Как просто и глубоко, сам того не вполне еще понимая, он выразился: «Можно и после»…»
Ему, только начавшему свой земной путь, предстоящая жизнь кажется настолько долгой, протяженной в дальнюю даль, что «после» пока не имеет для него своего истинного значения.

На деле же далеко не все так просто. Это он по незнанию, всуе так говорит, в его возрасте и у Инь Си было подобное ощущение времени, самой жизни. Теперь же, когда перед ним открылось столько прежде недоступного, он понял, что и сам совершенно изменился.
Теперь, когда навязчивые сны обратились мучительной и одновременно манящей действительностью присутствия в разных пределах и временах бытия, когда жажда познания иссушает горло, он в полной мере ощутил истинную цену многих вещей. Многих, но еще далеко не всех, еще столько впереди таинственного, прекрасного, непознанного…
От ощущения бесконечности развернувшихся перед тобой пространств веет холодом некой пропасти, небытия. И одновременно – призыв оттуда и твой отклик на него, влечение к неведомому, к тайнам будущего в той же мере, как и к сокрытым тяжелым пластам прошлого, ибо и времени-то нашего там нет… Стоишь безвременным Каменным Стражем, обращенным на Запад, и что тебе век или тысячелетие… Все, что было и будет, сплетено струями в единой реке вечности, над которой распластался торжествующий, широко раскинувший огненно-кровавые облака закат. И вечно уходящая в него, на Запад, вереница всадников, уверовавших в свою правоту и право нести людям нечто справедливое, единственно верное и нужное всем, и острая, какая-то щемящая тоска по ним, родным, заблудившимся в этой своей правоте, в чужих холодных просторах, и сгинувшим… Безвозвратна даль времен, бесчисленны ушедшие в нее, бесполезно ожидание их возвращения.

Стоит Каменный Страж, и ливни веков омывают его, ветры времени наносят пыль бессвязных и скоропреходящих новостей, ропот молвы и дым давно прогоревших смут. Летняя жара обжигает его до каления, зимняя стужа сжимает его так, что потрескивает, крошится каменное нутро его, и сыплются песчинками помалу, истекают из него, как в песочных часах, годы и десятилетия, осколки столетий отслаиваются и опадают к подножию, трещины змеисто ползут, подтачивая, разрушая понемногу монолит его…
Он стоит на самой кромке перевала. Упадет вперед – покатится к враждебному Западу – нельзя, это же заграница. Опрокинется на спину, покатится назад – это будет еще хуже – отступление. Надо бы суметь упасть на правый бок и удержаться в маленькой ложбинке…
Неужто падет он когда-нибудь, и не станет тогда в земном мире никаких границ?
Не о том ли говорил некогда лопоухий паренек-пограничник, ставший потом светочем Поднебесной? Говорил об очевидной бессмысленности разделения единой земли, единого океана и единого неба какими-то совершенно условными, а зачастую и меняющимися по воле завоевателей линиями… Граница – это всегда вражда, отстранение, отчуждение между людьми, и служит ли она истинному человеческому благу?
Или Истина всегда двояка, и есть в ней как отрицание, так и утверждение? И граница – это в действительности благо и зло одновременно, одинаково необходимые условия для существования вообще? И как бы мы различали добро, не ведая зла, и наоборот?
Наступает всеобщий развал. И куда только смотрят секретные службы, призванные вскрывать вражьи происки? Но у них, как и в прежние времена, все доведено до полной бессмыслицы. Они тратят время и силы на слежку за ним – старым генералом: не теряет ли он почву под ногами, за столько прошедших лет не успел ли установить тайные связи с противником, подпасть под влияние злокозненного Запада. Ведь он десятилетиями – пусть и по долгу службы – смотрит лишь в сторону заката солнца…
Настали иные времена, пересматривающие вековые устои, не признающие, пренебрегающие границами. Враги внешние, но больше внутренние довольны, что с падением границ исчезают все ограничения, помехи. Они Не ведают, что с размыванием границ разрушаются все устои, морально-нравственные и государственные. Исчезают границы между правдой и ложью, законом и произволом, добродетелью и грехом, подвигом и преступлением, верностью и предательством…
Случилось только одно хорошее дело: куда-то делись контрабандисты. Говорят, что это они ныне правят миром, а все остальные служат им, выслуживаются перед ними. Не может быть… Хотя в этом сумасшедшем мире все возможно.
И Генеральный штаб подозрительно долго молчит. Возможно, они тоже ушли в подполье, затаились? Или, может, и там сидят уже генералы-контрабандисты? Нет-нет, этого не может быть…
Надо гнать прочь такие вредные мысли, расшатывающие тысячелетние устои. Это вражьи происки. Мы, старые, молодые и будущие пограничники, будем нести свою вечную службу, несмотря ни на что. Вопреки всему. Как это? Даже если рухнут границы? Даже когда мир останется без границ, без пределов? Да… и даже тогда. Ведь мало ли что случалось и случается… Потом – когда-нибудь – границы-то все равно восстанут из небытия. Иначе и не может быть. А пока… Пока надо спасать то, без чего жизнь теряет всякий смысл: честь и славу, долг и присягу, Родину, наконец… Но как? Как, если вокруг остались одни враги и предатели? Генералу видится только один выход. Надо каким-то образом укрыть от чужих, злобных глаз главные ценности, схорониться вместе с ними до лучших времен. Чтобы затем, по призыву труб, суметь подняться снова и встать в строй…

 Но неужели и впрямь возможно в грядущем время, когда между людьми, народами не останется никаких границ, не будет никаких стран, войск, крепостей и застав, и все будут мирно и добрососедски жить на единой земле, не деля между собой воздух, воду, почву, само вечное Небо и богов в нем?
И тогда, может быть, исполнится затаенная, глубоко запрятанная где-то в недрах подсознания мечта каждого из них, ныне с оружием в руках стерегущих Пашню от Степи, – стать Последним Пограничником.