Мурадин ОЛЬМЕЗОВ
Острые углы
* * *
Острые углы
* * *
Дождь проходит торопливый –
и уносит часть меня.
С ветки лист летит на землю –
и уносит часть меня.
Журавли вдали курлычут –
и уносят часть меня.
Каждый времени отрезок
забирает часть меня;
ветер, дерево ли, птица –
все уносит часть меня;
сны, вы тоже по крупицам
разбираете меня…
Но пока – я буду падать
вместе с каждую звездою!
И взмывать в нагое небо
вместе с каждой птицей буду!
Да – покуда не растаю
как туман, как сновиденье!
и уносит часть меня.
С ветки лист летит на землю –
и уносит часть меня.
Журавли вдали курлычут –
и уносят часть меня.
Каждый времени отрезок
забирает часть меня;
ветер, дерево ли, птица –
все уносит часть меня;
сны, вы тоже по крупицам
разбираете меня…
Но пока – я буду падать
вместе с каждую звездою!
И взмывать в нагое небо
вместе с каждой птицей буду!
Да – покуда не растаю
как туман, как сновиденье!
Зависть
Камень
к дереву зависть питает,
потому что не может расти.
Ну а дерево
стать речкой хотело б:
та течет –
сколько ж видит она!
А вот речка
завидует ветру –
тот летает по воле своей,
не стесненный
границами русла.
к дереву зависть питает,
потому что не может расти.
Ну а дерево
стать речкой хотело б:
та течет –
сколько ж видит она!
А вот речка
завидует ветру –
тот летает по воле своей,
не стесненный
границами русла.
Потери и обретения
Я однажды
себя потерял.
Средь людей
я искал себя долго…
Но нашел,
как ни странно,
средь птиц.
себя потерял.
Средь людей
я искал себя долго…
Но нашел,
как ни странно,
средь птиц.
Гнев
Взглянув в огонь,
я дерево увидел,
которое приют
дарует птицам,
но осенью,
разгневавшись,
их гонит,
швыряя россыпь листьев
им вослед.
Взглянув на реку,
я вдруг дождь увидел,
который щедро
насыщает землю,
измученную засухой,
но в гневе
дома несчастных
может напрочь смыть.
Взглянув на камень,
я увидел искру.
Огонь ли в очаге
она сумеет
разжечь,
чтоб защитить меня от стужи?
Или – спалит жилище,
впавши в гнев?
я дерево увидел,
которое приют
дарует птицам,
но осенью,
разгневавшись,
их гонит,
швыряя россыпь листьев
им вослед.
Взглянув на реку,
я вдруг дождь увидел,
который щедро
насыщает землю,
измученную засухой,
но в гневе
дома несчастных
может напрочь смыть.
Взглянув на камень,
я увидел искру.
Огонь ли в очаге
она сумеет
разжечь,
чтоб защитить меня от стужи?
Или – спалит жилище,
впавши в гнев?
Ушедший в небо
Вновь –
черный день.
Опять погиб мой друг.
Еще один
сорвался со скалы...
А он любил
взрывное слово
"вдруг",
всю жизнь любил он
острые углы!
Не надышавшись
воздухом высот,
он, падая,
прощальный бросил взгляд
на мир внизу,
где нечисти – почет,
где каждый дышит
затхлостью болот,
где страх в душе
у каждого живет,
где думают лишь то,
что им велят.
А в мире скал –
такая чистота!
Таким бесстрашьем
веет все вокруг!
Его всю жизнь
влекла лишь высота,
таким он был,
ушедший в небо друг.
черный день.
Опять погиб мой друг.
Еще один
сорвался со скалы...
А он любил
взрывное слово
"вдруг",
всю жизнь любил он
острые углы!
Не надышавшись
воздухом высот,
он, падая,
прощальный бросил взгляд
на мир внизу,
где нечисти – почет,
где каждый дышит
затхлостью болот,
где страх в душе
у каждого живет,
где думают лишь то,
что им велят.
А в мире скал –
такая чистота!
Таким бесстрашьем
веет все вокруг!
Его всю жизнь
влекла лишь высота,
таким он был,
ушедший в небо друг.
* * *
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая щедро радость материнства
и радуги цвета со звездным светом,
но точки не поставишь.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
смешать умея молнии стремленье
с великолепной музыкой цветочной
на солнечных полянах.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая грустной старости морщины
с ночною тьмой, глухой, немой, холодной, –
к чему нам эти краски?
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним…
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая щедро радость материнства
и радуги цвета со звездным светом,
но точки не поставишь.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
смешать умея молнии стремленье
с великолепной музыкой цветочной
на солнечных полянах.
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним.
Ты на страницах жизни нас рисуешь,
мешая грустной старости морщины
с ночною тьмой, глухой, немой, холодной, –
к чему нам эти краски?
Остановился б вовремя, художник!
Ну кто же продолжать тебя неволит?
Первоначальный замысел ты губишь
усердием излишним…
* * *
Красавица знакомая все чаще
пугается у зеркала: морщинки
в нем множатся, как трещинки в стекле,
ее туманя светоносный лик.
А дочь ее подросшая все чаще
у зеркала постаивает, видя,
как лунным светом груди набухают,
готовые подобьем белых роз
раскрыться.
Но вот бабушка и вовсе
пренебрегает зеркалом, в котором
ведется неотступно наблюденье
за всем, что происходит у них в доме.
Она-то знает: то – колдунья злая,
которая, заворожив однажды,
навек твоей душой завладевает,
а тело, словно старую собаку,
безжалостно прочь гонит со двора.
пугается у зеркала: морщинки
в нем множатся, как трещинки в стекле,
ее туманя светоносный лик.
А дочь ее подросшая все чаще
у зеркала постаивает, видя,
как лунным светом груди набухают,
готовые подобьем белых роз
раскрыться.
Но вот бабушка и вовсе
пренебрегает зеркалом, в котором
ведется неотступно наблюденье
за всем, что происходит у них в доме.
Она-то знает: то – колдунья злая,
которая, заворожив однажды,
навек твоей душой завладевает,
а тело, словно старую собаку,
безжалостно прочь гонит со двора.
Тропинка на небо
Такой мороз,
что звезды коченеют.
Озябшие лучи ко мне стучатся
в окно, и я,
конечно, открываю.
Я говорю им:
"Милости прошу,
гостям издалека я рад,
входите,
скорее проходите к очагу".
Держу застолье с ними до рассвета –
мы пьем вино
и говорим о разном:
они ведут беседу по-балкарски,
я говорю
на звездном языке.
А на прощанье тайную тропинку
одна из них
на небо мне покажет
и пригласит захаживать к ней в гости,
в чем я,
пожалуй, ей не откажу.
что звезды коченеют.
Озябшие лучи ко мне стучатся
в окно, и я,
конечно, открываю.
Я говорю им:
"Милости прошу,
гостям издалека я рад,
входите,
скорее проходите к очагу".
Держу застолье с ними до рассвета –
мы пьем вино
и говорим о разном:
они ведут беседу по-балкарски,
я говорю
на звездном языке.
А на прощанье тайную тропинку
одна из них
на небо мне покажет
и пригласит захаживать к ней в гости,
в чем я,
пожалуй, ей не откажу.
Зеркало
Зеркало состарилось
и больше
не смеется звонко, как когда-то.
От него улыбки не дождешься –
глаз бездонных родники иссякли
и мутны от скорби и печали.
Кожа, прежде гладкая, в морщинах,
что твоя древесная кора.
Зеркало состарилось
и дремлет,
дремлет дни и ночи напролет.
А во сне, наверно, видит детство,
юности орлиный видит взлет.
Зеркало состарилось,
и что же?
Зубы поредели, а на пряди
изморозью пала седина.
Почему же зеркало, бедняга,
не себя жалеет,
а меня?
и больше
не смеется звонко, как когда-то.
От него улыбки не дождешься –
глаз бездонных родники иссякли
и мутны от скорби и печали.
Кожа, прежде гладкая, в морщинах,
что твоя древесная кора.
Зеркало состарилось
и дремлет,
дремлет дни и ночи напролет.
А во сне, наверно, видит детство,
юности орлиный видит взлет.
Зеркало состарилось,
и что же?
Зубы поредели, а на пряди
изморозью пала седина.
Почему же зеркало, бедняга,
не себя жалеет,
а меня?