Февраль

Бесконечность всего, что сине,
Безупречность всего, что мило...
Выпиваю чернила и плачу.
Отныне
Буду Буддой и камнем,
Чтоб меня не смыло.

Славлю синий цвет, не серый,
Ибо – космос, а ещё обещали солнце
в одни руки не давать больше.
Чтобы измерить
Стихию жизни в феврале,
Лучше спать.

И не подавать вида,
Не выпендриваться, и не делать
визу,
Всё равно снег зернист,
а обида
На окружающих
Клонит прямоходящих книзу.

А на дорогах, как ни выкручивай подошву,
Всё равно наждак,
Что так, что этак.
Наждак упал, как умещается
Будущее в прошлом,
так и я умещаюсь,
Уменьшаясь,
В этом.

Снежная баба, ну, куда ты, куда ты?
Празднуешь, как царица,
неизбежность исхода?
Европейство у нас не прижилось,
Даты
опустели и превратились в доты.

И осталось лишь два угля да морковь,
из жести или из жалости
Сделана шляпа.
Значит, дворник пролил молоко,
А трамвай переехал
опять не того,
кого – согласно Табели о рангах –
надо!

И поэтому миссия весны по имени Сима
С весной священной, оранжевой, яркой
В толстовке
Невыполнима в принципе
И невыносима.
Без налёта и палева.
Всё бестолково,
и только!


Март

Экстравертация сказки: жили-были,
В марте, в тридевятом ели-пили.
В марте мир весь новый или –
Пей и ешь, пока тебя
Не обнулили.

Слёзы или капель, первый блин комом,
Душа выворачивается наизнанку
И восходит, будто луна над домом,
Блин, и заснули на балконе
Санки.

Я вспоминаю мини-средневековье –
Костёр на школьном дворе, когда сжигали чучел.
Зажигал, как всегда, Махмуд,
А Коровьев
С Бегемотом во дворе
кошек мучил.

Побоку пыжик, душа нараспашку,
Драп пусть драпает в шкаф
вперемешку с муслином,

А я нарисую в тетрадке ромашку,
Спящую под наркозом
Наркомзема,
Под нафталином!

Зима висит на волоске, струною
капельною душу теребя,
А я, как половодье, над страною
Встаю, врастаю
Естеством своим,
о, март,
В тебя!