МОЯ УТОПИЯ

Обманут распахнутым настежь простором,
Устав от февральских ненастных забот,
В весеннее плаванье мартовский город
С утра отправляется, взяв нас на борт.
Попутного ветра, семь футов под килем...
Чего же ещё нам ему пожелать
Возвышенным лироэпическим стилем,
Что вольному вешнему ветру под стать?
Ты слышишь, ты слышишь?.. Всё выше и выше —
Вчера ещё спал кверху брюхом — и вот
Горланит с утра серенады на крыше
Внезапно влюбившийся мартовский кот.
Отважно трепещет бельё на верёвке,
Как парус, что шторму грядущему рад.
И серая наша старушка-хрущёвка
Похожа — точь-в-точь! — на старинный фрегат.
Рыдают сугробы и город наш топят
Слезами-ручьями, которых не жаль...
Слезающий с крыши влюбившийся котик
Утопией этой доволен едва ль!
Но мы, веря в мудрость утопий лукавых,
Сквозь слёзы смеёмся приходу весны.
Кто там усомнился, что люди неправы,
Во благо толкуя зловещие сны?
Мы, перечитавшие Томаса Мора,
С улыбкой глядим на окрестный бедлам,
Наивно не веря: нас топят и морят,
И море страданий распахнуто нам.
Ведь даже на всех парусах не умчаться
За светлой мечтой флибустьерской вдогон
От вирусов, что, не боясь вакцинаций,
При этом весьма признают самогон.
Но всё же в счастливое плаванье это
Мы верим, как верят штормам корабли.
Мы всё, что нам надо для иммунитета,
Вчера из “Горилки” едва донесли.
Виват, флибустьеры! Никак не иначе!
Пиратские песни летят в окоём...
За ветер добычи! За ветер удачи
Мы выпьем сегодня и снова нальём.


* * *

Целует питерский поребрик
Вольнолюбивый ветерок,
Весь неприкаян, словно Неприк*,
Из коего в столицы сбёг.
Тая к ветрам столичным зависть
(Чтоб не смотрели свысока!)
Он, в доску стать своим стараясь,
Скрывает запах полынка.
Скрывает запах мяты дикой
Для сохранения лица,
Ромашки, кашки, повилики,
Татарника и чабреца.
Дыша духами Незнакомки,
Его столичные дружки
Вовсю благоухают Блоком
Простонародью вопреки.
А с ним здороваются сухо,
И он взволнован — что не так? —
Пропахший терпким русским духом
Почти есенинский земляк...
Ах, волжский непоседа-ветер,
Ты так столичности искал,
Что — сам того и не заметил —
Себя в столицах растерял.
Ты льнёшь к столичным модным стервам,
Ища в них брошенных невест.
Ты шаурму зовёшь шавермой,
Парадным ты зовёшь подъезд.
Ты кацавейку называешь
Словечком питерским — бадлон,
И понемногу обживаешь
Свинцово-серый небосклон.
...Но иногда в часы заката
Среди столичной суеты
Тебя настигнет запах мяты,
Как запах преданной мечты.


* * *

Не стреляй наповал в молодого поэта!
Ведь такого — пойми! — не прощает эпоха.
Пишет он вдохновенно про то и про это,
И про сё, и про всё, и порою неплохо.
Не считай-ка себя чем-то вроде мессии:
Нищету, мол, окрестную не замечая,
Он, поэт молодой, позабыл о России,
О себе о самом, о любимом лабая.
Не кривись, что стишок от метафор аляпист,
Что небрежно рифмован, местами бестактен...
Что поэту твой ямб, и хорей, и анапест,
И полёта надменно высокого дактиль?
Он такой! Он отчаянно юный, поддатый,
Презирающий классики скучные игры...
Вспомни-вспомни, и сам ты был молод когда-то,
Птеродактилям предпочитая верлибры.
В здешнем баре мы с ним повстречалась намедни.
Он читал с упоением строки о вечном —
Молодой и отчаянно сорокалетний
Сын стихии родной поэтической речи.


* * *

Нет, я вопроса не задам последнего,
Припоминая юные грехи,
Куда ты дел того 20-летнего
Мальчишку, что любил мои стихи?
Мальчишку, вдохновением горящего,
С кудрями цвета ангельского льна,
О творчестве часами говорящего...
Ведь я в него доселе влюблена!
О доблести, о славе, о бессмертии
Я промолчу, чтоб не напоминать
Тебе в канун пятидесятилетия,
Каким ты был недавно, в двадцать пять.
Мне улыбнись, как прежде, на прощание
Улыбкой виноватою своей...
Читай мои стихи-воспоминания.
И ни о чём, что было, — не жалей!


* * *

Ну, чем мы с тобою, ответь, виноваты?
Что мы родились, никого не спросили,
В России, где солнце не знает заката,
В божественной, Богом забытой России?..
Ответят пусть майские вешние грозы,
Осенние и златокудрые ветры.
Ответят крещенские злые морозы
И вьюга седая, чья песенка спета.
А, собственно, нам и ответа не надо,
Чтоб жить на земле этой, политой кровью
Отцов, что в бесчисленных войнах проклятых
Её защищали сыновней любовью.
Пусть то, что нами до боли любимо,
Порой проклинаем мы так вдохновенно,
Но кровь победителей непобедимо
Пульсирует в наших забывчивых венах.