***

Отягощает рамена
свет опоздавшей электрички.
Московская голубизна
сквозит у воздуха в петличке.

Меня он держит на весу,
но для чего? Одни вопросы.
А в паутинистом лесу
стоят грибы — и все-то босы.


***

Как пахнет облетевшая листва —
беззлобно, золотисто и устало, —
так выглядят наивные слова
о том, чего всегда мне не хватало.

Я ни за что их не произнесу,
не выпущу, не разожму ладони.
Я очутился в сумрачном лесу,
и музыка безмолвия на фоне.

Но музыка безумна из глубин,
где всё слепым отчаяньем воспето;
но целомудрен голос гнойных глин:
прекрасна жизнь, когда лишили света.


***

Искры снега высекает свет,
у рябины тонкий контур светел.
Я сказал, но я услышал "нет",
а кому-то сам я не ответил.

Тороплива твёрдая вода,
ночь темна, по-честному несчастна,
и во мне взрывается звезда
так бессмысленно и так прекрасно.

В строгой середине декабря,
музыки в себе не замечая,
это я иду или не я?
Бог молчит, его судьбой играя.


***

Спроси: откуда, как разлад возник?
Спроси: зачем мне эта мука снова?
Молчание — отчаяния крик,
но полновеснее молчанья слово.

Столетние деревья — словари,
с их голоса учись, листву листая.
И я сказал фантазии: смотри,
как верно греет слово, догорая.

Он прав: мысль изречённая есть ложь.
Но ложь и то, что можно молчаливо.
Моя душа бедна, ты не поймёшь.
Как счастлив я! Как мне тоскливо!


***

В кармане спрятаны ключи,
словно подсчитанные риски.
Геолокацию включи
и окажись в Новосибирске.

По Красному иду не я,
нет, это я, но мимо, мимо,
и сквозь уютность октября
другая жизнь невыносима —

географический охват,
где долгие дороги снова
пунктирным контуром горят
от Красноярска до Тамбова.


***

Молящий свет, молчащий зуммер
да паутинное окно.
И вот теперь, когда он умер,
природе вдруг не всё равно —
ей предстоит теперь работа,
которая уже не впрок:
с законом Бойля—Мариотта
термодинамики урок.
Ему воздастся не по вере,
не по делам на этот раз:
автолиз, пиршество бактерий,
разрушенный гомеостаз.
О вечной доле и мечтали
липиды и гемоглобин,
азот, хлор, магний, фосфор, калий.
Теперь он больше не один,
но он соседствует со всеми,
необратимо обратясь
в контакт на светлой микросхеме.
Мир — обнаруженная связь,
мир — обналиченные числа,
в горящих битах небосвод.
Ни мыслей больше нет, ни смысла —
одной гармонии круговорот.


***

Напрасная и праздная вода,
и я среди неё стою шпионом
под равнодушьем высшего суда,
над нежным искажённым небосклоном.

Река вливается в мои глаза,
и вечность я вычерпываю взглядом.
Но вот стремительная стрекоза
стреляет в воздух слюдяным снарядом.

Не задевая зеркала крылом,
она, как я, прожорливо-глазаста,
бесстрашно отражается на нём
и только безучастьем сопричастна.

Её не схватит зрячее стекло,
и не приблизится она, доверясь,
она зависла нагло, наголо,
стреляет снова, устремляясь через

меня, и вот уже летим — куда? —
в пространстве беспрепятственном и трудном,
где трудятся и небо, и вода.
Ни неба, ни воды не зачерпнуть нам.


***

Непристойная дремота
не притронется, пока
требовательная нота
отливает облака.

Голубое ли напрасно,
если было молодым?
Кто себя увидит ясно,
больше не тяжёлый дым.

Оставляй немые звуки
на сверкающем снегу.
На морозе щиплет руки —
что ещё сказать могу?


***

Утром встанешь — это спирт,
это радость винограда.
Жизнь — пустой минутный флирт.
Ни о чём жалеть не надо.
За мгновенье до распада
отрезвлённая душа
пожалеет. Так и надо.
Жизнь легка и хороша.


***

Бесцельный треск по вечерам в траве
так работящ за городской чертою,
да слышен, будто тяжесть в голове,
мне турбулентный след над головою.
Лишь силуэты различает глаз,
да вечность зажигается на звёздах,
и в лёгкие, как нежный водолаз,
ныряет воздух.


***

Чтоб день облаками прирос,
стрекочет трава, и сверкают стрекозы.
Что нужно для счастья и слёз?
Любви и глюкозы.
По следу холодного света опять
раскрыто окно кислорода.
На жизнь не умеет пенять
и мёртвых не помнит природа.


***

Такая улица осенняя, пустая,
что можно организм из воздуха изъять
и после этой ампутации опять
во все глаза смотреть, смотреть, не умирая.
Так натурально, капитально вещество,
где сумрачный проспект, и нету никого,
и бьётся мошкара люминесцентной паствой,
а ствол карагача как трещина пространства.
Кому же и зачем мир в ощущеньях дан?
От ветра офонаревая и шалея,
свет фонарей проходит боковой аллеей,
где в картузе стоит контуженный болван.


***

Когда прозрачный зимний лес залит
до неба керосином кислородным,
когда хрустит, стреляет и горит
в лазурном, обезумленном, голодном,

то снова я почти что невредим
брожу среди незримого пожара,
где пихты — это безнадёжный дым,
где статика с эстетикой кошмара,

брожу, с трудом и радостью дыша,
как не страдающий, а настоящий,
и чувствую: мучительна душа —
что лес горящий.


***

Тусклый свет, асфиксия, свобода —
расставанье с тобой навсегда.
Как пригожесть теряет природа,
если к ней подойдут холода?

Всё покроется крупною солью —
компенсация пресности лет.
И разлит, и разит по раздолью
только свет, только свет, только свет.