Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов (1821–1878) оставил нам замечательное художественное наследие, имеющее не только литературную ценность, но и поразительную историческую достоверность. Некрасовское лиро-эпическое творчество при всем его эстетическом своеобразии носит характер уникального документа. Это потрясающая правда о судьбе многострадальной русской земли, о жизни русского народа-страстотерпца:

Забывать это нельзя, невозможно. В том числе для того, чтобы не считать тот самодержавно-бюрократический строй, ту буржуазно-капиталистическую эпоху, антинародную сущность которой во всем ее безбожном безобразии раскрыл поэт, идеалом общественного устройства, как пытаются преподносить ее сегодня с самых высоких политических трибун и священнических кафедр.
Поделюсь своими личными впечатлениями о преподавании курса истории литературы в средней школе и в вузе на протяжении последних четырех десятилетий и о восприятии молодыми людьми разных поколений творчества Некрасова. Оно, по моим наблюдениям, никогда не вызывало ни восторга, ни особого интереса у старшеклассников и студентов. Их отношение к некрасовской поэзии было более чем сдержанным. И вот почему.
Молодым людям советского времени, которым внушалось: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди — надейся и жди», — эмоционально нелегко было читать стихи о вековечных муках и страданиях, беспросветной нужде и лишениях простого народа, об истерзанной русской земле: «И на родимую землю мою / Все накипевшие слезы пролью…» («Саша» (1855) — 4, 10). Советскому человеку представлялось, что все это безысходное народное горе в нашей стране навсегда ушло в прошлое. Казалось также, что это вовсе не подходящие мотивы для высокого искусства поэзии. Вместо чарующей музыки лирических излияний наподобие фетовских: «Шепот, робкое дыханье, трели соловья…» — стихи Некрасова наполнены иными звуками, режущими сердце и слух нестерпимой дисгармонией. Это «звуки барабанов, цепей, топора» (2, 152), скрипов, визгов, рыданий и стонов:

По верному отзыву современного Некрасову литературного критика М. А. Антоновича, поэт «не увлекал читателя картинностью, яркостью красок и фантастическим очаровательным блеском, а скорее убеждал его трезвою, простою правдою»^[2]. Сам Некрасов говорил, что в этом «много Правды горькой и простой…» (2, 225). Он осознавал нетрадиционную «непоэтичность» своих стихов: «Нет в тебе поэзии свободной / Мой суровый, неуклюжий стих…» (1, 162). Предвидя упреки в «прозаичности» основного объекта изображения в его лирике, Некрасов обращается не только к современному ему поколению, но и словно бы к молодым людям будущего, сознавая, что им также не придется жить в процветающем мире:

И все же некрасовские стихи ни в коем случае нельзя назвать «неуклюжими». Современник поэта, литературный критик-почвенник Аполлон Григорьев, восторгаясь высоким лиризмом стихотворений Некрасова, обращался к нему: «Поэт! Поэт! Что же Вы морочите-то нас и "неуклюжим" стихом, и "догоранием любви?"^[3] Глубокая любовь к почве звучит в произведениях Некрасова, и поэт сам искренно сознает эту любовь».
Некрасовское творчество — это настоящая лирика, задушевная, чуткая, наполненная свежими, неожиданными образами. Истинные шедевры, изумительные жемчужины русского поэтического искусства — многие стихотворения и поэмы Некрасова, в том числе любимые с детства, узнаваемые: «Дедушка Мазай и зайцы», «Генерал Топтыгин», «Крестьянские дети» (отрывок «Мужичок с ноготок»), «Школьник», «Накануне Светлого праздника», «Забытая деревня» с ее рефреном «Вот приедет барин…»; ставшие народными песнями «Коробейники» («Ой, полна, полна коробушка…»), «Тройка» («Что ты жадно глядишь на дорогу…»); «Мороз, Красный нос» с гимном русской женщине «Есть женщины в русских селеньях…»; «Влас», у которого «Сила вся души великая / В дело Божие ушла…», и другие.
Народные ходатаи за правду, с их общим на всех крестом тяжких страданий, в хрестоматийном стихотворении «Размышления у парадного подъезда» (1858) глубоко в подтексте лирической образности уподоблены распятому Христу («крест» и «кровь»):

Но у власть имущих — тех, к кому идут на поклон в поисках справедливости странники, — «на шее нет креста»:

Крестьянских ходоков с их неизбывным горем, с извечными нерешенными проблемами не допустили к высокопоставленной персоне даже на порог (в наше время простым людям также нереально добиться аудиенции у первых лиц хотя бы муниципального уровня, не говоря уже о региональном и тем более — федеральном):

Человеком «с народным сердцем»^[4] справедливо называл Некрасова критик Аполлон Григорьев. В многоголосом хоре народных стонов:

громко звучит стон сердца самого поэта:

Стенания и стоны захлестнули всю русскую землю. Всеобщий стон измученного народа в финале «Размышлений у парадного подъезда» усилен многократным строфическим повтором. Анафора «Стонет он…» в предельном эмоционально-смысловом выражении передает великую скорбь всей народной России: «великою скорбью народной / Переполнилась наша земля», — а не только частное горе каждого без исключения простого человека:

К «властителям и судиям» обращает поэт свой праведный гнев, когда рисует образ одного из «вершителей» судеб страны, обрекающего народ на страдания:

В своих тягостных «Размышлениях…» о будущем народа Некрасов не был оптимистичен:

В социалистическую эпоху с ее чаяниями скорого светлого будущего, которое будто бы вот-вот должно наступить, нужно только еще больше усилий, ударного труда, побольше энтузиазма в строительстве коммунизма, — в эту эпоху тема беспросветных народных страданий отходила на второй план. Обществу дали надежду, поманили призрачным коммунистическим идеалом (сами основатели учения Маркс и Энгельс говорили именно о призраке: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма»). Ради этого призрака люди в СССР готовы были выносить все тот же тяжкий рабский труд на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, на «стройках века». И не просто самоотверженно, с полной самоотдачей, а именно радостно, окрыленно, все с той же «мечтой-идеей». Да и стихи, песни были под стать:

Через несколько десятков лет все героические трудовые достижения советских людей были практически уничтожены. Заводы, фабрики в городах, сельскохозяйственные предприятия, животноводческие фермы, машинно-тракторные станции в селах были закрыты, разрушены. Русские деревни с их некогда кипучей, деятельной жизнью обезлюдели, вымерли. Результатами неимоверных усилий трудового народа воспользовалась кучка новых «хозяев жизни».
Когда весь Советский Союз распевал: «Веселей, ребята, выпало нам / Строить путь железный, а короче — БАМ», никто не вспоминал некрасовские строки:

Предсказание о русском трудовом народушке, о недостижимой для него «прекрасной поре» сохраняет свою актуальность до сего времени. В стихотворении «Железная дорога» поэт обращался к маленькому мальчику Ване и говорил, что даже ему не суждено будет увидеть чаемого светлого будущего. Вслед за Некрасовым спустя двести лет мы все так же можем повторить нашим детям и внукам: «Жаль только — жить в эту пору прекрасную / Уж не придется — ни мне, ни тебе».
Современники поэта воспринимали его произведения как манифест революционной демократии, призыв к национально-освободительной борьбе. Некоторым читателям прежде и сейчас (хотя многие ли теперь читают Некрасова?) его стихи казались излишне назидательными, тенденциозными. Однако элемент дидактизма в лирике вызван ничем иным, как всепоглощающей любовью Некрасова к народу. В сложном эмоционально-смысловом комплексе соединялись у поэта-гражданина пламенная любовь к измученной Родине и жгучая ненависть к ее угнетателям:

Именно такая любовь-ненависть воодушевляла Некрасова, служила источником вдохновения, что и обусловливало неповторимое идейно-художественное своеобразие его произведений. Муза поэта на протяжении всего его творческого пути — родная сестра страдающего народа. Такой она была в 1840-е годы («Вчерашний день, часу в шестом…» (1848)):

Такой же «сестрой народа» оставалась некрасовская Муза и спустя тридцать лет, до конца 1870-х годов:

и до последнего вздоха поэта:

В романе «Три страны света» (1848) Некрасов выразил мысль о том, что всецелая увлеченность творца идеей предопределяет также высокую художественность его творения: «Когда художник до такой степени проникнут своей идеей, что не расстается с ней ни на минуту, что бы ни делал, о чем бы ни говорил, — верный признак, что произведение будет хорошо». В унисон звучат знаменитые строки некрасовской «Элегии» (1874):

Духовное родство с народом, любовь к нему была не просто идеей, но являлась также глубоко личным чувством Некрасова. Это заметил и верно выразил его ровесник Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881): «любовь к народу была у Некрасова как бы исходом его собственной скорби по себе самом. <…> В служении сердцем своим и талантом своим он находил все свое очищение перед самим собой. Народ был настоящею внутреннею потребностью его не для одних стихов. В любви к нему он находил свое оправдание. Чувствами своими к народу он возвышал дух свой. <…> В любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило. А если так, то стало быть, и не находил ничего святее, незыблемее, истиннее, перед чем преклониться»^[5].
Первое оригинальное произведение Достоевского — роман «Бедные люди» (1846) —было опубликовано в «Петербургском сборнике», собранном и изданном Некрасовым. «Новый Гоголь явился», — с таким восторгом отозвался поэт о рукописи никому неизвестного тогда Достоевского, направившего свой писательский талант на защиту «бедных людей», «униженных и оскорбленных».
Их жизнь сам Некрасов знал не понаслышке. Лишенный какой бы то ни было материальной поддержки за то, что посмел ослушаться деспота-отца, прочившего сыну карьеру на военной службе, поэт уже в юности на своем собственном горьком опыте познал ужасы нищеты, голода, беспросветной нужды. Молодой человек в свои неполные 17 лет, вопреки родительской воле, летом 1838 года уехал из родного имения Ярославской губернии в Петербург, чтобы заняться в столице литературой — делом, к которому чувствовал пылкое внутреннее призвание. Но поначалу юноше пришлось вести жизнь литературного поденщика, чуть ли не раба: за жалкие гроши писать все, что только можно было хотя бы где-нибудь опубликовать.
Позднее в романе «Три страны света», написанном совместно с его гражданской женой А. Я. Панаевой, Некрасов нарисовал образ тупого, жадного и высокомерного издателя, который с презрением прогоняет нищего молодого литератора, даже не удосужившись прочитать его произведение. Без сомнения, в этой сцене унижения начинающего писателя много автобиографического: «мальчишка какой, который с голоду пишет в шестом этаже <…> Да ведь он сам виноват. Приходит бледный, мизерный такой, жмется, запинается, точно сейчас уличили его, что он платок из кармана украл… “Где вы служите?” — спрашиваю я. — Нигде, — говорит. “Какой ваш чин?” — Никакого, — говорит. <…> Ну, каков литератор? <…> — Какая же причина, — говорит, — вашего отказа? — Я рассмеялся. “Ну, какая причина? Ты, любезнейший, посмотри на себя, — говорю, — так и увидишь, какая причина”» (164–165).
В стихотворении «Праздник жизни — молодости годы…» (1855) поэт писал о себе:

Некрасов говорил о том времени: «Господи, сколько я работал. Уму непостижимо, сколько я работал». Но этот тяжкий труд не приносил ни морального удовлетворения, ни хотя бы скромного достатка. Некрасов вспоминал о начале 1840-х годов: «Это было самое горькое время. Ровно три года я чувствовал себя каждый день голодным. Не раз доходило до того, что я отправлялся в один ресторан, где дозволялось читать газеты, даже если ничего и не спросил для себя. Возьмешь, бывало, газету, а сам пододвинешь к себе тарелку с хлебом и ешь». Даже в морозные зимы поэт носил тонкое холодное пальто, ночевал на чердаках, на личном опыте познал жизнь петербургских трущоб.
Роман «Три страны света» открывается эпизодом, возможно, связанным с подлинной биографией Некрасова. В комнатушке главного героя Тимофея Каютина — бедного молодого дворянина — ранним утром 183* года домохозяин выставил оконную раму, пока постоялец спал, чтобы хорошенько проморозить его и таким образом понудить жильца погасить долг по квартирной плате. Множество других автобиографических реалий, даже до мельчайших деталей, также вовлекаются в повествование: «Каютин отыскал старое пальто, <…> которое, впрочем, оказалось хоть куда, только петли прорваны» (33).
Тем не менее «школа бедности» (243) не сломила Некрасова, а только укрепила его духовную решимость не оставлять избранного пути: «Я дал себе слово не умереть на чердаке. Нет, — думал я, — будет и тех, которые погибли прежде меня, — я пробьюсь во что бы то ни стало». Так же настроен его герой Каютин: «Я соберу все мои силы, — буду работать без сна и без отдыха, добьюсь, что жизнь наша будет обеспечена, счастье наше будет упрочено» (28), — клянется он любимой девушке. В прямом смысле без сна и без отдыха работал сам Некрасов: «Я, бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу. Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь, никуда ни ногой, огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой и опять за то же…»
Слово, данное самому себе: выбиться из нищеты, реализовать свой талант «во что бы то ни стало», — Некрасов сдержал:

Он стал первостепенным поэтом, знаменитым издателем, редактором и автором легендарных журналов «Современник» и «Отечественные записки» — сверхпопулярных в России середины XIX века. В них Некрасов сумел сплотить наилучшие литературные силы страны, среди которых были Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, А. Н. Островский, Л. Н. Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин.
Наконец, Некрасов заработал свой вожделенный «миллион», который грезился ему еще в годы голодной юности. Некоторые отзвуки жизненного пути поэта слышны в строфах его «современной баллады» «Секрет» (1855):

Впрочем, в этой балладе представлена совсем другая история — предсмертная исповедь, позднее раскаяние старого богача-скряги, который нажил свое состояние воровством и грабежами.
В некрасовском творчестве показано, что в России это самый обычный и привычный путь первоначального сколачивания капиталов:

Один из антигероев сатирической поэмы «Современники» (1875) с говорящей фамилией Зацепин в порыве запоздалой откровенности, когда сам же он явился причиной гибели своего единственного сына, признается:

Возвращаясь к разговору о современном восприятии поэта студентами филологического факультета (другие вряд ли читают Некрасова), надо отметить весьма показательную особенность. Нынешним молодым людям его творчество уже не кажется архаичным, устаревшим, как представлялось молодежи в советский период. Наоборот, познакомившись с поэмой «Современники» сегодня, юноши и девушки единодушно подтверждают свое впечатление некой удивительной «машины времени»: то ли мы переместились в эпоху, описанную Некрасовым, то ли он перенесся в день нынешний и является нашим современником, очевидцем происходящего в России здесь и сейчас, изображая в точности эпоху дикого капитализма.
Поэма открывается меткой характеристикой этой эпохи. Подмечено и выражено настолько верно, что некрасовские слова сразу же стали универсальной крылатой фразой:

В «Современниках» представлен целый свод «новейших господ». Это буржуа, капиталисты, ростовщики-банкиры, коррумпированная государственная администрация с армией жадных чиновников, сословие так называемых благородных, продавших честь и совесть ради преступной наживы:

Все они видят свой идеал не в России, а в «американской мечте» о быстром обогащении:

Поклоняясь золотому тельцу: «идеал их — телец золотой» (2, 236), — истинного Бога они чтут только ханжески. Так, «миллионщик-мукомол», привыкший умасливать остатки нечистой совести псевдорелигиозным благочестием, подобные советы раздает также своим преступным собратьям:

В сатирической поэме изобличена целая галерея таких лихоимцев. Среди них — персонаж с весьма характерной фамилией — Савва Антихристов. Его сообщник, такой же пособник антихриста — садист-мироед, «купчина толстопузый» с фамилией, не менее говорящей:

Еще один из когорты «денежных мешков» беззастенчиво бахвалится:

Эти алчные, прожорливые вурдалаки, сосущие народную кровь, заглатывающие в свои адские утробы достояние и богатства России, не насытятся никогда, у них «иные аппетиты»:

Здесь и «жиды-банкиры» (4, 245), исполняющие свою «Еврейскую мелодию». В ней подаются «толковые советы», как избежать ответственности, проворовавшемуся грабителю государственной казны:

О чужеродном кабальном иге, опутавшем Россию, настоятельно предупреждали Святые отцы — христианские подвижники. «Видимыми бесами» назвал иудеев в V веке святитель Кирилл, патриарх Александрийский; «самые души иудеев есть жилища демонов», — утверждал святитель Иоанн Златоуст.
В Евангелии от Иоанна повествуется, как Господь Иисус Христос обличал сатанизм иудеев: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин. 8: 44); «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин. 8: 47). От общения с подобными безбожниками предостерегал апостол Павел: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6: 14)
Современник Некрасова, великий русский писатель Николай Семёнович Лесков в романе «На ножах» разоблачил один из распространенных способов многовековой массовой мимикрии противников Христа, подобных еврею Тихону Кишенскому — экс-нигилисту, жадному и хитрому ростовщику, мошеннику, продажному журналисту, вероломному интригану, шпиону, «полицианту», подлецу и предателю — словом, «деятелю на все руки». Таким, как он, «нужен столбовой дворянин», в том числе и для того, чтобы под прикрытием русских, особенно знатных, фамилий пробираться на руководящие должности, занимать ключевые посты в государственных, коммерческих, религиозных, общественных учреждениях России с целью кабалить, разлагать и уничтожать коренное население страны, глумясь над его христианскими идеалами и православной верой; маскируясь русскими именованиями и вывесками; снаружи рядясь в овечьи шкуры, будучи изнутри волками; фарисейски прикрываясь благими целями доброделания, безбожно обогащаться, получать свои барыши, выгоды, прибыли и сверхприбыли, служить не Богу, а мамоне.
В одной компании с грабителями и коррупционерами — видный государственный деятель, носящий личину неподкупного борца с коррупцией:

Все они чувствуют себя героями, «триумфаторами» (глава «Юбиляры и триумфаторы»), торжествующими «блестящую победу» в ограблении России:

Ужасающе омерзительны паразитирующие на жизни страны и народа эти ликующие упыри. Общения с ними надо чуждаться, подобно тому, как следует избегать малейшего соприкосновения с гнусными тварями, мерзкими ядовитыми гадами:

«Струны карающей лиры» (2, 231) в оригинальной мозаике поэмы задевают и «военных чинов», и «статских тузов», и «безличную сволочь салонов» (2, 232) — «Общество пестрое: франты, гусары / И генерал, и банкир, и кулак» (4, 204) — всех, у кого на уме только деньги, нажива, капитал, стремление к безумной роскоши:

В поэме «Балет» (1866) Некрасов изобличает тлетворную атмосферу духовно-нравственного разложения, распада человеческих связей, физического вырождения:

Всеобщая продажность как следствие маниакальной одержимости идеей обогащения любыми путями доходит до крайних пределов. Даже молодые люди — и юноши, и барышни — готовы выставлять себя, свою юность на продажу. Но богатых дряхлых покупателей — охотников до такого «товара» — еще требуется поискать:

Солидные капиталы в России, конечно, есть. Только сосредоточены они в руках у немногих:

Потребительским товаром также становится женская красота:

Представительницы прекрасного пола, напрочь лишенные возвышенных чувств, мечтают не о любви, а том, как бы продать свою красоту подороже:

Со времени создания этих некрасовских произведений с их социально-политической аналитикой словно ничего не изменилось. Поэт живет в двух эпохах: в конце XIX-го века и в веке XXI-м. По-прежнему в России:

Все так же страна в глубоком финансовом кризисе:

Процветания, обновления народной жизни к лучшему не замечается нигде и, по всей видимости, ждать его в скором будущем глупо:

Тех, кто ратует за идеалы «любви, свободы, мира», в «век крови и меча» становится все меньше:

При таком социально-политическом устройстве, когда «Душно! Без счастья и воли / Ночь бесконечно длинна. / Буря бы грянула, что ли? / Чаша с краями полна!» (3, 64) –культивируются провокации, доносы, предательство:

Люди, неравнодушные к судьбе родины и народа, практически лишены возможности собраться с силами. Поле деятельности для честных и активных ограничено репрессивными механизмами, запущенными властью в полную силу:

Боль об истерзанном народе и о замученных его защитниках наполняется в некрасовской лирике молитвенным пафосом:

Это общая молитва с народом — едиными усты и единым сердцем:

В стихотворении «Пророк» (1874) Некрасов создал идеальный образ выдающегося общественного деятеля — отважного борца со злом и с несправедливостью. Это не портрет Н. Г. Чернышевского (как учили в советской школе), а поэтическое выражение гражданского идеала. Однако земной путь такого пророка, отважно несущего заповеди Христа, — это крестный путь. Он исполнен страданий, заканчивается трагически, подобно земному пути Господа на Голгофе:

Лирического героя некрасовской поэзии восхищает способность к самоотверженному служению Истине. Эта судьба представляется возвышенной и завидной:

Но в себе самом поэт не находил достаточно сил, чтобы разделить такую судьбу. Оттого испытывал он настоящую духовную скорбь, постоянные укоры совести:

Некрасову всегда казалось, что для родины и народа он сделал слишком мало — и в творческом плане, и в общественно-политической жизни: «Мне борьба мешала быть поэтом, / Песни мне мешали быть бойцом» («З<и>не» (1876) — 3, 175). Наделенный даром неумолкающей совести, он скорбел и «по себе самом» (согласно чуткому замечанию Достоевского), по своему собственному несовершенству:

Зинаида Гиппиус в работе «Загадка Некрасова» (1938) справедливо и тонко отмечала, что поэту «был послан великий дар — Совесть, если в песнях его плачет она, и ею терзались его душа и тело. Не она ли подсказала — не уму, а сердцу его, что не нужно оправданья, нужно прощенье?»^[7]
Пусть не забывают об этом те «радетели», которые даже и сегодня пытаются чернить имя великого Поэта, жонглируя фактами его частной жизни и оставляя в стороне его творческий подвиг:

К «остервенелой толпе» злопыхателей, готовых побивать камнями за каждый нетвердый шаг или неверный «лиры звук», но забывающих о Христовой заповеди: «кто из вас без греха первый брось <…> камень» (Ин. 8: 7), обращался Некрасов в стихотворении «Зачем меня на части рвете…» (1867): «Не оправданий я ищу, / Я только суд твой отвергаю» (3, 45).
«Некрасов никогда, ни перед кем и ни в чем, не оправдывался: он только просил прощенья. Родине, друзьям, врагам, любимой женщине он говорил "прости"! "Прости" было и последним, невнятно прошептанным словом его перед кончиной»^[8]. Как лирическое заклинание звучит шедевр некрасовской любовной лирики из «Панаевского цикла» стихотворений:

Еще в ранней молодости поэт задумывался о том, как совершится последний исход от земной жизни. В юношеский сборник стихотворений Некрасова «Мечты и звуки» было включено послание «Смерти» (1838). 17-летнему поэту мечталось, чтобы при переходе к «жизни неземной» душа была свободной от греховной суетности, молитвенно настроенной, чистой:

Спустя 40 лет после этих стихов жизненный круг замкнулся. Прежде чем перейти в жизнь вечную (Ин. 12: 50) Некрасов претерпел длительное мучительное умирание от тяжелой болезни:

В перерывах между приступами нестерпимой боли поэт и на смертном одре продолжал творить. Его цикл «Последние песни» (1876–1877) — это не только хроника течения смертельной болезни, физических и нравственных мучений страдальца:

Здесь слышится и своеобразное «самоотпевание» поэта:

В полный голос звучат мотивы исповедальные, покаянные:

В то же время Некрасов сохраняет стойкость и мужество, проявляет необыкновенную силу духа:

С исключительным лирическим проникновением обращается поэт к Родине, которой служила его Муза, смиренно испрашивая прощения: «За каплю крови, общую с народом, / Мои вины, о Родина! прости!..» (3, 41) — и последнего благословения:

«Венец любви, венец прощенья, / Дар кроткой Родины твоей…» («Баюшки-баю» (1877) — 3, 204) поэту был ниспослан.
Поразительно, что похоронные мотивы «самоотпевания» слились у Некрасова с мотивами оптимистичными, жизнеутверждающими:

Торжествующий голос поистине пасхального Воскресения, победного возрождения также в полную силу звучит в «Последних песнях» Некрасова:

В вершинном произведении своего творчества — эпической поэме «Кому на Руси жить хорошо», которую поэт писал до последних дней своих, но она так и осталась незавершенной, Некрасов создал удивительно яркий и цельный образ русского народа — не только мученика и страстотерпца, но и могучего богатыря, исполненного физических и духовных сил, истинного христианского духа свободы. Таков столетний Савелий, богатырь святорусский:

весьма поучительный образ для затейников современных «меток», «штампов», «чипов», «кодов», возжелавших поставить на людей рабское «клеймо», как на товар.
Горячую веру в силу и мощь русского народа, в счастливое будущее России: «Свободной, гордой и счастливой / Увидишь родину свою» (3, 204) — выразил Николай Алексеевич Некрасов:

Будем верить и мы…