***

Сомнения достались нам в наследство
От тех, кто не читал стихов Яснова,
Теперь пугает странное соседство:
Есть жизнь как жизнь, но нет такого слова…

Приходится на ощупь, впопыхах,
Вслепую изучать основы мира,
Но Слова нет — ни в прозе, ни в стихах,
Куда ни ткнись — всё мимо, мимо, мимо.

И голос дан, и тишина вокруг,
Орфей сквозь тьму шагает без оглядки,
Тюремный, бессловесный перестук
В груди, а значит, всё пока в порядке.


***

Из храма духа своего
прогнал торговца твоего,
теперь смиренью моему
кирдык и крышка.

А следом — всех его друзей,
из храма сделать Колизей,
базар-вокзал, мотель-бордель —
ну, это слишком.

И вот теперь сижу один
и сам собой в себе судим,
в подполье сердца моего
скребётся мышка,
свеча горит, метель метëт,
лежит на полке идиот,
который, если посмотреть, —
всего лишь книжка.


***

Стою под фонарём, и тень моя
одушевлённа в свете фонаря,
раскидистым вдали любуюсь клёном.
О чём скорбишь, могучий дивный клён?
Пусть ты с рожденья неодушевлён,
но призрак твой под солнцем, под луной
в разы одушевлённее, чем мой,
под фонарём, к земле больной склонённым.


***

Заметишь прекрасную птицу
И будешь за ней наблюдать.
Припомнишь сороку, синицу —
А эту никак не узнать.
Пернатая с ветки на ветку
Согласно сюжету летит,
А ты разноцветной конфеткой
Испортил себе аппетит.


***

Не музыка, но музыка такая,
что не оглохну, но оглохну так,
что высмотрю в младенце старика я,
что был младенцем…
Мир другой — пустяк —
без музыки мы отдаëмся вою,
в нём всё слилось — рыдания и смех.
Река — любая,
мы вот над Невою
летим с тобой,
и хлебом пахнет грех.
И кожа как наждачная бумага,
обрывист голос, словно позывной,
земное притяжение и тяга
к земле давно не управляют мной,
и спиртом пахнет облачная ватка.
Я помню зимний вечер, спортлото.
Шестёрка?
Нет, конечно же, девятка!
Ведь точка снизу.
Точку ставит кто?


***

Снова ты в родных краях,
не пойми в каких соплях —
аллергическо-лирических,
да к тому же весь в слезах.

Мысль приходит: как-нибудь
надо на себя взглянуть,
не отсюда, а из космоса,
дальше жуть и ближе суть.

Ведь в отсутствии твоём
как ни странно мы вдвоём,
а присутствие — да что оно! —
не об этом, о другом.


***

Выходить на снежную дорогу,
напрямую к чёрным небесам,
позабыв про городскую йогу,
отдаваться муромским лесам.
Слушать, слышать то, как время ноет
диким зверем, замкнутым в капкан.
Золотая рыбка — метаноя
обозначит звёздный океан.
Промелькнёт, исчезнет, только память
и дымок бесцветной буквой "ю"
будут не молить её, но мямлить
про неузнаваемость свою.


***

Это редкая радость —
мгновенье поймать,
это редкая радость —
запомнить мгновенье,
это редкая радость —
мгновенье узнать,
выдохом-вдохом, словно оно — вдохновенье.

Это редкая радость — с тобой говорить о стихах,
это редкая радость — спорить с тобой об искусстве,
это редкая радость —
стоять под дождём на мостах,
нам осталось чуть-чуть, бескрайней, но радостной грусти.

Эта редкая радость бесценна, сладка и редка,
как наличие взгляда в глазах, обречëнных на слëзы.
И течёт за окном в Безымянное море река,
и поэзия смерти соседствует с жизненной прозой.


***

Этот мир настолько выпуклый,
что донельзя впуклым кажется.
Электричкою до Выборга
не ползёт, да и не катится,
не летит, а что-то прочее
день январский снежный, вычурный,
за окном миры не прочные —
снег природу взял и вычернил.
Что-то там вот-вот обрушится,
кто-то там вот-вот провалится,
замиранием от ужаса
он сюда ходить повадился.
Вдох и шиворот-навыворот,
выдох — задом наперёд,
битым буду. Сосны выревут,
вымолят и мой черёд.


***

если очень упростить
можно даже дальше жить
даже можно вспоминать
и немножко узнавать
даже чудное мгновенье
спутав прошлое и сон
голос голос это он
главное стихотворенье


***

Посёлок дачный,
свет наждачный —
глухой и кисловатый, пресный свет.
Всё остальное ощутимо сверх.

Утрачивая форму и объём,
я всматриваюсь в твой фотоальбом.

Скороговорки городской бубнёж,
дождя считалка —
ты сегодня водишь.
Но солнца триединство
не пропьёшь, не прогуляешь и не проворонишь.

Борьба с сентиментальностью сродни
борьбе с дождём, под козырьком одни,
коварный ливень нас застал врасплох,
ни шагу не шагнуть, не сделать вдох,

ведь там, за непрерывностью воды,
сады и парки, парки и сады.


***

Стою среди имён и чисел,
И лишь одна ласкает мысль —
Что вся бескрайняя печаль
Известна, как нагая дева,
Тому, кто с правого плеча
Глядит налево.


***

Акации райский акцент,
дальнозорки анютины глазки,
но прочесть, осознать все подсказки
залётная муха цеце
не даёт, только буквенный цвет,
мы — два слова во фразе "да нет",
а потом обрывается строчка,
и точка,
как муха цеце,
сидит, притаилась в конце.


***

Время сжимается, как воздушный шар,
напрягаешь слух.
Тоненькой струйкой тихо течёт душа
и победный дух.
В городе — двушка,
За городом — лес и луг.
Сука кукушка
взялась за извечный трюк:
саечка за испуг,
саечка за испуг,
саечка за испуг.


***

Когда в душе сермяжной и бродяжной
наметился внеплановый ремонт,
сойдёт любой, но лучше — эрмитажный,
голландский иль фламандский натюрморт.

Стоишь перед картиной сам не свой:
в глазах туман, закладывает уши,
и чувствуешь себя ты стрекозой
на яблоке, а может быть, на груше.

И только лишь решёткою ресниц
и плоскостью холста неумолимой
ты отделён от пенья райских птиц,
от красоты живой и нелюдимой.

Плоды, цветы, ракушек мелких горсть,
кувшин в углу, а над кувшином — мошки,
в том мире не хозяин ты, а гость,
но встреченный отнюдь не по одёжке.

В звериный час и в первобытный миг
себя узнаешь в правде обнажённой,
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой.


***

Всего себя отдать себе,
предугадать себя в себе же,
не в золоте, но в серебре
снегов архангельских неспешно
идти, чтоб ангел над плечом,
ведь он единственный, кто в курсе
твоей невосполнимой грусти,
он точно знает, что по чём.
Всмотреться, вслушаться, войти
в густой постновогодний воздух,
чтоб крылья хлопали в груди,
роняя снежную извёстку.
Повестку дня забыть, убрать,
как говорится, в долгий ящик
и необъятную объять
повестку вечности неспящих.


***

В хорошие дни — хохочешь, рвёшь на себе рубаху,
в плохие — боишься, что в ней ещё можешь родиться.
Зовут на природу — на зимнюю, скажем, рыбалку,
и ты приезжаешь и сразу же слышишь радиста.

Какие-то импульсы, что-то вибрирует где-то,
не слышишь, но чуешь затылком: сигналы, сигналы.
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.

И трепет неясный рождает фактурность пейзажа,
призывно струится дымок над трубою печной.
И Моцарт играет по правилам Морзе, и важно
не выключить звёзды над миром, где всё включено.