***

Он притворялся, что ему нужны
Работа, дом… Он из глубин вины
Привык смотреть на жизнь. И, вероятно,
Он мог бы стать со временем вполне
Своим среди своих, когда бы не
Дорога — на работу и обратно.

Но путь его — отрезок на кривой —
Дрожит готовой к бою тетивой
В тревожном ожидании и блеске.
Изменчивый и чистый, как ручей,
Мир смотрит мириадами очей
На бесконечном в глубину отрезке.

В нём гомон воробьёв, и льдистый хруст,
И звон трамвая, и морозный куст,
Чьи ветви хрупким инеем одеты…
Весь обратившись в зрение и слух,
Он лёгок, словно тополиный пух,
Наполненный лишь воздухом и светом.

И вот, себе отсрочку отмолив,
Он ощущает времени отлив
От суетливых, но привычных буден,
И так свободно отплывает сам,
Коллегам, домочадцам и друзьям
Не то чтоб вовсе чужд, но — не подсуден.


Гдов

Жизнь в городке замирает около трёх:
Заперты церковь, столовая, магазин,
Пусто на станции — ни поездов, ни дрезин,
Сухо в стручках пощёлкивает горох
У переезда, заброшенного так давно,
Что даже шпалы замшели, как будто пни.
В крепости козы уже не пасутся, но
Просто лежат в дремотно-густой тени.

Только в низине поблёскивает река,
И осыпается медленный пыльный зной
Между нездешним ужасом борщевика
И лопухов беспамятностью земной.
Только кузнечик, звоном наполнив слух,
К детству уводит от горечи и тревог,
Да над садами яблочный чистый дух
Напоминает, что где-то ещё есть Бог.


***

Увижу ль снова реку, остров
И створы по реке,
Пучок травы сухой и жёсткой
Сожму ль ещё в руке?

Услышу ли печаль степную,
Полынный горький зов, —
Печаль нездешнюю, иную,
Не знающую слов?

Коснусь ли гривы лошадиной
Обветренной щекой?..
На всех путях земных едины
Тревога, и покой,

И табуны времён, что мимо
Из тьмы во тьму пылят,
И вечности неугасимый
Неумолимый взгляд.


***

Она сажает цветы
в маленьком скверике
посреди кирпича и асфальта.
Она говорит: "Моя радость!"
Соседи
пожимают плечами:
"Больше всех, что ли, надо?
Всё разроют собаки,
вытопчут дети,
солнце сожжёт.
А главное,
окна твои
сюда не выходят".
Она улыбается,
потирает усталую спину,
виновато молчит.
Питерский ветер,
нагулявшийся по подворотням,
ловит солнечных зайчиков,
гоняет ворон,
вздыхает чуть слышно:
"…радость моя…
моя радость…"


***

Кошки приносят богу своих мышей —
Чистосердечную лепту трудов земных.
Бог гладит кошек между чутких ушей
И улыбается, благословляя их.

Слушает бог, как мурлычут потомки Баст,
Смотрит на них сквозь клубящиеся века.
Он приютит и пушистые шубки даст,
В блюдце нальёт тёплого молока.

Пусть они ловят пришельцев из чёрных дыр —
Юрких мышей и серых зловещих крыс.
Пусть хранят урожай, украшают мир, —
Тот, что над бездной капелькою повис.


Ночь в Комарово

Ночь так ясна и тишина такая —
Хоть запасайся впрок.
С еловых сонных лап смолой стекает
Ночное серебро.

Сосновый ствол мерцает и струится,
До тени истончён,
И слышно, как едва вздыхает птица
Неведомо о чём.

И кажется, я заглянуть посмела
Сквозь морок долгих лет
За край непостижимого предела,
Где тишина и свет.


Старая лошадь

Ей повезло: спина седло забыла
И шпора не тревожит потный бок.
Спокойно дремлет старая кобыла —
К ней милосерден лошадиный бог.

Есть у неё теперь покой и воля,
И тёплый кров, и чистая вода…
Что снится ей? — Ковыльное раздолье,
Неудержимый бег невесть куда?

Что снится ей в неверном лунном свете,
Когда все грани призрачно-тонки? —
Мерцание теней и ветер… ветер,
Летящий рядом наперегонки,

Мелькнувшей ветки смутная тревога,
Далёкий зов непаханых полей?..
Всё легче бег. И лунная дорога
Всё ближе, всё просторней и светлей.


***

Что с тобою? — Ничего.
Просто листья облетают.
Листья — только и всего.
И летят бездомной стаей,
В шепот осени вплетая
Ритм круженья своего.

Мерный маятника счёт
На последнем перегоне…
Что там — нечет или чёт?
Только ветер глухо стонет,
Только время по ладони
Тонкой струйкою течёт.

Что с тобою? — Пустяки.
Сны бегут по коридору
Так изменчиво-легки.
Сквозняком блуждает в шторах
Камышей чуть слышный шорох
У неведомой реки.

Невесомый звёздный сор
Опускается на крыши,
Затихает резкий хор
Дел дневных. Лишь полночь дышит
И дыханием колышет
Жизни тающий узор.


***

Я целый день толклась — варила суп,
Стирала, мыла, жарила котлеты…
Мир был вполне материально-груб,
И я его любила безответно.

Он мной повелевал и так и сяк,
Он требовал трудиться то и дело.
А я любила — наперекосяк —
За всё, что в нём случайно подглядела:

За грустную ворону на трубе,
В которой сотню лет лишь ветер свищет,
За то, что этот юркий воробей
Вовсю решает свой вопрос жилищный

На нашем подоконнике, за то,
Что над иссохшим питерским колодцем,
Как будто чистой радости глоток,
Смех ласточек бесстрашных раздаётся,

За то, что даже горе — не беда,
За свет вечерний и дневные тени,
За то, что забываю иногда
Про повелительное наклоненье.


***

Ах ты, птичка, красногрудый снегирёк!
Что-то в жизни всё не вдоль, а поперёк:
То ли зябнет неприкрытая спина,
То ли ноет неизбытая вина.

То ли ветер завывает слишком зло,
То ли все пути-дороги развезло.
Развезло да подморозило слегка,
А вокруг-то — ни души, ни огонька.

Словно те, кому помочь ещё могла,
Только вот не помогла — дождём прошла,
Закружилась в круговерти суеты, —
На меня теперь глядят из темноты.

Ах ты, птичка, стойкий маленький флейтист,
Согревающий собою снежный лист,
Чтобы вновь я удержалась на краю,
Просвисти простую песенку свою.