***

Никто в созвездье Ориона
Не знает про Наполеона.

Никто в созвездье Водолея —
Про Канта или Галилея.

Горит звезда во тьме ночной,
Зачем ей Гете и Толстой?

Зачем ей Пушкин и Державин?
Ну не смешно ли слово: славен?

Ночное небо от дневного
Тем отличается, что в нем
Мы бесконечность видим снова
И странно нам, что мы живем.

Гораций, памятник не нужен,
Хотя тобою он заслужен.

И пусть он выше пирамид,
Земля не больше, чем песчинка,
И не видна с других орбит.
Не стоит выделки овчинка.

И с облегченьем, глядя ввысь,
Махни рукой и улыбнись.


Луна

Луна как часть Земли, отпавшая когда-то,
Мне больше говорит, чем мрачная Геката:
Змеёю в волосах и факелом меня
Не соблазнить. Луна, сияй в ночи, так надо.
Земли противовес и кровная родня.

Удерживаешь ты земную атмосферу,
Я равновесье сил приветствую и меру!
Приливная волна, вставай в Па-де-Кале.
Я знаньем дорожу и отвожу химеру,
И жизнь бы не была возможна на Земле.

Бессонница, томи! Врывайся, беспокойство!
Заходишь в лунный свет, как в здание посольства
Таинственной, иной, заоблачной страны, —
Не чудо ль, что ее разгадано устройство,
Раскрыты чудеса и разоблачены?


***

Можно ли требовать смысла от чуда?
Жизнь — это чудо, и смысла в ней нет.
Нет у ноктюрна его, у этюда,
Нет у созвездий его и комет.

Нет у философа, нет у поэта,
Нет у жасмина, а если б он был,
Так ли уж важно тебе было б это,
Меньше б терзался и больше любил?

Слух — это чудо, тем более — зренье,
Как вообще появилось оно?
Вот тебе лучшее стихотворенье
С Зимним дворцом и Невой заодно.

В мире, где край небосвода так розов,
Сколько замученных, сколько слепых!
Не задавай безнадежных вопросов,
Ни у кого нет ответа на них.


Радуга

Сегодня радугу увидели
Впервые мы за это лето
И разглядели, как ценители
Искусства, в ней четыре цвета.

Зеленый, красный, желтый, розовый,
А вот и синий, и лиловый.
Такие радуги за грозами
Приходят, выгнуты подковой.

И как в душе не позавидовать
Ее создавшему художнику?
Как он сумел такую выдумать
На удивление безбожнику?

Она горит мечтой взаправдашней,
Сомненья в сторону отложены,
И перспективой самой радужной
Обвиты мы и обнадёжены.


***

Что бы Тютчев сказал, увидав на столе
У меня свою книгу? При жизни ему,
Может быть, что-то смутно такое во мгле
Представлялось, но чаще он видел лишь тьму
И считал, что стихи его здесь, на земле,
Не нужны, и на небе, нигде, никому.

Сколько нужд у людей неотложных и дел,
Вообще непонятно, зачем мы живем.
Он и книги свои издавать не хотел.
Иногда я мечтаю о мире ином,
Где бы Тютчева я, может быть, разглядел.
Как бы он удивился, что помнят о нем!


***

Конечно, свой голос, конечно, свой почерк,
Но голос и почерк меняются тоже,
Стираются тоже, хотя и не очень,
И всё же ты был веселей и моложе.

Моложе действительно и веселее,
И голос был тверд, и рука не дрожала,
Но я не хотел бы, как в ту же аллею,
Вернуться назад и начать всё сначала.

И мне интересней того, что когда-то
Написано было, дрожащая эта
Строка, как она б ни была глуховата,
Как мало в ней ни было б жизни и света.


***

Писать стишки еще не значит поприще
Великое пройти, как было сказано
Министром просвещения, но вот еще
Беда, когда поэту роль навязана
Учительства, всезнания, которого
В нем не было и нет, а есть мечтание,
Любовь, печаль ввиду прощанья скорого
Со всем, что мило, горечь расставания.
Какое ослепительное зарево
По вечерам пылает на опушке!
Воистину кто помнил бы Уварова,
Когда бы не преследовал он Пушкина?
Блеснет в кустах реки стальное лезвие,
Фиалки нас обступят синеокие,
И нет определения поэзии,
Хотя найти его пытались многие.


***

Всё об одном и том же думаю:
Зачем земная жизнь дана?
Хотел бы эту мысль угрюмую
Забыть, но каждый день она
Меня преследует, прилипчива,
Идет за мной, глядит вослед,
Печальна так и восприимчива,
И на нее ответа нет.

Любой пустяк ее касается,
Любая мелочь ей важна:
И эта в небе тучка-странница,
И та замшелая стена,
Стена-то здесь причем кирпичная,
Но и потертых кирпичей
Важна ей кладка симметричная,
Как будто что-то есть за ней.