Борис БОРУКАЕВ
Борис Борукаев — поэт. Родился в 1956 году в Одессе. Живет в США, в Нью-Йорке. Автор многих публикаций и двух книг. Член Союза писателей ХХI века.
А ПРОИСХОДИТ ЭТО ПОТОМУ
АУТОДАФЕ
АУТОДАФЕ
Сжигали девушку в испанской Сарагосе.
Когда огонь коснулся ног ее и платья,
истошный вопль, что перекрыл многоголосье,
послал убийцам и мучителям проклятье.
Вокруг на площади взиравшая орава
вся завелась до исступленного надрыва.
Сжигали девушку.
В нее вселился дьявол.
Поскольку дьявольски была она красива.
Когда огонь коснулся ног ее и платья,
истошный вопль, что перекрыл многоголосье,
послал убийцам и мучителям проклятье.
Вокруг на площади взиравшая орава
вся завелась до исступленного надрыва.
Сжигали девушку.
В нее вселился дьявол.
Поскольку дьявольски была она красива.
СЛИЯНИЕ
Как только я к себе ее прижму,
она заплачет или засмеется.
А происходит это потому,
что настроенье ей передается.
Бывает часто на исходе дня
в моих руках созвучна и покорна,
являясь продолжением меня.
И не поставить этого в укор нам.
Мы в унисоне, мы всегда в ладу.
Снискали вместе почести, награды.
Везде, куда я с нею ни приду,
нас любят слушать, нам обоим рады.
Она совсем уже не молода.
Вот-вот должно исполниться шестнадцать.
Но не проблема возраст, не беда.
Мы будем впредь и плакать, и смеяться.
Когда взорвется краткий мой покой
в который раз обманчивой фортуной,
я к ней прижмусь и всей своей душой
сольюсь с ее душою шестиструнной.
она заплачет или засмеется.
А происходит это потому,
что настроенье ей передается.
Бывает часто на исходе дня
в моих руках созвучна и покорна,
являясь продолжением меня.
И не поставить этого в укор нам.
Мы в унисоне, мы всегда в ладу.
Снискали вместе почести, награды.
Везде, куда я с нею ни приду,
нас любят слушать, нам обоим рады.
Она совсем уже не молода.
Вот-вот должно исполниться шестнадцать.
Но не проблема возраст, не беда.
Мы будем впредь и плакать, и смеяться.
Когда взорвется краткий мой покой
в который раз обманчивой фортуной,
я к ней прижмусь и всей своей душой
сольюсь с ее душою шестиструнной.
ПАУЧОК
Ловил я мух. Бросал их в уголок.
Туда, где обитает паучок.
Мохнатый, черно-рыжий, ставший частью
бесчисленных примет с тех самых пор,
как с ним мы заключили договор:
ему — еду, а он взамен мне — счастье.
Мелькали дни. Стал жирным дармоед.
Пришла зима. Мух нет. И счастья нет.
Спит, что ли, отложив расчет со мною?
Я тоже, видно, лягу и усну
и так приближу яркую весну.
И так продолжу тешиться мечтою.
Туда, где обитает паучок.
Мохнатый, черно-рыжий, ставший частью
бесчисленных примет с тех самых пор,
как с ним мы заключили договор:
ему — еду, а он взамен мне — счастье.
Мелькали дни. Стал жирным дармоед.
Пришла зима. Мух нет. И счастья нет.
Спит, что ли, отложив расчет со мною?
Я тоже, видно, лягу и усну
и так приближу яркую весну.
И так продолжу тешиться мечтою.
ШЕПОТ
Дорожка сброшенной одежды.
В глазах дрожат свечей огни.
Немая ночь. Лишь шепот нежный:
— Не обмани... Не обмани...
Картинка в памяти упреком
больную душу бередит.
Я сам был в будущем далеком
обманут, брошен и забыт.
Воздвигнув храм своей гордыне,
иного смысла не нашел,
как чтить нелепые святыни,
что воплотились в ореол.
Как будто путь мой бесконечен,
свободу ложную храня,
я отвергал прекрасных женщин,
любивших искренне меня.
В задоре молодости яркой
не ведал сердцем и умом,
что не положишь в жизнь закладку
и не оставишь на потом.
А та, единственная в жизни,
легко вошедшая в мой храм,
не предпочла меня отчизне,
березкам, рекам и лугам.
И встречный ветер был невесел
да и попутный был суров,
швыряя в спину грязь и пепел
сожженных полностью мостов.
Не убежать. Во мне грохочет
в другой стране, в другие дни
тот шепот из далекой ночи:
— Не обмани... Не обмани...
В глазах дрожат свечей огни.
Немая ночь. Лишь шепот нежный:
— Не обмани... Не обмани...
Картинка в памяти упреком
больную душу бередит.
Я сам был в будущем далеком
обманут, брошен и забыт.
Воздвигнув храм своей гордыне,
иного смысла не нашел,
как чтить нелепые святыни,
что воплотились в ореол.
Как будто путь мой бесконечен,
свободу ложную храня,
я отвергал прекрасных женщин,
любивших искренне меня.
В задоре молодости яркой
не ведал сердцем и умом,
что не положишь в жизнь закладку
и не оставишь на потом.
А та, единственная в жизни,
легко вошедшая в мой храм,
не предпочла меня отчизне,
березкам, рекам и лугам.
И встречный ветер был невесел
да и попутный был суров,
швыряя в спину грязь и пепел
сожженных полностью мостов.
Не убежать. Во мне грохочет
в другой стране, в другие дни
тот шепот из далекой ночи:
— Не обмани... Не обмани...
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
А жизнь — благословение на муки.
А смерть — от них единственное средство.
Все так же умывают молча руки.
Все так же на Голгофу носят крест свой.
И каждый слаб, но вместе все — не слабы.
И каждый трус, но вместе все — не трусы.
И кажется, что в наши дни толпа бы
опять Варавву предпочла Иисусу.
А смерть — от них единственное средство.
Все так же умывают молча руки.
Все так же на Голгофу носят крест свой.
И каждый слаб, но вместе все — не слабы.
И каждый трус, но вместе все — не трусы.
И кажется, что в наши дни толпа бы
опять Варавву предпочла Иисусу.
КТО ВИНОВАТ
Когда преступник был казнен,
общественность вскипела:
пусть даже был виновен он
и получил за дело,
но целиком его ль вина,
ясна ли тут картина.
Возможно, даже не одна
тому была причина.
Вскопали прошлое его,
а там — одни скрижали.
Не обнаружив ничего,
изрядно осерчали.
И осудили... палача
презрительным памфлетом
за то, что тот рубил с плеча,
злорадствуя при этом.
общественность вскипела:
пусть даже был виновен он
и получил за дело,
но целиком его ль вина,
ясна ли тут картина.
Возможно, даже не одна
тому была причина.
Вскопали прошлое его,
а там — одни скрижали.
Не обнаружив ничего,
изрядно осерчали.
И осудили... палача
презрительным памфлетом
за то, что тот рубил с плеча,
злорадствуя при этом.