Была, наверное, поздняя ночь, когда Таня разбудила меня: в ее голосе слышалась неподдельная тревога:
— Ты слышишь, — прошептала она с другого конца комнаты, — кто-то шуршит!
Мне было наплевать, желание выспаться пересиливало инстинкт самосохранения, у Тани же он, наоборот, усилился, благодаря прочитанной перед сном парочке произведений из сборника с нежным названием «Русская романтическая повесть», на самом деле оказавшимся превосходной коллекцией «страшилок» типа «Вечеров на хуторе близ Диканьки».
Я читала на ночь роман никому не известного немецкого автора, тяготевшего по замыслу к «Волшебной горе» Т. Манна, а по стилю являвшего собой нечто незамысловатое, поэтому, далекая от мыслей о рвущемся к нам представителе иных миров, я снова заснула, но ненадолго, ибо была разбужена взволнованным: «Маш, это ты шуршишь?» — «Нет. Не я», — сонно пробурчала я — «Не я?», — как в том анекдоте, эхом отозвалась Таня. Я даже проснулась. «Слышишь? Оно шуршит в нашей комнате». Мне ничего не оставалось делать, как, зажав нос, произнести мрачным голосом: «Оно где-то рядом, я чувствую его». Не надо было этого делать… В четвертом часу утра Таня стояла над моей постелью, олицетворяя немой укор, и было ясно, что спать мы больше не будем. Теперь и я явственно слышала шорох: громкий, нагло скребущий где-то, действительно, совсем рядом. «Мышь!» — пронеслось у меня в голове, и я вскочила.
Мы судорожно искали — я мышь, Таня… наверное, тоже мышь, или какой-то вполне материальный скребущий объект ибо, когда что-то ищешь, надо знать, что ты ищешь, потому что, как отмечали некоторые пессимисты-мыслители, если ты и найдешь что-то, то, если ты не знал, что искал, то попросту не узнаешь его и пройдешь мимо. Поэтому, я думаю, обе мы надеялись найти нечто зримое и вполне определенное.
Мы осмотрели всё, кроме тумбочек… в нашей комнате их было три: толстеньких, маленьких, зачуханных, в общем, казарменных («тумбочка арм.», как значилось официально в описи, висевшей у зеркала). И, конечно, именно в тумбочке арм. должно было таиться оно. В моей было пусто, в таниной тоже: оставалась третья, на которой лежала груда припасов, среди них: копченая колбаса, печенье польское, печенье литовское, лимон, бутылка водки и много чего еще: сильнейший соблазн для мыши. И вот, присев на корточки, Таня осторожно открыла дверцу — шорох усилился. Всем стало ясно, что исходит он именно из тумбочки арм., причем, скорее всего, из верхнего ее ящика, который Таня медленно начала выдвигать. И вот, по мере того, как она выдвигала злополучный ящик, лицо ее медленно розовело, на губах распускалась улыбка облегчения, и, наконец, она произнесла трогательно-нежным голосом: «Это мыыышка, серенькая маленькая мышка!» Да, это была она. Мышка не стала ждать умиления с моей стороны, но подпрыгнула и, пронесшись в сантиметре от таниного носа, шмыгнула под тумбочку арм. Я вскрикнула, Таня от неожиданности тоже, хотя, нет, мы визжали что было сил, избавляясь от ночного напряжения в домике с картонными стенами, где было слышно, как пьют соседи внизу, играют в карты соседи напротив, и как эти соседи напротив каждое утро будят соседку справа, у которой нет будильника.
Спать уже не хотелось, но делать больше было нечего, мышь улизнула (Таня отговорила меня от попытки отодвигать тумбочку, и я ограничилась заглядыванием под нее — разумеется, мышь отсиживаться под тумбочкой не стала). Но через некоторое время, когда в комнату уже начали проникать первые утренние лучи, я увидела её, мирно сидевшую среди продуктов и поедавшую литовское печенье (к польскому, надо заметить, за все время этой эпопеи, она не притронулась).
Утром Таня радостно сообщила мне, что «мышка скушала конфетку!», и так началась серия бессонных ночей, за которые не удалось ни соблазнить мышь водкой, ни выжить ее народным средством — полынью, которой мы заткнули все дыры, а ночью я услышала шелест выпадающего из щели пучка, запах которого должен был, по всем предсказаниям, изничтожить несчастного грызуна, или, по меньшей мере, отвадить его от сего места навсегда, а мышь радостно протопала к тумбочке арм. и принялась за пакетики английского чая. Она почти не обращала на нас внимания, только хвост за пару дней стал заметно толще и закрутился как у поросенка.
Когда, измотанная бессонной ночью (теперь я не давала ей спать), Таня включала свет, мышь лениво соскальзывала вниз и кокетливо пряталась за тумбочкой.
Было продумано множество вариантов — не подходил ни один. Соседи сочувствовали: они с самого начала как-то прониклись к нашей истории. Когда я вышла с утра после той ночи совершенно измотанная и, вертя в руках зубную щетку, извинилась за ночной шум, они, понимающе взглянув на меня, сказали: «А… так это была мышь, а мы-то думали: откуда девчонки ночью пришли?» А как-то сказали, что видели в сельпо поселка Донское мышеловку за 6 рублей и не купили только потому, что не были уверены, нужна ли она нам еще (или мы свыклись, может быть?). В столовой нам кивали и вежливо осведомлялись о мышином аппетите.
Через три дня, протерев тумбочку последней салфеткой из коробки (замечательная система, когда салфетки выдергиваются одна за другой), Таня вскрикнула: «Я придумала!» и мы начали разрабатывать стратегию. В коробке была довольно узкая щель, в которую залезть мыши было раз плюнуть, впрочем, как и вылезти, только, возможно, потратив чуть-чуть больше времени и сил. В угол коробки был положен аппетитнейший кусок колбасы, печенье (увы, польское, другого не было), а сама коробка была обсыпана снаружи крошками и обмазана колбасой, впрочем, как и подоконник (несмотря на горячие протесты с моей стороны). Поставив коробку на окно с таким условием, что она неизбежно упадет вниз (со второго этажа), как только мышь начнет пробираться к колбасе, мы ушли.
Вечером коробка была на месте. Мышь, возможно, появлялась в комнате только тогда, когда там были мы (свои, все-таки) и опасалась приходить туда в наше отсутствие. Ничего не поделаешь: я задумчиво откусила от колбасной палки и поплелась спать, искренне опасаясь, что нам придется жить втроем оставшиеся 10 дней. Через полчаса я вскочила как ужаленная: колбасой-то мазали подоконник, по которому ходила мышь. Пришлось немного принять для дезинфекции, поэтому, когда посреди ночи я услышала шум падающей вниз коробки, то подумала, что это всего лишь сон — ибо слишком много думали мы об этом в последнее время. Но утром коробки не было. Колбасы и печенья тоже. Хотелось надеяться, что, упав, мышь заела стресс тем, что ей положили с собой в дорогу. Больше она не приходила, наверное, обиделась.