У могилы Неизвестного солдата

Его зарыли в шар земной...
Сергей Орлов

А на земле ручьи звенели,
Цвела сирень,
Старела мать...
Ему б сейчас лежать в постели,
А не на площади стоять.

Продут поземкой
Зимний вечер.
Проулки, улицы — пусты.
И стынут каменные плечи
Под плащ-накидкой темноты.

Его в Орле или в Иркутске
Ждать перестали земляки.
Ему бы сесть,
Переобуться
И, похоронке вопреки, —

В тот край,
Где пролетело детство,
Вернуться на исходе дня,
В избе родимой отогреться,
А не у Вечного огня.


Светлой памяти моей матери

Самолет у трапа замер.
Взгляд скользнул по землякам —
Воспаленными глазами
Я тебя средь них искал.

Подойду сейчас поближе
И, как в прошлую весну,
Ту слезу, что ветер выжал,
С твоего лица смахну.

Не один, а с младшим братом
В зал, где ты ждала, войду.
Там в полет зовет с плаката
Серебром обшивки "Ту".

Близость встречи или ветер
Подгоняют, торопя...
Неужель на этом свете
Больше нет уже тебя?!

Вышло так, что мы с годами
Разлетелись кто куда.
А вернуться опоздали
Не на день,
А навсегда.

Как бы падать ни спешило
Под колеса полотно,
Довезти к тебе машина
Не успела все равно...

В темноте белеет ставень.
Брату, что ль, в конце пути
Это право предоставить —
В двери первому войти?

Но, ссутулившись угрюмо,
Отрешенно одинок,
Он о том же самом думал,
На родной взойдя порог.

В нетерпенье — не в испуге —
Он потребовал: "Входи", —
Чтоб скорей увидеть руки
На твоей сухой груди.

Так частенько ты держала
В них, задумавшись, иглу.
А теперь в цветах лежала
Под иконкою в углу.

Настрадавшееся тело
Прикрывала простыня.
А в ногах твоих сидела
Наша близкая родня.

Причитала тетя Клава,
Как старухи в старину:
"Кто тебе, сестра,
Дал право
Оставлять меня одну?

Ни тепла в избе,
Ни дыма...
Порвалась надежды нить...
Как теперь я буду мимо
Этих окон проходить?!"

Плач, ознобом пробивая,
Разгулялся по избе...
Почему она,
Живая,
Так печется о себе?

Но когда не голосила,
Обессилевши, она,
То совсем невыносимой
Становилась тишина.

Тишины такой пугался,
Молча сам себя ругал.
Горло сдавливал не галстук —
Подступивших слез аркан.

Зябко вздрагивали плечи,
Хоть я к плачу не привык...
Может, вправду
Мертвым легче,
Чем оставшимся в живых?

Телеграммы срочной выстрел
Их не ранит, не убьет...
Мать, прости мне эти мысли.
Здесь мы с Саней. Видишь?
Вот!

Поделюсь я новостями,
Что привез издалека.
Ну а Саня вновь растянет
Для тебя огонь — меха!

Ты спляши цыганский танец,
Приглуши разлуки боль.
А захочешь, я останусь —
Буду рядышком с тобой.

Ведь тебя мне не заменят
Ни работа, ни жена...
Бьется раненым тайменем
В сетях ночи
Тишина.


Родословная

Сколько смешано судеб
И различных кровей!
Добираюсь до сути
Родословной своей.

Дед родился в Николу.
И один на один,
Был пока еще молод,
На медведя ходил.

Шкуры в старом сарае
Много лет берегли.
От него,
Николая,
Николаи пошли.

Но отец мой в атаке
Был сильней во сто крат.
Выходил он на танки
Со связкой гранат.

А без вести пропавших
Сколько в нашем роду?..
По следам землепашцев
И служилых
Иду.

Не сгибались под ветром,
Не боялись огня.
В честь их
Именем светлым
И назвали меня.

Ну а если я струшу
В горьком беге минут,
Мертвых прадедов души
Пусть меня
Проклянут.


Причал

Показался за мысом
Дощатый причал.
"Здравствуй!" — крикнуть хотелось,
Но я промолчал.

Переплавишь ли чувства
В скупые слова?
И к лицу ли, как в детстве,
Кричать в тридцать два?

Рябь студеной волны.
И по коже — мороз!
В горле вдруг запершит
От непрошеных слез.

Ветер, славя простор,
Над рекою крепчал...
От тебя расходились дороги,
Причал!

И скрипел твой настил,
Как солдатский ремень.
Ты всегда по-мужски
Чувства прятать умел.

Провожая людей,
Крепче в берег врастал.
Так не каждый из нас
Верен отчим местам.

Ты распутывал здесь
Узел встреч и разлук...
Вот и дым над избой
Как спасательный круг.


Слепой

В огне бомбежки,
В адском скрежете
Навеки свет в глазах потух...
Так обострила тьма кромешная
Его обыкновенный слух,

Что научился он по голосу
Определять прохожих рост,
Как поле — по шуршанью колоса,
Сентябрь — по шелесту берез.

Бесшумной палочкой бамбуковой,
Что верной спутницей была,
Не мостовую он простукивал —
Гремел во все колокола.

Звонил о братьях по оружию!
Как будто бы из-под земли
Неумирающие души их
На стук откликнуться могли.

Пожгла, сломала, исковеркала
Подлесок жуткая гроза...
А иногда во сне,
Как в зеркале,
Он видит вновь свои глаза.


Родной дом

Снова в тесном дому соберемся,
Три окошка — к реке под бугор...
А причина, возможно,
Лишь в том вся,
Что здесь мамка живет до сих пор.

Мы смолистых дровишек наколем,
Засучив до локтей рукава.
На зеленом картофельном поле
Отцвела и пожухла ботва.

С чем сравнить материнскую старость?
С тяжкой участью тихих берез,
На которых листвы не осталось —
Всю по свету ветрище разнес!..

Старший соль добывает в Усолье.
Младший брат обживает Москву.
Да и я в городок невысокий
Мать давно безнадежно зову.

Рвется нитка в том месте, где тонко.
Ну а если она не тонка?!
Наша мать, коренная чалдонка,
Дом бросать свой не хочет пока.

Сердцем чует:
Пока он не продан,
Каждый связан надежным узлом
И с землею,
Откуда мы родом,
И с закатом за синим селом...

В доме, где не нажили богатства,
Где пока еще мама жива,
Заставляет нас всех собираться
Неизбывная сила родства.


Баллада о трех китах

Опять рассвет прикрыл поля
Пеною тумана...
"На трех китах стоит Земля", —
Твердила бабка Анна.

Пока она не померла,
Я ей перечил:
"В пропасть
Земля упасть бы с них могла,
Как с парты круглый глобус".

Сыра, горька полынь-трава,
Взошедшая над прахом.
Здесь вспомнил я ее слова
И в первый раз заплакал.

Я плакал.
Вздрагивала бровь.
Вдруг ко всему живому
В душе затеплилась любовь,
Глубокая,
Как омут.

Пробились хрупкие ростки!
А их оберегая,
В пути сбивая каблучки,
Пришла любовь другая.

Но приходилось за нее
Мне вместе с ней бороться,
Чтоб беззаботное житье
Не занесло в болотце.

Был найден выход непростой:
Был паводок весенний,
В четыре стороны простор
И долгий путь на север.

Когда лицо мое вдали
От ветра багровело,
То не рубли
На край земли
Меня вели, а вера.

Ведь иногда она живет
В порыве бесшабашном...
С ней гордо шли на эшафот!
С ней гибли в рукопашной!

Ты насмерть встань,
Ты сохрани
Мир от чумы, пехота!..
Лишь жены-матери в те дни
Надеялись на что-то.

Послевоенная нужда
Злым коршуном витала —
В беде надежда никогда
Страну не покидала.

В лучах рассветных
И цветах,
Сползающих на берег,
Земля стоит на трех китах:
Любви,
Надежде,
Вере!


Сибирь

Я с берега слежу
За птичьей стаей...
И с каждым днем становится родней
Река с отливом плавящейся стали,
Когда зажгутся бакены на ней.
Я уходил отсюда за рассветом,
Но знал:
Куда б меня ни занесло,
Я в эту землю врос,
Как корни кедра,
Невидимо,
Упрямо,
Тяжело.


* * *

Вникая сердцем в правду горьких сводок,
Стал город на Неве фронтовиком...
Вернулся зимним вечером с завода
Отец опять с урезанным пайком.

Не верь, мол, пах он клеем силикатным,
Темнея, как протравленная медь.
Одно лишь отличало хлеб блокадный —
Ни разу не успел он зачерстветь.

Лишь дочери, девчонки молодые,
Не видевшие в жизни ничего,
Глаза с трудом от хлеба отводили,
Пока мать ниткой резала его.

А сам отец, такой седой, сутулый,
Вздохнув, квартиру молча оглядел.
Нет ни стола, ни полок и ни стула.
Да, стула,
На котором сын сидел...

И вот когда в прошитом стужей доме
Все, что горело, было сожжено,
Взял старый слесарь лермонтовский томик
И вспомнил, может быть, "Бородино".

И передумал, видимо, о многом.
Ну а потом недрогнувшей рукой
Буржуйку подостывшую потрогал,
Откинул дверцу с болью и тоской.

Жену, детей, себя ли успокоил,
Пытался ли загнать подальше стыд:
"Я думаю, когда вернется Коля,
То он поймет, то он меня простит".

Шли жизнь и смерть по Ленинграду рядом.
Тепло от книг, текущее к ногам,
Могло назавтра стать в цехах снарядом.
Еще одним снарядом по врагам!

О книги, бескорыстные подруги!
Их меньше становилось с каждым днем —
Спасали обмороженные руки
Своим недолгим ласковым огнем.


На Ваганьковском кладбище

Прохладно было. Сыро по-осеннему.
И листья в скверах дворничихи жгли.
Мы шли на день рождения к Есенину.
На кладбище Ваганьковское шли.

Шли пионеры, старики и женщины.
Тут, в напряженье каждого держа,
Вселялась в нас чуть грустно и торжественно
Бессмертных строк открытая душа.

Мы круг тесней у памятника сузили,
И, приглушая в голосе металл,
Читала женщина "Поэтам Грузии",
А я "Письмо от матери" читал.

О чем-то о своем вдруг всхлипнул пьяница,
А старый клен листвою прошумел,
Что кто к стихам, хоть грубовато, тянется,
Тот нежность сохранить в себе сумел.

Смеркалось быстро. Каждому, наверное,
Хотелось с ним побыть наедине...
Мы отошли. Открыв бутылку вермута,
Глазами отыскали в стороне

Неровно листопадом занесенную
Могилку безымянную с крестом
И выпили. Сначала за Есенина
И за Россию-матушку потом.