***

Заунывной песне карманного ветра
Наступать на горло пока ещё слишком рано.
Пуд проверочной соли не съели — посыпали раны
На просторах обжитого наспех квадратного метра.

Нужно, чтобы прошло, для того, чтобы стало мило.
Да никак не проходит и смотрит участливо в оба,
Как четыре стены на юру согревают клаустрофоба,
Превращают его незаметно в клаустрофила.

Что же делать? Что делать? Вопрос остаётся открытым,
Словно дверца фамильного шкафа облупленной масти,
Из которого дурень костлявый нет-нет, да и "здрасте",
Прикрывая досужий срам разбитым корытом.


***

От бутылочного блеска,
От застольной кутерьмы —
До затылочного треска,
До сумы и до тюрьмы…

Было время веселиться.
Поседела голова.
Что за птица, что за птица
За собой тебя звала?

Ты уже не вспомнишь даже.
Не наморщишь бледный лоб.
Но расскажет, все расскажет
Книга чёрная врасхлоп.
На какой теперь странице
Водишь пальцем по строке…
Умерла твоя синица.
Угадай — в какой руке?


***

Ивана-Купала. Жара. Золотая пора.
Ещё под навесом томятся июньские травы.
Ещё увядает язычества древняя слава.
Ещё снисходительно время. И мы — детвора.

Расправлены плечи, на солнце слегка подгорев.
Ещё невдомёк, что закончится это, и на сердце лягут
Чернильные кляксы на пальцах от тутовых ягод,
Янтарные терпкие слезы вишнёвых дерев.

И дух чебрецовый ковыльно-волнистых степей.
И небо слоёное с привкусом солнечной цедры.
И не умыкнут скандинавские злобные ветры
Твоё южнорусское лето из жизни моей.


***

Альтер эго моё. Дорогое моё альтер эго.
Мы — несметное племя на дне стопроцентного "я",
Соискатели высшего смысла на грани побега
Из внутричерепного, стеснившего нас бытия.

Мы ещё поживем. Мы по свету ещё погуляем.
Потому что у нас никакой мотивации нет.
А подстрочник судьбы своеволен и неуправляем —
По неписаным правилам для беззаконных комет.

И ещё потому, что посланье на смутном наречье
Продиктовано кровью твоей — прочитай и сожги.
Ты снимаешь с гвоздя молью битую шкурку овечью
И выходишь на снег, простодушно минуя флажки.


***

О, закрыватель глаз моих,
Короткий, нездоровый сон…
С его подачи мир затих
И жизнь утратила резон.

И лишь весна идёт внахлёст,
Смывая смертную тоску.
Грачи слетаются на холст
К берёзам в собственном соку.

Пора, красавица, проснись,
Открой сомкнуты негой о…
О, да. Проснись. Перекрестись.
Весь мир к тебе. Встречай его.


***

Наше царство-государство
Тридесятее иных.
В нашем царстве-государстве
Мужики всегда пьяны.

Только вёрсты полосаты.
Да со всех сторон война.
Наше царство тридесято.
Тридесяты времена.

Ходит-бродит кот учёный —
Это правило игры.
Коготок его точёный
В мягкой лапке до поры.

Мягкой лапкой попирает
Золочёное звено.
И, конечно, точно знает,
Что нам в жизни суждено.

И обходит кот-мурлыка
Всю сторонушку свою.
И вплетает всяко лыко —
Баю-баюшки-баю…

И вплетает всяко лыко,
Немудрёное на вид.
Ходит-бродит кот-мурлыка,
Деткам плакать не велит.


***

Львиные зевы какие цветут и клевера.
Запахом липы себя выдаёт лето.
Что это значит? А то, что настала пора
Нам ремешки затянуть на дорожных штиблетах.

Скарб немудрёный вязать поскорее в узлы,
И в Хворостяновку — прочь от своей докуки,
Нагльства, уныния и от науки злы —
Тихим трудам, буколическим дням на поруки.

Помнишь, проходит вдоль речки тропинка одна.
Полно блукать в переулках кривых вавилона.
Чтобы прозрачно стояло до самого дна
Небо не только под действием антициклона.


***

Я не знаю почти что уже ничего.
Свистнет рак на безрыбье лещом.
Семеро, подождите хоть раз одного.
Масленица котику, побудь ещё.

На чужой каравай не накинешь платок —
Привязалась такая чушь.
Но, какой бы ты ни был заправский знаток,
Ты мне чуши моей не рушь.


***

На высоких борзых ногах, неожиданных для дворняги,
Рыщет память моя, что-то ищет, не может найти
На бескрайних полях пожелтевшей изрядно бумаги,
Испещрённой морщинами слов, антикварной почти.

Время ставит силки, вероломные злые капканы.
Но опять ускользает один хитроумный зверёк.
Он запутает след. Он такого напустит тумана.
Но оставит какой-нибудь тонкий тревожный намёк.

Что-то — что и когда? — егеря впопыхах упустили.
Проморгали. Прошляпили. Что и когда — не пойму.
Не пойму, на ловца мне бежать или прятаться. Или
Сочинять колыбельную песню зверьку моему.


***

Стоит выйти из дома —
под ноги мёртвый голубь,
а то и два.
Это закон. Аксиома.
Здравствуй, любимый город.
Призраками родства
с тем, что ещё случится,
голову мне не морочь.
Будь что будет.
Мёртвые птицы
не улетают прочь.


***

Я не первый раз упускаю своё
И ещё упущу не раз.
Подходящий случай опять настаёт,
Лихо щурит намётанный глаз.

Вдоль по Питерской было, теперь поперёк.
И на самом желанном — хрясь!
В голове какой-никакой царёк —
Он давно тараканий князь.
У меня своих тараканов тьма,
Потому и твоим потакну.
И, возможно, это сведёт с ума.
Или станет подвластно уму.


Из цикла "Яблоки"

1

Мне бы в норе какой навсегда свернуться клубком.
Мне бы почернеть от горя — да кто же мне даст…
Только исходит кровью сердце моё тайком.
Да по ночам тайком слезоточит глаз.

Я бы с тобой умерла. Я с тобой умерла.
Но ты теперь далеко в дымке своей голубой.
А мне настойчиво жить. И будет мне жизнь мила.
И ничто меня не возьмёт до встречи моей с тобой.

2

Накосячено. Напортачено.
Передёрнуто. Переиначено.
И шепчи, не шепчи "прости".
Не прижаться губами ко лбу горячему.
В косу ленточку не вплести.

Я не встречу тебя ни случайно, ни целенаправленно.
Ты и во сне не приходишь ко мне.
Сердце невыплаканной слезой расплавлено.
Никуда не деться от проклятого "не".

Не с тобой. Не к тебе. Не тебя. Не ты.
Не со мной это всё. Со мной-таки.
Я тебе никогда не несу цветы.
Только яблоки. Яблоки.

3

Зиму зимую в твоих перчатках и твоем пальто.
Греют они меня, как ничто никогда не грело.
Кто бы сказал мне, что и за пределом предела
Можно дышать, если только не думать о том,

Что месяц декабрь опять половинит год.
Больно студено на свете. Студено и больно.
Ниточкой тонкой — ушко подвернулось игольно —
Ты ускользнула. Да так, что никто не найдёт.

4

Солнышко-солнышко божья коровка улетела на небко.
Здесь твои детки, божья коровка, вот им конфетка.
Грустный кондитер не знает, что делать, — разводит руками.
Горше пилюли эта конфетка, твёрже, чем камень.
Крылышком нежным нежно касаешься ты небосвода.
Ты принеси им в прозрачных ладошках сладкого мёда.
Мёда небесного, сладкого-сладкого, чтобы уснули.
Ладушки-ладушки, баюшки-баю, люлюшки-люли.


***

Жёлтые листья в зелёной траве —
Это красиво. Красиво и грустно.
Ветер восточный навстречу, правей —
Низкое солнце. Законом Прокруста
День усечённый торопится жить,
Гонится за ускользающей тенью,
Может, успеет ещё завершить
Незавершённое. Но к наступлению
Скоро совсем неизбежной зимы
Бедное сердце никак не готово.
Кто-нибудь, кто-нибудь — дайте взаймы
Жизни немного… Но смотрит сурово
Тот, кто без меры и так подаёт,
С кем не подпишешь кредитной бумаги.
Лёд установится. Тронется лёд.
Чем оправдаться тебе, бедолаге…


***

Вышел библейский иссоп на склон меловой горы.
Бродят лофант и монарда в маминых вертоградах.
Столько воды утекло по щекам из-за всякой муры,
Что не осталось для горя. И беглого взгляда
Было довольно заметить, как падал Икар.
Брейгель заметил, а мы прозевали позорно.
Ветер носил вороха перекроенных карт —
Географических, звёздного неба и амбулаторных.
Было. Болели. Привычно саднило в груди,
Косточки ныли, предательски руки дрожали,
Время не помнило правила "не навреди".
Время лечило до смерти, но мы выживали.
Брат мой забрасывал в омут мудреную снасть.
Брат мой упрямо тянул из реки серебристую рыбу,
Ту, что жила в довоенных младенческих снах,
Не усложнённых похмельями и недосыпом.
Рыба гуляла сама по себе, презрев невода.
Рыба как рыба. Но что-то в ней было такое…
Хвостиком только махнула. Или рукою.
Будто звала за собой. И ушла навсегда.