"Времени час ночи. Из машины, припаркованной напротив нашего дома, хрипит и рычит Высоцкий. "Кони привередливые", "Я поля влюблённым постелю", "Песенка про козла отпущения"… Особенно забавно прозвучала "Утренняя гимнастика". Блин, всё-таки уроды никуда не делись! Им плевать на других людей, им плевать на этические нормы. Да они никогда и не слышали про них. Хоть бы менты приехали, послушали, как отдыхает народ…"
Так через социальные сети Саша Крапивин выразил свой протест по поводу ночного шума под окном. Выразил, сделал себе чай и вышел на балкон. Машин по случаю выходных было немного, поэтому нарушителя он вычислил сразу. Тот стоял спиной к своему "Фольксвагену Пассат" и, покачиваясь, справлял малую нужду. Закончив туалет, отдыхающий вернулся в машину. Из открытой двери звук рванулся, как огромный пёс с поводка.
"Этот дебил, — Шурик продолжил сообщение, — пьян неимоверно. Кстати, ему лет пятьдесят или даже шестьдесят, и в машине он не один".
Да, действительно, кто-то сидел на заднем сиденье: то ли мужчина, то ли женщина. Пьян был пассажир или трезв, Саша не знал, потому что неизвестный за все два часа, пока продолжался концерт, даже не высунулся, и у него были на то самые веские основания.

Гулял в ту ночь дядя Вова, майор в отставке. Майор инженерных войск вой¬ны не видел, дальше Московской области не выезжал, мостов не возводил, инженерной разведкой противника и местности не занимался, о минах и фугасах знал только то, что они иногда взрываются, когда их пытаются обезвредить, зато строил дороги, и чаще всего дороги эти вели к генеральским коттеджам на прекрасных истринских берегах. Тем, собственно говоря, и жил, тем и звёздочки зарабатывал.
Выйдя на пенсию, Владимир Вячеславович (непроизносимое сочетание имени-отчества) занялся бизнесом: выкупил с приятелем несколько квартир на первом этаже "хрущёвки" и устроил там магазин с яркой вывеской "ПРОДУКТЫ & ХОЗТОВАРЫ". Устрашающее название днём и ночью светилось, как великое слово "HOLLYWOOD" под ярким калифорнийским солнцем, и очень раздражало тех жильцов, в чьи окна эта иллюминация, несмотря на плотные шторы и портьеры, всё-таки проникала и раскрашивала полумрак комнат в чудесные красно-синие тона с зеленоватым отливом. Активисты пожаловались было в управу, написали письмо в мэрию, но чиновники, удобренные хорошими взятками, бодро рапортовали в ответ про "соответствует всем нормам", "не противоречит следующим пунктам законодательства о правилах наружного освещения городских улиц", "разрешено", "утверждено", "одобрено специальной комиссией", "при необходимости будет проведена экспертиза" и так далее. Активисты уцепились за слово "экспертиза" и инициировали новую волну переписки с "отцами города", но после двух лет мытарств и гор бессмысленных по содержанию бумаг плюнули и отстали.

Дядя Вова знал свою силу. И ростом был под два метра, и на плечи можно было положить по мешку с цементом, и связями сумел обрасти, как дикобраз иглами. На любой случай у него находился человечек, который мог решить проблему или подсказать, куда обратиться и сколько дать, чтобы вопрос не остался вопросом. В общем, чихать хотел майор-отставник на людей, поэтому и куражился на полную катушку в тот прекрасный июльский вечер, когда хотелось прохлады и тишины после шумного и жаркого дня.

"Реально у дураков и пьяниц свой ангел-хранитель! Я вызвал полицию, через десять минут они появились на нашей улице, но — чудо! — дорожные рабочие пригнали каток и так загрохотали, что этот дегенерат сам перестал слышать свою музыку. Сейчас он тупо курит, и на роже ничего, кроме уважения к закону".
Последнюю неделю дядя Вова провёл в угаре. За месяц магазин дал нереальную прибыль (по меркам хозяев), и надо было как-то отметить такую удачу. Первые два дня прошли культурно: кабак, караоке, сауна без девочек и снова кабак. А потом совладелец укатил с семьёй в Турцию и пить пришлось одному. Жена и младший сын ещё не вернулись с дачи, внуков от старшей дочери отдали на месяц второму дедушке, бизнес крутился сам по себе, то есть — присмотра никакого, ответственности ноль и времени неограниченное количество. Спрашивается, где взять собутыльника или хотя бы собеседника? Но и здесь у Владимира Вячеславовича всё было схвачено. Почти год служил у него денщиком узбек Димка, по-ихнему Дилмурод Абдусалямов, — ловкий парень двадцати с небольшим лет. С Димкой они познакомились очень просто. Дядя Вова по осени съездил в деревню навестить родню и на обратном пути погнал через размякшую просёлочную дорогу. Естественно, крепкая деревенская грязь намертво прилипла к бокам, стёклам и даже к крыше новенького серебристого "Пассата". Долго дядя Вова любовался на своё дорогое авто, не зная, то ли самому помыть его, то ли обратиться на мойку. И тут он увидел тёмненького паренька, может быть, узбека, может быть, таджика. Парень доставал из контейнера со строительным мусором доски и аккуратно складывал их на самодельную тележку — детскую коляску на четырёх колёсах, с ручкой, но без верха.
— Эй, — позвал майор бедолагу, — машину помоешь?
— Помою, — радостно согласился парень. — Сколько дашь?
— Триста.
— Нет, мало.
— Пятьсот… Ну? Согласен?
Работяга задумался, но со вздохом согласился:
— Пятьсот — ладно. Только тряпки нет, вода нет.
— Будет тебе и то и другое. Но смотри, чтобы у меня без дураков: грязь оставишь — не заплачу.
— Как "не заплачу"? — испугался узбек-таджик, по-своему истолковав слова Владимира Вячеславовича.
— Если плохо сделаешь.
— А, нет, хорошо будет.

И действительно, он вымыл машину так, как не мыли её на самой дорогой мойке: металл, стёкла блестели, переливались, хотя вечерело и нижние облака животами лежали на плоских крышах многоэтажек.
— А водить умеешь? — спросил дядя Вова своего нового знакомого, когда тот спустя три недели очищал "Фольксваген" уже не от грязи, а от первого снега.
— Умею.
— И права есть?
— Нет, только наши, ну, я из Узбекистана, там другие права.
— А стройкой занимаешься?
— Да. Сантехника умею, плитку умею. Сарай могу построить.
— Угу. Десятки в месяц хватит?
— Чего?
— Я тебя беру к себе водителем, буду платить десять тысяч рублей в месяц. Работать пять дней, выходные твои: хочешь, бухай, хочешь, шабашь, но в понедельник к девяти — одет, выбрит, за рулем. Согласен?
— Пятнадцать дашь? У меня там, в Узбекистане, мать, отец, жена, сын. Пятнадцать хочу.
Майор пожал плечами и кивнул, дескать, для нас, москвичей, накинуть пятёрку не вопрос, главное — дело, а за деньгами мы не постоим.
Так Дилмурод оказался почти в рабстве. Дядя Вова был жаден до безобразия: армия приучила его к воровству и бесплатным солдатам-трудягам. В магазине, где все были гражданские и с регистрацией, приходилось платить, соблюдая условия трудового договора, а приезжего с непонятными документами можно было кидать без зазрения совести. Уже когда жена скажет, сын намекнёт, соседи-автомобилисты поднажмут — достанет дядя Вова деньги, отдаст их, скрипя зубами, бедному Диме: сначала пять тысяч, через день одну, ещё через день две, потом через неделю-полторы оставшиеся семь. И выходных парень не видел. Осень-зиму катал Владимира Вячеславовича по городу, то из магазина в магазин, то из кабака в кабак. Весну-лето вкалывал у него на даче. Напьётся хозяин, глаза выкатит и начнёт приставать:
— Ты, значит, таджик?
— Узбек.
— Да? Ну, хорошо. Значит, для тебя Аллах самый главный?
— И пророк его Мухаммед.
— Мухаммед?
— Да.
— Хорошо. А чего тогда ты нищий? Почему твой бог тебе не помогает? Вот мой бог Христос, и смотри, в каком я порядке: большой, сильный, деньги есть, магазин есть, хочу икру ем, хочу — мясо, на море отдыхаю, в ресторане гуляю. А ты? Ты что? Шабашишь, за копейки шестеришь, живёшь в подвале, спишь на досках. У тебя нормального паспорта нет, ты жену год не видел, зато в мечеть ходишь, молишься, босиком там сидишь. Почему, зачем?
Ох, как ненавидел Дилмурод в такие моменты дядю Вову, как он хотел ударить его по круглому красному лицу, чтобы сломать нос, как мечтал остановиться, выйти из машины и плюнуть в лобовое стекло и разбить его крепким дорожным камнем. Хотел, но терпел. Не прощал, не смирялся, но терпел, потому что бригада, с которой он приехал в Россию, распалась, другой не было, ремонтов стали делать мало, а семья на русские деньги могла выжить. Дядя Вова знал это и куражился.
— А давай-ка, — опять издевался он, — к девчонкам тебя отведу? Давай? Жена не узнает, никто не узнает, зато расслабишься. Или, — тут майор протягивал ему початую бутылку виски, — хлебни, оттянись, забей на все проблемы.
Дима-Дилмурод отказывался и ещё больше ненавидел шайтана-начальника — с деньгами, но без сердца и совести.
"Не поверите: оказывается, у него в машине сидел гастарбайтер. Как узнал? Объясняю. Кто-то — уже не я — вызвал полицию второй раз. Теперь представьте: глухая ночь, тишина, и только из одной машины гремит на весь квартал "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее". Менты, естественно, на раз-два вычислили дурака, подъехали, мигнули маячками, посмотрели документы, что-то записали, чем-то пошуршали и свалили. Но свалили не одни — с заднего сиденья они забрали гастарбайтера, по всей видимости, раба этого гоблина… Наслаждаюсь тишиной… Только непонятно, за что пострадал иноземец. Возможно, его забрали просто так, для отчётности. Подробности позже".

Нет, Саша Крапивин, Дилмурод сам захотел в отделение!
Владимир Вячеславович к концу запойной недели вплотную приблизился к новому и незнакомому для себя состоянию "белой горячки". Несмотря на рост и силу, пить он не умел, и мозги его от жары и виски встали враскоряку. Он начал заговариваться, хулиганить, орать матом на всех подряд, лезть в драку. Черти и прочие существа ему не мерещились, но зашкаливали злоба и гордость.
— Все, — рычал он, — лохи, слабаки, трусы, нет вокруг меня людей. Сейчас врублю музыку, и ни одна тварь не выйдет, чтобы наказать, чтобы на место поставить. Вертел я всех на…, срал с колокольни! Никого не боюсь, любого куплю, любого урою. Понял, Димка? Понял?
— Не надо, дядя Вова, не надо, — просил Дилмурод хозяина, когда тот опустил окна, заблокировал двери и на полную мощность включил магнитолу. — Плохо так, не надо.
— Срать я на них хотел. Пусть слушают.
И весь двор не спал, и весь двор слушал некогда знаменитого барда, и никто не вышел, и никто даже не посмел крикнуть из окна.

"Где вы, мужики? Где вы, русские богатыри? — вопрошал Саша блогосферу. — Почему прячетесь, почему не защищаете свой покой? Поэтому и цены повышают, поэтому и сокращают направо-налево, поэтому давят нас лимузинами и сажают, когда мы выходим на площадь.
Вот простой пример. Дикарь, недоумок, скот веселится, беспределит, а четыре дома слушают и молчат, слушают и молчат. Чего же мы боимся? Почему думаем, что у него бита под сиденьем или "травмат" в бардачке? А где наши биты, наши "травматы"? Да хотя бы простые кулаки-то у нас есть или тоже нет?
Хватит терпеть, хватит прогибаться, скажем "нет" отморозкам!"
Выплеснув эмоции, Крапивин вдруг почувствовал в себе невероятную силу и мужество. Из холодильника он достал сырое яйцо, по привычке вымыл и запустил им в ненавистного обидчика. Яйцо упало на крышу, растеклось и… больше ничего. Полицейские зачем-то забрали из машины гастарбайтера, а дебошир помочился на этот раз уже возле подъезда, покурил и спокойно пошёл спать.

— Послушайте, Абдусалямов, вы понимаете, что ваш работодатель Владимир Вячеславович заплатил за вас штраф, пообещал вас зарегистрировать, пообещал официально трудоустроить. Почему же вы требуете депортации, ну? — дежурный перешёл на шёпот. — Мы готовы закрыть глаза на ваше незаконное пребывание в Российской Федерации. Идите домой, выспитесь, не усложняйте себе жизнь. И нам тоже не усложняйте.
— Нет, — упирался Дилмурод, — дамой хачу, не хачу здесь.
— Да почему?! Почему?! — никак не мог понять полицейский. — У нас с поездов сбегают, через границу лезут, лишь бы вернуться в Москву, а вы отказываетесь.
— Нет, — опять повторил Дилмурод, — дамой хачу, не хачу здесь.
Уже светало, уже зашумел ветер и заговорили птицы, а офицер всё пытался выяснить причину такого странного упрямства. Наконец, когда радио объявило "в Москве пять часов утра, а у нас по-прежнему отличная музыка и отличное настроение", Дилмурод сдался:
— Понимаете, он сказал, что я не мужик… он сказал, что настоящий мужик там, где его семья, а я плохой человек — мой семья год не видел, в мечети год не был. Больше даже не был… Дамой хачу, не хачу здесь…
Дилмурод набрал воздуха, чтобы сказать ещё что-нибудь, но передумал и замолчал. Офицер вздохнул и сел писать протокол.

Саша Крапивин тоже не спал и тоже писал.
"Россия стала слабой. Там, где много денег, там не бывает сильных людей. Деньги — не настоящая сила, а только видимость её. Всё, завтра в армию. Хватит прятаться, надоело!"
Последнее сообщение так никуда и не улетело, потому что Саша уснул на клавиатуре, и текст просто стёрся, как будто его никогда и не было.
Утром Шурик вспомнил про свой порыв, вспомнил про яйцо, так удачно поразившее врага, и про манифест русскому народу. Вспомнил и перепугался: неделю ждал, что сосед его вычислит и набьёт морду. Но дядя Вова про яйцо был не в курсе, как и про то, куда делся его верный денщик — водитель Дима. Запой прекратился, музыка больше не гремела, вернулись жена, сын, внуки, и всё встало на свои места. Сашка тоже выпрямил спину и опять стал выходить на балкон, не опасаясь, что его заметят и накажут за хулиганство — глупое, робкое, бестолковое, как чириканье воробушка, испугавшегося большой кошки.