В преддверии 220-летия со дня рождения великого лексикографа и писателя мы побеседовали о его наследии с профессором РГГУ, директором Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля Дмитрием Баком.

– Сегодня большинство знает Владимира Даля исключительно как составителя толкового словаря. Но ведь он был ещё и литератором, автором сказок, высоко оценённых современниками – в том числе Александром Пушкиным. Что вы можете сказать о Дале-писателе?

– Даль был особенно популярен в 1840-х годах, он писал тогда очерки под псевдонимами В. Луганский или Казак Луганский. Эти литературные имена весьма неслучайны – в них подчёркивается "нестоличное" происхождение автора, родившегося в городе Луганске. Это была эпоха, когда романтизм с его экзотикой, "южными" страстями уходил в прошлое, в литературе появлялись совсем другие герои: обычные люди, интересные крэгом своих привычек, нравов… В подобной манере тогда писали очень многие и очень разные литераторы: от Пушкина и Лермонтова (очерк "Кавказец") до Владимира Даля и Дмитрия Григоровича, от Гоголя до Фаддея Булгарина… В истории литературы осталась только великая триада хрестоматийных версий "маленького человека": Самсон Вырин из пушкинского "Станционного смотрителя", Акакий Башмачкин из гоголевской "Шинели" (из которой, как известно, все писатели нового поколения и вышли) да Макар Девушкин из дебютного романа Достоевского "Бедные люди". Между тем знаменитый некрасовский альманах "Физиология Петербурга" начинался именно с очерка "Петербургский дворник" Казака Луганского!
Отношения Даля с Пушкиным – особая история. Это дружба, взаимовыручка, доверие: чего стоит встреча в Оренбурге, где именно Даль, служивший чиновником особых поручений при губернаторе, сопровождал Пушкина по пугачёвским местам!

– Дружбу Даля и Пушкина можно назвать символичной: вклад обоих в формирование русского языка неоценим… Что их объединяло – общие интересы (фольклор, богатство народной речи, история) или в большей степени личная привязанность?

– Да, конечно, их роднило пристальное внимание к языку, к народным обычаям, фольклору – это несомненно. "Сказки" Пушкина были в высшей степени созвучны многим литературным опытам Даля, в том числе и его собственным сказкам! Оба были потомками чужестранцев (Даль родился в семье датчанина и полуфранцуженки-полунемки), и оба так много сделали для российской словесности и русского языка! Однако не только этнографические пристрастия сближали двух литераторов. Стоит отметить, что Даль был человеком несколько другого круга в сравнении с теми друзьями и собратьями по перу, с которыми на протяжении всей жизни поддерживал тесные отношения Пушкин. Владимир Иванович был человек служивый, иногда чуть суховатый, что позднее отмечал его будущий подчинённый по Министерству внутренних дел Иван Тургенев. В отличие от Пушкина и литераторов его круга, Даль в совершенстве освоил несколько профессий, требующих упорного систематического труда: учёный-медик, военный лекарь-практик, мореплаватель, знаток нескольких восточных языков… Будущий автор "Словаря живаго великорускаго языка" менее всего походил на человека, готового в очередном приступе вдохновения бежать "в широкошумные дубровы", пылко влюбляться, восклицать "над вымыслом слезами обольюсь…" и т.д.
Впрочем, при всём различии родов занятий, темпераментов, круга знакомых, видимо, было между ними что-то общее, роднившее "лёд и пламень". Можно очень осторожно предположить, что гениальный поэт, певец гармонии, в тридцатые годы тянулся не только "к суровой прозе" в литературе, но и к более упорядоченной, во всех смыслах трезвой и стабильной жизни профессионального литератора, отсюда и усилия по изданию журнала "Современник", и историографические проекты. В этих делах и замыслах именно Даль был лучшим советчиком, имевшим богатый опыт постановки и реализации масштабных профессиональных задач за пределами области искусства.

– Кстати, не для всех очевидно, почему главный литературный музей страны – ГМИРЛИ – носит имя Владимира Даля. Так почему же?

– Один из наших основателей, Владимир Бонч-Бруевич, поначалу называл свой проект Центральным музеем литературы, и в этом была своя символика. Владимир Дмитриевич хотел создать Музей с большой буквы (как Британский музей, например, или Румянцевский), который сочетал бы в себе пять начал. Помимо собственно музея это важнейшее учреждение, по замыслу своего создателя, должно было воплощать функции архива, библиотеки, исследовательского института и научного издательства. Бонч-Бруевич намеревался создать музей, который по своему общественному, научному и культурному значению был бы "больше литературы", выходил за её пределы. Эта концепция со временем была отодвинута на второй план, флагманский литературный музей страны стал восприниматься как объединение нескольких отдельных "персональных" домов-музеев и музеев-квартир, сейчас их в нашем составе одиннадцать. Могло быть меньше или больше, суть от этого не менялась: накануне военного лихолетья сформулированная Бонч-Бруевичем задача создания главного литературного музея страны с единой "сквозной" экспозицией ушла в тень и постепенно – по понятным причинам – была почти совершенно забыта.
В 2015 году (который был официально объявлен в Российской Федерации Годом литературы) мы начали думать о ребрендинге флагманского литературного музея страны, о возвращении к исконной концепции Бонч-Бруевича. Сразу стало очевидно, "центральный музей литературы" было бы неправильно (даже почти комично) назвать именем Пушкина, Толстого или Достоевского. Все эти крупнейшие наши писатели давно "музеефицированы", их творчеству посвящена работа известнейших музеев. Ряд фигур, имя которых могло бы украшать наш музей, представлялся примерно таким: Ломоносов, Карамзин, Даль, князь Вяземский. Это должны были быть не только литераторы, но и государственные мужи, люди, деятельность которых превышает собою литературу. Ведь и наш музей тоже посвящён не только литературе, но также и книжной культуре, развитию издательских технологий, социальному феномену чтения, смежным с литературой искусствам.
Выбор главной для нас фигуры из приведённого ряда был достаточно очевиден. Именем Ломоносова назван первый российский университет, Карамзин и Вяземский "живут" в прекрасном музее-заповеднике "Остафьево" – "Русский Парнас". Значит – остаётся Владимир Иванович Даль, человек, объединивший в своей разносторонней деятельности литературу, государеву службу, науку, медицину и многое другое! Общественный деятель, в числе других членов-учредителей создавший по сей день плодотворно работающее Русское географическое общество, вложивший свои творческие и организационные усилия в массу проектов государственного значения и вместе с тем писатель, задушевный друг Пушкина…
Нам очень приятно, что тверской культуролог Анастасия Александровна Журавская, прямой потомок Даля в пятом поколении, дала нам нотариально заверенное разрешение на использование имени её великого предка в официальном названии флагманского литературного музея России. С именем Даля в нашем имени появилась триада важнейших для музейного дела наук: литературоведение, история, языкознание. Только с учётом их современных достижений возможно выполнить главную задачу музея истории российской литературы: музейными средствами воссоздать логику развития отечественной словесности на всём тысячелетнем пути её существования: от созданного в XI столетии "Слова о Законе и Благодати" митрополита Илариона до наших дней.

– Из этого вопроса вытекает следующий – о значении Владимира Даля и его Толкового словаря живого великорусского языка для нашей словесности и культуры в целом. Как бы вы обозначили его место? Возможна ли великая русская литература без Даля и его словаря?

– Известно, что многие лингвисты-современники считали Даля лексикографом-самоучкой, критиковали его подходы к составлению словаря, и во многом, надо признать, эта критика была справедливой, особенно сомнительным казался не целиком алфавитный, а корневой, "гнездовой" порядок подачи словарных статей. Да и Пушкин в "Евгении Онегине" подчёркивает роль совсем другого словарного издания, Словаря Академии Росcийской, впоследствии раскритикованного Владимиром Далем. В истории культуры, однако, нередко бывает так, что изначально "непрофессиональная" работа с течением лет и столетий выходит на первый план. Мог ли думать Петрарка, что из его обширного научного и литературного наследия самыми известными и долговечными текстами окажутся сонеты?
Даль начал составлять свой словарь в эпоху "бури и натиска" на почве языкознания, которая продолжалась в России на протяжении нескольких десятилетий. Относительно недавно отзвучали споры о языке сторонников церковнославянской древности ("архаистов") и адептов формирования литературного языка на основе современных речений, во многом основанных на европейских заимствованиях ("карамзинистов"). Были сделаны важные шаги в грамматической кодификации русского языка (от "Русской грамматики" Михаила Ломоносова до лингвистических трудов Якова Грота). Даль нечасто вступал в теоретические дискуссии, он предпочитал каждодневно заниматься своим внешне незаметным подвижническим трудом.
В результате мы имеем уникальный словарь – пусть в нём не совсем чётко с научной точки зрения отделены региональные говоры и даже диалекты от общенационального "литературного языка", пусть интерпретации порою грешат метафоричной неоднозначностью, зато перед нами поистине "живой великорусский язык" во всём его стилистическом разнообразии. Кстати, по количеству слов (порядка двухсот тысяч) со "Словарём..." Даля не может соперничать ни один из позднейших "бумажных" словарных проектов – даже Большой академический словарь, ныне выходящий третьим изданием в 30 томах, будет содержать "только" 150 тысяч слов. Конечно, новый этап в отечественной лексикографии представляет собой электронный проект "Национальный корпус русского языка", в нём уже миллионы – но не слов, а словоупотреблений: желающие могут заглянуть на сайт ruscorpora.ru.
Так что споры о научном значении далевского словаря закончились ещё на рубеже XIX–XX столетий. Безусловно, этот шедевр русской лексикографии не может сегодня претендовать на роль нормативного словаря, но его историко-культурная ценность не только несомненна, но и неисчерпаема. И русская словесность – ни в настоящем, ни, конечно, в будущем – не может существовать без использования богатейших ресурсов словаря Владимира Даля.

– Нет ли у вас ощущения, что сегодня нам бы очень пригодились и талант Владимира Даля, и его умеренный пуризм? Или даже специалистам такого уровня не стоит вмешиваться в естественное развитие языковой системы, "насильно" создавая отечественные аналоги заимствованиям из иностранных языков?

– Вопрос о языковой норме и возможности управления логикой её развития очень сложен. Существует на этот счёт три позиции, в пользу каждой из них есть свои аргументы. Первая позиция состоит в том, что язык как система норм и правил является своеобразным гомеостатом. То есть он сам по себе, в силу наличия внутренних механизмов регулирования, способен обрести путь к стабильности, – и чем меньше будет произвольных вторжений извне, тем лучше. Однако в современном мире, с учётом интернационализации многих понятий и действий, ввиду экспансии компьютерно-сетевых практик, начались ускоренные процессы конвергенции, глобализации, перед которыми многим национальным языкам устоять очень трудно. Равным образом угрожающе выглядят губительные для национальных языков тенденции унификации, упрощения и т.д. Отсюда – вторая позиция: язык нуждается в защите, способствующей поддержанию норм существующей языковой парадигмы.
Наконец, есть и третья позиция, пожалуй, наиболее радикальная: необходимо не консервировать существующие правила, но помогать языку развивать их, расширять его лексические и грамматические возможности. Здесь наиболее показателен пример "Русского словаря языкового расширения", который составил Александр Солженицын. И эту позицию тоже можно понять: меня, например, всегда удивляло отсутствие в русском языке причастий будущего времени. Кто так придумал? Почему нельзя сказать "войдущий человек", "полетящий шар" – ведь смысл этих словосочетаний понятен без перевода!
Что до Владимира Даля, то он, конечно, не стремился целенаправленно "развивать" язык. Но подчёркнутое внимание к самым разным пластам лексики "живого" языка объективно привело к очень высокой степени взвешенности его подхода к описанию слов. Здесь, мне кажется, действовал закон больших чисел: отдельные спорные случаи выбора некоторых слов для их фиксации в словаре, спорные толкования сглаживались, становились статистически незаметными. Сдержанная позиция тотального приятия и интереса к слову оказалась очень полезной и продуктивной.

– Актуален ли словарь Даля сегодня или он стал историческим свидетельством о прошлом языка?

– Я уже сказал, что великий словарь, конечно, описывает ушедшую эпоху в жизни языка, но сами закономерности, по которым живёт язык, в нём выявлены очень полно, и они – со всеми хронологическими поправками – действительны и по сей день. Я бы предложил такую формулу. В наши дни словарь Даля в меньшей степени применим как справочный, нормативный, но зато он превратился в захватывающее пособие по языку, этакую книгу для "сплошного" чтения, причём начиная практически с любой страницы. Посмотрите, сколько там слов, которых мы не знаем, а я вот со студенческих лет очень не люблю встречать в тексте русские слова, значение которых мне непонятно! Во многих и многих подобных случаях лучшая "скорая помощь" – знакомый и уютный том словаря Владимира Даля, который всегда рядом с моим рабочим столом, на ближайшей книжной полке.

– Как будет отмечаться 220-летие со дня рождения Владимира Даля в музее? Запланированы ли посвящённые ему выставки или лекции?

– "Литературка" уже писала о том, что совсем недавно, 17 октября, Государственному музею истории российской литературы имени В.И. Даля исполнилось сто лет. За два дня до юбилейной даты состоялось заседание организационного комитета по подготовке и проведению 100-летия ГМИРЛИ имени В.И. Даля под руководством председателя Российского исторического общества С.Е. Нарышкина. На этом заседании была выдвинута и запротоколирована инициатива о том, чтобы 225-летие Владимира Даля отметить на высоком государственном уровне. Я думаю, это было бы в высшей степени целесообразно: ведь Даль – это наш "национальный бренд", его культурный потенциал ещё далеко не исчерпан. Можно было бы подумать об установлении в Москве памятника Владимиру Ивановичу, о научном издании его сочинений, о судьбе мемориального дома Даля на Пресне, об увековечении памяти о нём в других городах, с которыми была связана его служба и творческая работа: Москва и Петербург, Оренбург, Нижний Новгород, конечно, Луганск...
В этом году мы отмечаем не столь "круглую" дату – 220 лет со дня рождения Владимира Ивановича Даля. У нас в музее 22 ноября (или чуть позже) пройдёт несколько событий. Сейчас в главном здании ГМИРЛИ имени В.И. Даля на Зубовском бульваре работает масштабная выставка, приуроченная к 100-летию нашего музея. На ней, естественно, представлен раздел, посвящённый Владимиру Ивановичу. В день 220-летия Даля мы проведём своеобразный "рестарт" юбилейной выставки, "далевский" раздел будет расширен и дополнен, состоится кураторская экскурсия. В этом году, несмотря на все эпидемиологические трудности, при поддержке фонда "История Отечества" активно велась работа над документальным фильмом о Владимире Дале. Члены съёмочной группы побывали в Оренбурге, Нижнем Новгороде, Петербурге, выявили новые документы о Дале в крупнейших архивах. В рамках нашей юбилейной презентации мы планируем рассказать о съёмках фильма, показать фрагменты. Будет много интересного – позвольте пока не раскрывать все карты! Я убеждён, что Владимир Даль вполне достоин того, чтобы о его жизни был снят полноформатный сериал, он поистине, перефразируя Пушкина, "и мореплаватель, и плотник" на ниве отечественной культуры.
В конце ноября мы также планируем провести заседание круглого стола, посвящённого культурному и научному наследию Владимира Даля в музейных и педагогических практиках с привлечением лучших специалистов. Одним словом, освоение творчества Даля у нас в музее идёт полным ходом, мы очень надеемся, что в ближайшие годы эта фигура, её значение будет только укрупняться – как в сознании россиян, так и во всём мире.