* * *

Испуганно глядел на небо ельник.
Полярная звезда брела рекой.
Ночной туман из берегов в деревню
Сбегал, как из кастрюли молоко.
Над лугом кольца стягивали совы.
Тень по стене тянулась от ружья.
А я смотрел в окно на бор сосновый,
Заслушиваясь скрипом бытия.
Светила мандариновая долька
Луны. В углу избы – пастушья плеть
И сапоги, убитые настолько,
Что никогда не смогут умереть.
И страшную река тянула байку
Про лесосплав, про самолёт АН-2.
Всю ночь старуха штопала фуфайку
И думала, что всё ещё жива.
На убранном столе светились крошки.
Сквозь брёвна проступала немота.
Курил пастух, и голубые мошки,
Как из дупла, летели изо рта.
Я вырос в тех краях, где мало света,
Где тьма порой рождается из тьмы.
Из снега – снег. Где маленькое лето,
Как дырка на подоле у зимы.
Я помню неба низкого изнанку,
Когда гундосил дождь, как пономарь.
И женских споров красную волчанку.
И лесовозов выхлопную гарь.
Ещё лай ветра, череду заборов.
И праздники с гармонью и треской
В кровоподтeках пьяных разговоров,
А после – с неизменною тоской.
Там над убогой почвой крыши чахли.
О новой смерти ворон голосил,
Но звёзды там черёмухою пахли.
И Бог со мной ночами говорил.


* * *

Смеркалось. За окном зима уснула.
И кошка, в потолок хвостом трубя,
Угля чернее,
в ухо мне шепнула:
– Не спрашивай, что было до тебя.
Как я устала, постоянно плачу!
Ни ласки, ни веселья, ни любви!
И холод этот на полу собачий.
И брови бородатые твои.
Люби меня за пропасть между нами,
За то, что кем-то я всегда больна.
За то, что нам не надо рукавами
Соприкасаться – вот моя спина!
За то, что спать люблю
                                   в твоём портфеле –
Там снятся мне особенные сны.
За то, что я рожу уже в апреле.
Готовь коробку с пледом шерстяным!
– Что, – говорю, – идея мне не очень!..
Она в ответ:
– Ложись, уже пора!
И белый ус мурлыкал против ночи
И ни на чём держался до утра.


* * *

Соломинка. Через неё пил вечер
Зрачок мой. Тьма чернилами текла,
Шёл дождь, а на окне ему навстречу
Упрямо горка блинная росла.
Сосна во тьме стояла, как невеста.
Напевная обрядовая речь.
Младенца недоношенного
                                  тестом
Обмазали и положили в печь.
Шаги. Шаги. Дитя не голосило.
Комар расселся – лампочку стеречь.
Так повелось: коль мать не доносила,
То за неё донашивает печь.
Так повелось: вести обряд и предков
На помощь звать,
                       за временем следить.
Вот бабушкины руки, взгляд и сметка.
– Ивановна, скажите, будет жить?
Ивановна, кому-то Антонина.
Судьба – принять, простить,
                                   сказать: "Прости",
Испечь блинов, насобирать малины,
А после снова бездну перейти.
Посмотрит на избу, на хлев осевший,
Как над тайгой сорвётся вороньё.
– Куда опять?
– Пойду к недосидевшим!
Котомка, хлеб, иконка и ружьё.
В опорках, с посошком,
                                   по всей Усть-Выми –
Принять беду иль отвести беду.
Из дома в дом передавалось имя:
– Ивановна!
– Иду ужо, иду!
И скольких полумёртвых оживила
В печи комяцкой. Скольких не смогла.
Но вот однажды руки уронила
И вдоль оград за облаком ушла.
Погост. Поминки, стол,
                                   сервиз воскресный.
Калитка. Сжал соломинку кулак.
Хочу уйти, но начинаю песню.
И улыбаюсь солнцу, как дурак.


* * *

Истину как-то простую
Мне посоветовал май:
Если из вечности дует,
Форточку не закрывай.
Туч нависающих спелость.
Дождь по бульварным усам.
Выйдет луна, чтобы сделать
Кесарево небесам.
Звёзды, дорога и паперть.
Свет, загоняющий в дрожь.
То, что умом не охватишь,
Слухом и зреньем поймёшь.