***

Птица с малиновой грудкой серая,
ты прилетаешь, наверное, с Сены,
ибо утром на воскресение
свистом приветствуешь Джо Дассена.

Ты, салютуя, искоса спрашиваешь,
как нам чумы нашествие. Скрашиваешь
не утешеньем — рифмой с Монмартра
оторопь марта.

Заревогрудая с губами острыми
(ловкость и легкость тебе не сестры ли?),
преодолевшая расстояние
в день солнцестояния, —

быстрою будь перьекрылой музою,
чтимою со времен союза и
далее. Где фонарь поселковый,
врата с подковой, —

чур меня, чур, хворь, досада и глаз дурной! —
ре-ля-соль-фа-ре, а дальше си-бемоль —
памятью, камнем, клавишею, пружиною —
жили и живы мы.

Мелос, просодия — сочных полей лоскут
от прошлогодних освобождают пут;
соединяя травы, деревья — в хор,
движут простор.


***

Бог нас нашел на Выходной.
Я был один. Ты мне приснилась.
И время за большой стеной
натужно собирало милость.
Тому, кто жаром метит льды,
отдали мы глоток воды.

В апреле било и текло,
но по сырой траве, на свете
ты проходила сквозь стекло,
слепя и утешая. Третьим
был виноградник золотой,
от лужи пойманный стеной.

Так в землю усыхает пруд,
и наполняется посуда
росинками небесных круп,
и понимаешь сам — откуда
ты полн, как парус травяной.
К закату обращен спиной,

сплошной натянутою тканью
ты твердый принимаешь вид —
что кажется, ни сталь, ни камень
тебе уже не повредит.
И если смерть сожмет тебя, —
ты просто выйдешь из себя.

Так дымный вспыхивает порох,
и появляются на свет —
и крик, и боль, и кровь, и шорох;
так ночью у подъезда снег
одним качается массивом.
И — опускается красиво.


***

Делать из мухи слона
воздух умеет. Волна
сизую тучу оближет.
Так образуются лужи —
масляные письмена.
Дворник гребет лопатой
снег ноздреватый.

Не оттого, что скрипят
птицы, как гроздья опят,
вилкой поддеты, —
в шапку одетый,
гость с Фиолента
лед расколол на фрагменты.


Блещет уступчивый лед,
таянье — кордебалет
твердой формы в текучую.
Сблизились тучи,
тушью сгустились.
Мартовский взгляд за спиной —
как расставанье с виной:

это из зоны
к нам Персефона;

этот случай с зимой
пах прошлогодней землей;
это из зимних больниц
марлевы говоры птиц —
так свежи и резки
их эсэмэски.

Прошел снегоуборщик.
Почерк разборчив.


***

оттолкнись от невесомого
и на правильной скользи
на подобранной от сомова
до чюрлениса мази

от сассеты или тернера
до беллини и назад
слишком многими кручеными
тропкой ввинченною в ад

там качелей ход ритмический
шатунов полозьев скрип
эвридики лоб девический
к мутному стеклу прилип

и уже не видит зрение
бологое ли ямал
но ложится озарение
черной ниткой на эмаль

истопник неразговорчивый
встал спиною к январю
и снегирь и ангел створчатый
вострубившие зарю


***

Век Бродского и Наума Коржавина,
отрывистых фраз, бумазей.
Вещь помнит своего хозяина,
хозяина и его друзей.
Здравствуй, возможное в невозможном,
рыжей проводницей веди.
Крестик в ладони, озноб подкожный,
спертое дыханье в груди.

Дивный империи гербарий,
закат зареван и ал.
Хор сниткиных, апполинарий.
Неужели взаправду — финал?

Была тропинка — стала развязка,
ушла Саша по шоссе.
Вот и окончилась сказка —
шнурок развязался, ляссе

потерялось, уже не заложишь
в памяти твою белизну,
вкрадчивость твою, тонкокожесть,
голубую венку, весну —

в самом ее начале, до прерафаэлитов,
тысячу томов назад.
Дом в Сокольниках вырос элитный
в том месте, где ходил в детский сад.

Весной благодарный гудит перегной,
прилипчиво реклама горит.
Крутится, вертится шар голубой,
кавалер барышню благодарит.


***

Прилип глазами, но устал.
Смирился.
На кресло взглядом указал.
Дым вился.
Тряхнул большою головой
седою
и кофе предложил с водой.
Губою
на воздухе пошевелил:
Ну как там?
Асфальта уличный винил
весь в пятнах
бензина, солнца, шелухи
от семек?
На золоте есть васильки?
Без денег
ходил в советское лито,
был битым.
Апрелю черное пальто
раскрыто.

Измятая, блестит, как снег,
рубашка:
Я без любви не человек —
бумажка.


***

Снежок, описав дугу,
о локоть разбился твой.
Мне кажется, я смогу
дорогу найти домой;
к стекольному гимну роз
прижаться горячим лбом.
Здесь лук на окне пророс
и маковка за прудом
на зимнем солнце блестит
(о бритвенные края!).
Вся эта игра в снежки,
немая битва твоя
за право дышать и жить,
пролет пробежать скорей
и варежки просушить
меж ребрами батарей.


***

Помнишь: чистильщик обуви?
в неизвестную глубь
разом вспóрхнули голуби;
в синий фартук по грудь
был одет; выше — скляночки,
баночки над головой;
ассириец и панночка,
голубиный конвой;
глаз остался прищуренный
у Никитских ворот;
бесполезно ищу его,
как слепой переход;
ловко щетками взмахивал,
деревянно стучал;
лайки, лодочки лаковой,
черной ваксы причал…