Когда в концертных залах Северной столицы выступает Эдита Пьеха, то в партере обязательно сидит коренная петербурженка Екатерина Шантгай. Она автор стихов к песням Валентины Толкуновой, Людмилы Гурченко, Игоря Скляра и "самой иностранной из советских певиц". Но представляясь, Екатерина Шантгай никогда не скажет о себе: "Я – поэт".

"Очень часто человек, называющий себя поэтом, на самом деле лишь воинствующий графоман. Настоящий автор просто написал бы свою фамилию, – убеждена Екатерина Георгиевна. – Я же скромно именую себя литератором".
Каждое произведение литератора Екатерины Шантгай зарождалось на основе её собственного жизненного опыта. Лирическая героиня "Летающей дамы" (такое прозвище закрепилось за ней по названию первого опубликованного сборника) – это только она сама. Любовная, гражданская, пейзажная и религиозная лирика Екатерины Шантгай позволяет прикоснуться к личным переживаниям автора.
"Мама была неграмотной и воспринимала мои первые стихи довольно равнодушно. А папа, потомственный дворянин, хвалил меня, когда я делилась с ним своими рифмованными строчками, – рассказывает Екатерина Шантгай. – Но в целом родители были строги со мной. Например, мне нельзя было слушать "Тёмную ночь". Знаменитая песня военных лет считалась у нас дома не вполне пристойной. Во время одной из ссор, какие часто случаются у подростков с родителями, я всё кричала: "Дайте мне наконец вздохнуть!". У нас было много книг дедушки, написанных в дореформенной орфографии. Каждую из них я прочитывала по два-три раза. Пушкина я открыла для себя задолго до школы: в блокаду мне только и оставалось, что читать днями напролёт. Между прочим, мы не утратили ни одной книги из домашней библиотеки за годы войны. Так, под огромным влиянием чтения, я и начала писать стихи".
С самым близким на свете человеком по-настоящему близких отношений у Екатерины Шантгай не было. Им с матерью было трудно понять друг друга. Однако если в личной беседе Екатерина Георгиевна делает акцент на том, что она, по её собственному выражению, "самородок", родители мало причастны к становлению их дочери в качестве будущего литератора, то в искреннем интонационном рисунке речитатива "Сады" тема семейных отношений освещена иначе: "Только радость жизни / Была богатством нашим, да любовь, / Которая спасала нас в блокаду..."
Екатерина Георгиевна принадлежит к группе поэтов-шестидесятников, которым "так и не удалось пробиться сквозь редакционные рогатки и найти своего читателя". Но ставить себя в один ряд с Евтушенко, Рождественским, Вознесенским или Ахмадулиной она не спешит.
"Я никогда не возьму на себя право причислить себя к этим Великим именам. Правильнее будет сказать, что я сформировалась под влиянием их художественных открытий".
Важная характеристика лиры шестидесятников – социалистический пафос, бывший в ходу у ряда поэтов оттепельной эпохи вплоть до Пражской весны 68-го. Часть историков литературы и вовсе называют их неоромантиками коммунистических идеалов. Нашей героине идея воспевать "социализм с человеческим лицом" была чужда. Екатерина Георгиевна сравнивает создание стихотворений с радостью материнства. Каждый раз, когда отыскивается звучная рифма, то её будто "новым ребёнком благословляет Господь". Советская повседневность особенного трепета у ныне действительного члена Петербургского дворянского собрания Екатерины Шантгай не вызывала.
"В СССР существовало как бы два параллельных мира. Один нарядный, где демонстрации и развевающиеся красные флаги, а второй – нищий, голодный... Уже в послевоенное время мама в коммерческом магазине спрашивает меня: "Что ты хочешь, Катюша? Конфетку или колбаску?" "Колбаску", – ответила я. Мне очень хотелось есть. И продав
щица взвесила нам тонюсенький кусочек – всё, что позволял кошелёк мамы. Я положила вожделенное угощение за щёку и долго его смаковала. Если бы не кончилась красная власть, то я бы не выпустила ни одного сборника. Почти сорок лет я писала в стол".
За десятилетия творчества литератор проделала значительный путь самосовершенствования. Свои ранние стихи Екатерина Шантгай оценивает критически. С высоты нынешнего поэтического опыта многие из них кажутся автору несерьёзными экспериментами с формой, "юношескими виршами". Одна из сквозных тем таких "виршей" – надежда на отклик читателей и признание со стороны других поэтов ("Я всё мечтаю, что моя страна за мной признает на известность право"). Тогда ей совсем не хотелось "существовать, как мнимое число, в запутанной строке событий века".
"Меня звали уехать из страны, но для меня немыслимо расстаться с городом. Я бы никогда не смогла жить в другом месте. Петербург – часть меня. За границей я никому не была бы нужна. Там я буду без знания языка, а значит, и без общения".
После поездки в Италию Екатерина Георгиевна написала стихотворение, которое завершается знаковой для неё фразой: "Хорошо, конечно, жить в Италии, но в родном краю – и смерть красна". Кроме привязанности к Петербургу в гражданской лирике Екатерины Шантгай слышны нотки светлой ностальгии по временам, в которые она никогда не жила. "Но верю, что и к вам ночами / Приходят | тени давних лет.", – обращаясь к читателю, литератор как бы даёт понять, что ощущение связи с предками – это один из важных источников вдохновения.
Замечательна и любовная лирика Екатерины Шантгай. Самому прекрасному человеческому чувству посвящены десятки её стихотворений. Первый сборник стихов Екатерины Георгиевны (та самая "Летающая дама") имел подзаголовок "Очень женские стихи".
"Любовная лирика никогда не пишется в пустое пространство. Несмотря на то что я часто пишу стихи, ориентируясь на мужчину, которому они посвящаются, многие читательницы говорят мне: "Вы будто описываете наши чувства". "Правильно", – отвечаю я. В любовной лирике заключено наше, женское; она не может быть только моей лично".
В юности Екатерина Георгиевна часто слышала от редакторов: "Надрыв и красивости, вся эта ахматовщина в стихотворениях никому не интересна". Ахматовская поэзия женской души близка нашей героине. Но есть в творчестве Екатерины Шантгай и то, что делает её непохожей на Анну Андреевну. Характер и биография лирической героини Ахматовой редко совпадают с биографией и характером самой поэтессы. У Екатерины Георгиевны же всё наоборот. В связи с этим она вспоминает слова Анненского: "Факт биографии, изложенный прекрасным литературным языком, перестаёт быть фактом биографии и становится фактом литературы".
"В поэтическом альманахе ленинградских писателей "День поэзии" 1980 года было опубликовано одно моё стихотворение. Потом оно, к слову, стало первым романсом, который на музыку Касторского записала Эдита Пьеха. "Это самое лучшее на пластинке "Ни дня без песни", – сказал мне как-то Михаил Танич.
А Майя Борисова, составитель "Дня поэзии", изменила в стихотворении одно слово и убила его! Пьеха спасла романс, сказав: "Я буду петь только так, как написала поэтесса". Это было очень давно... Сейчас мне не о чем слагать стихи. "Когда поэт уходит в повседневность, бессмертия лишается поэт". А поэзия для меня в первую очередь это любовь. Например, мой сын всегда относился к стихам прохладно. Но вот когда он впервые влюбился, тогда его прошибло. А ещё поэзия – это радость взаимообмена. Мои самые счастливые воспоминания связаны с поэтическими вечерами в "Бродячей собаке", в Фонтанном доме, в "Лавке писателей". Каждому автору важен момент общения с читателем. Мне совсем не хочется "прятаться" за какое-то одно произведение, но если вы спросите меня о программном образе, то я назову таковым образ крыльев".