Раздвоенный ясень

Эта лира не будет играть,
Но в неясной погибели мира
Все же есть небывалая рать
И хранящая корень секира.

Это мощный поход вековой,
Тут начертанный в истинном виде;
Семь дождей и развилок живой
В чистых струнах, доступных обиде.

Это чудом звучащая речь
В красоте подорожной сказалась, —
Тут же зрится сверкающий меч
И велит, чтобы смерть отвязалась.

Тут приволье иль вещий покой,
Над которыми гений казнился,
Наплывают чудесной тоской
И порядком, что миру не снился…

Вот зелёные листья взялись,
И, чудесней законченной муки,
Дивный миг, где Творящая Мысль
Сеет первые — вольные звуки


Вечная битва
(в духе древнерусских миниатюр)

Битва с драконами на мосту
Продолжается много лет, —
Синяя река играет внизу,
От листа к листу благоуханный свет

Течет, — вырастает лес,
Ряженые рубят вековые стволы,
Творец спускается с низких небес,
Озаряя мировые углы
Светом истины, добра, любви,
А на великолепном мосту
Дракон и герой по колено в крови
Бьются за неслыханную красоту.


Горят леса, пылают горы

Я недаром услышал старинный глагол,
То ли Крепкий велел, то ли ветер принёс
Этот звук, возвращающий царственный дол,
Полный дивных мелодий, и крови, и слёз.

Юный голос и блеск удивительных глаз.
Разве можно ловить эти звуки впотьмах?
То ли Крепкий велел, то ли вырос из нас
Этот взорванный мир, точно град на холмах.

Круг земной разогнулся дыханью в ответ,
Кельтский крест возвратил неразборчивый мрак
Из старинного ада, — в таинственный цвет, —
Я не знал, что приволье творится вот так.

О, не надо печалей! Так радость велит,
И не надо печалей, — но дикий разбег
Этих дивных небес, — прах земной шевелит,
И шумит, точно дьявол, начертанный век.


Драма

Труба, личина и кинжал
Как сказка бытия.
О драма, кто тебя решал,
Не смею мыслить я.

Войдешь в Театр, а там Она,
Старуха из старух,
И вечно юная Жена,
И совершенный дух.

И демон сцены не смущён,
Что гениальный зал
Играет сказочно, как он.
Но я не так сказал.

Тут все играют, как всегда,
И место для игры
Везде, и ликов череда,
И падшие миры.

Тут поражает красота
Мелькание личин,
И вновь безумствует мечта,
Как сказка — без причин.


Книга

Волшебная книга на тёмном столе.
Куда я ушёл? Не вернулся когда?
Никто не ответит на крепкой земле,
Вот разве Огонь и речная Вода.

Тут Зевса-циклопа могучий Ответ,
И в этой мелодии, в шелесте льда,
Тот свет или этот, но разницы нет,
И льдины гремят, как веков череда.

Тут Зевса-строителя мощный Удел,
И смыслов допрежних избыток живой,
Чтоб цвета вселенского не проглядел
На тверди всевещной и дивно-кривой.

Тяжёлая чара, но дух веселит,
И мира просторней, и выше страстей,
Начертанных тут же, как ясность велит,
Другая, что адских полна новостей.

Да речь не о том, как зачем-то ушёл,
Откуда уйти без желанья нельзя, —
Вот Древо Желаний, вот тёмный глагол,
Приязненный вдруг, как живая стезя.

Не всех одинаково любит Творец,
Но каждого больше, как сказочный рок,
Волшебная Книга, но в ней же Дворец,
Божественный Лес с начертаньем дорог…

Вот как я однажды явился туда?
Вопрос без ответа, да тут же в ответ, —
Столетья придут, как живые стада, —
В зловещих холмах изумительный цвет.


***

Высокий лес прозрачней за рекой,
Протяжный вздох бегущего потока,
В дубах и соснах древняя дорога
Начертана светящейся рукой.

Два берега на всякой стороне,
И мощное незримо сочетанье,
Но здесь и там благоухает мне
Великое, рассказанное втайне.


Пленница-беглянка

— Всего прозрачней на Земле печаль,
Сказала горлица и улетела,
Не утверждая ничего, и жаль
Что не договорила, не допела.
И не довеличалась тут, впотьмах,
Могла б придумать что-нибудь иное.

— Всего прочнее небо на холмах,
Подвижное, как мир, а остальное —
Того же корня, даже скорбь в умах,
И то же в ней — подземное, земное,
Да вот как дольний прах и Божий страх…

Что взять от неприкаянных руин?
Да что угодно, Промысел исправит
Пустынный звук. И ты, как он, один
Среди гробов, в густых змеиных травах,
Услышишь мир, — как Божий Клавесин.


Дом и сад у дороги

Темная прялка в светлом углу,
Всемирное колесо, потерявшее ход, —
Юная Парка выбрала ткань, иглу,
Пространство мира устраивая наоборот.

Прекрасна и увертлива, как чистый дух,
Она тебя сделает тем, кто ты есть, —
Вся — зрение она, вся — совершенный слух,
И число великолепное, которого несть.

А когда ты скроешься в темных веках,
Возвращаясь в Коринф или Царьград, —
Внезапно поймешь, что ее несешь на руках,
Плачущую, как в парчовом ненастье, — сад.


Круг

Все будет так или иначе,
Но безысходно ясен путь.
Душа моя! Давай заплачем
Когда-нибудь, когда-нибудь.

С полей вернувшись элизейских,
Вот так рыдала ты впотьмах,
В краях Московии злодейских,
На шумных призрачных холмах.

И снова горькими слезами
У Древа Жизни, там, в раю,
С тобой весна под небесами
Окликнет родину свою.
Как волшебство единой нивы,
Огня и ветра тайный вздох.
И свет обратной перспективы,
И взгляд, которым правит Бог….


В паводок

Величается детство, дороги зажав в кулаке,
В синеокой темнице шумит дословесная мгла;
Плещет рыба на Волге, играет туман на Оке, —
Время создано тленьем, и слово дороже числа.

Мальчик в белой сорочке, наверно, Матфей иль Андрей,
Лодку двинул во тьму, и бесшумно земля поплыла, —
Ты запомнишь другое, ты будешь помощник царей,
Время создано тленьем, и слово дороже числа.

Поглядишь на огонь, вспоминаешь сверкающий меч,
Весла бросишь во тьму, постигаешь искус ремесла,
И повсюду в тумане играет возвратная речь, —
Время создано тленьем, и слово дороже числа…


Средневековое

В углу дорожного трактира,
За мглою видимого мира,
Где пьяный сброд за рядом ряд,
Древней, чем каменная сага,
Сидит задумчивый бродяга, —
О нём с опаской говорят.

В плаще изодранном лиловом,
Гул пресекая первым словом,
Он спор затеял удалой
Со временем, где Царь безумный,
Собрат его широкошумный,
Зелёный Дуб, объятый мглой.