В начале года известный петербургский писатель Даниэль Орлов возглавил отдел прозы журнала "Звезда". Беседуем о том, как вернуть читателя и тиражи, об учениках и учителях в литературе и о книгах, которые впечатлили.

– Поздравляю с назначением, Даниэль! Как ощущения?

– Я полон идей, надежд и уверенности в собственных силах. Это, несомненно, большая честь, когда тебя приглашают в редакцию старейшего петербургского литературного издания. Через три года "Звезде" исполняется 100 лет. И я мечтаю к этому времени укрепить позиции "Звезды" как ведущего отечественного литературного журнала в том, что касается современной русской прозы. Хочется, чтобы авторы со страниц журнала могли говорить о том, что волнует нынешнее российское общество, находить болевые точки, показывать сегодняшнюю беду и сегодняшнюю радость. Читатель соскучился по серьёзному разговору о нём самом. Если авторы журнала станут адекватно реагировать на вызовы современности, и это вовсе не только вызовы социально-политические, – мы вернём читателя. Будут и тиражи, будут и гонорары. Вообще, "Звезда", что называется, мощнейший бренд. Благодаря соредакторам Якову Гордину и Андрею Арьеву в самые тяжёлые времена сохранилась преданная журналу аудитория. Это надо ценить.

– Говорят, вы закончили новую книгу? О чём она? Как называется?

– Да, я в ноябре поставил точку в новом романе "Время рискованного земледелия" и отослал его своему агенту Ольге Аминовой. Надеюсь, что в этом году книга выйдет. Это большой роман о том, как русский человек понимает справедливость, о русском бунте и русском прощении. Тяжело мне эта книга далась, потребовала огромных эмоциональных усилий. Работал над ней чуть больше двух лет. Но, как и прошлый роман "Чеснок", половину книги написал быстро, за лето-осень 2020-го. В каком издательстве выйдет? Оставим это интригой (улыбается).

– Что вам необходимо для работы? Тишина?

– Чтобы никто не доставал… Проза требует углублённости. Хотя, пожалуй, нет – важнее всего регулярность труда, определённый режим. После раскачки, пойманного ритма, когда ощущаешь инерцию текста – нужна писательская дисциплина. Как нас учили физиологи – рано встаёшь, обливаешься холодной водой – и за работу. Когда пишу книгу, встаю в полшестого-шесть, зимой на час-полтора позже. Завтракаю, пишу, прогуливаюсь, снова пишу, ещё одна прогулка, и опять за письменный стол. А вот вечер – время, отведённое семье.
Писать стараюсь сразу начисто. Поэтому каждое предложение перекручиваю раз по 20-30, а то и больше. Прочитываю написанный кусок вслух. Потом вместе с тремя предыдущими абзацами. Чтобы проверить, выстраивается ли общая ритмическая конструкция.

– А в итоге?..

– …Редакторы моих книг обращают внимание на то, что Орлов требует минимальной редактуры.

– Выходит, по скорости письма вы явно проигрываете Донцовой?

– Да уж… Конечно, идеально писать по книге в год. Это жанровые вещи можно писать каждый квартал. Но у меня не получается, и всё тут. Чтобы выдохнуть после одной книги и сесть за вторую, мне надо месяца два, не меньше. А то и три. В это время читаю – то, что накопилось в процессе работы. Товарищи регулярно присылают свои книги на отзыв или просто в подарок.

– Кто, к примеру?

– Роман Сенчин. Его тексты нельзя не прочесть. Это пример литературы осмысления, а не самовыражения. "Дождь в Париже" заново открывает для русского человека не только время девяностых, но и пространство – Туву. Возможно, тут реализм на грани натурализма, но всё ритмично, крепко сбито.

– А что скажете про Яхину? По её прозе снят сериал, ставятся спектакли…

– Про Гузель Яхину скажу так: это очень одарённая писательница, книги которой лично мне читать неинтересно. Мне постоянно кажется, что я это уже читал раньше в толстых журналах во времена перестройки. Это вообще большая беда: есть немало талантливых авторов – с навязанной повесткой дня. Такая как бы условная актуальность. Книги очень быстро устаревают, потому что реальность меняется на глазах.

– Кто же вас впечатлил, помимо Сенчина?

– Под большим впечатлением остаюсь после знакомства с романом Игоря Малышева "Номах", вошедшего в шорт-листы "Русского Букера" и "Большой книги". Игорь хорошо известен как автор детских книг, а недавно сочинил фантазию на историческую тему про Нестора Ивановича Махно. "Степные боги" Геласимова – очень поэтичная и при этом мускулистая проза. Книга не новая уже, но я мысленно к ней возвращаюсь – значит, настоящая проза. С наслаждением читал "Латгальский крест" Валерия Бочкова. Это уже не "фирменная" бочковская беллетристика, а глубокое проникновение в психологию человека, исследование темы непримирения и прощения, юношеской любви и ответственности зрелости. Мощная вещь. Это, что называется "гуманистическая проза".
Читаю всё, что пишет Юрий Буйда. Произведение "Петровы в гриппе" Сальникова мне вначале "не пошло", а когда прошлой весной болел ковидом, было много времени, прочёл. Отличная книга!

– А что питерцы?

– Один из лучших текстов, прочитанных за последнее время – "Посёлок на реке Оредеж" Анаит Григорян. Я тот редкий человек, кому понравился "Авиатор" Евгения Водолазкина. Я слушал аудиокнигу по дороге из Санкт-Петербурга во Владимир. Очень интересно. Кстати, "интересно" – это добродетель для прозы.
Мощный писатель – Валерий Былинский. Недавно вышел его книга "Всё исключено". Это такой настоящий европейский экзистенциальный роман. У нас мало кто так пишет.
К сожалению, в прошлом году ушёл мой друг Владимир Шпаков. Его роман "Песни китов" – чудесная, страстная и одновременно глубочайше осмысляющая новую реальность книга. Володя успел написать и издать новый роман "Пленники Амальгамы", но его я ещё не прочёл.
Валерий Георгиевич Попов – большой русский писатель, считаю его своим учителем. Он пишет "кровью". Вручая мне билет члена СП Петербурга, он сказал: "Желаю вам бед и трудностей. Только тогда у вас будет хорошая проза". Следую этому завету – трудности преследуют меня все эти 10 лет… (смеётся)
Каждая книга ещё одного питерца Александра Мелихова – большое литературное открытие. На днях он подарил мне свой новый роман "Тризна". Читаю урывками по ночам. Книги его тяжелы для прочтения, но это необходимая работа для души. А сколько вокруг книг, читать которые – ненужный труд…
Кстати, Попов с Мелиховым сделали нам всем честь, войдя в движение "Активного реализма", собравшего в основном более молодых писателей по всей стране. Так что, на них нам ещё ровняться и ровняться. Киты!

– Верите в кабинетных писателей?

– Конечно же, нет. Хотя… Водолазкин, Павич, Умберто Эко – примеры именно изысканной кабинетной литературы, увлекательной и интеллектуальной. Но мне почему-то она не столь интересна в сравнении с высказыванием нутряным. О ком речь? Конечно же, это Толстой, Достоевский, Гоголь, Лесков, Горький, Олеша…

– Как изменилась ваша жизнь после вручения премии имени Гоголя?

– Фантастически! В 2015 году награждали статуэткой работы известного питерского скульптора. Она весит не меньше пуда. Теперь у меня есть чем придержать створку окна, прижать проклеенный шпон. Так и запишите: после премии Гоголя жизнь писателя Орлова наладилась!

– Насколько вам интересно ведение семинаров прозы?

– За последние семь лет через мои семинары прошли примерно 250 молодых писателей со всей России. Это очень много. Есть толковые авторы. Не все оказываются на проверку такими уж "молодыми". Встречал я в учениках и ровесников, и людей старше себя. Талантливым я стараюсь помогать и за рамками семинаров. Вообще, молодому автору нужно обязательно найти своего мастера – чтобы прогрессировать. Найти и вцепиться зубами. И держаться, как бы тот ни пихался.

– А у вас была история про "держаться зубами"?

– К сожалению, нет. В связи с чем набил себе гигантское количество шишек. Были очень хорошие отношения с Александром Николаевичем Житинским, умершим 9 лет назад. Он давал мне весьма дельные советы. Был моим первым издателем. Вёл лито имени Лоренса Стерна, где я кое-чего нахватался. Внёс огромный вклад в продвижение современной петербургской прозы. Открыл немало имён – Линор Горалик, Дмитрий Быков, Дима Горчев, Александр Чесноков (О. Санчес), Алексей Смирнов, Геннадий Рябов, Ксения Букша, Дима Новиков… Честно говоря, он, не будучи моим именно что учителем в прозе, тем не менее со мной и с моими товарищами нянькался. Теперь я отдаю ему долг, занимаясь с молодыми. Ну а как иначе?

– А дружат ли писатели?

– Да. Я же много езжу по разным фестивалям, да и семинары провожу по разным городам. Большинство своих коллег-современников я знаю, уважаю, приятельствую с ними. При этом у нас могут быть разные взгляды на мир, политические пристрастия. Но умудряемся морды друг другу не бить (улыбается). В гости ездим, дни рождения отмечаем. По интернету разговариваем. Когда умер Миша Стрельцов, красноярский поэт Иван Клиновой по нашей просьбе вёл трансляцию в социальной сети. Мы, кто в Кемерово, кто в Москве, кто в Ленинграде, все смотрели и плакали. И хоть так, но были вместе.

– Важно ли то, что вы видите за окном?

– Очень важно. Я не могу всё время находиться во внутренней Монголии. Я и на выборы ходил президентские.

– Помечтаем. Приглашает вас президент и спрашивает, чем помочь. Что ответите?

– У нас не хватит времени. Вы точно хотите это услышать? Например, я скажу, что надо создать государственную книгораспределительную и книготорговую сеть по всей стране не как частно-государственное партнёрство, а как государственную компанию со 100% государственным капиталом, рассчитанную не на получение прибыли, а на обеспечение культурной безопасности страны. Ещё?

– Да!

– Хорошо. Надо создать единое государственное некоммерческое издательство с условным названием "Союз Писателей" с отделениями в большинстве регионов Российской Федерации и квотой на тиражи с гарантированным распространением таковых по магазинам государственной книготорговой сети. Это позволит не только издавать книги достойными тиражами, но и даст возможность читателю приобретать их без коммерческой наценки, а лишь с учётом в отпускной цене производственных и накладных расходов. Цена книги формата А5, 300 страниц с твёрдым переплётом, в розницу не должна превышать 200 рублей. Это та сумма, которую средний россиянин готов без ущерба для бюджета семьи выкладывать ежемесячно на книги. Ещё? Извольте. Спасать, господин Президент, надо всю отрасль и спасать всерьёз, начиная от того, что создать заново вариант литературного фонда. Для его наполнения потребуется внесение изменений в действующее законодательство в части целевого налогообложения и в части регулирования меценатской деятельности, чтобы была возможность аккумулировать 1-2% отчислений с каждого кассового чека в книжном магазине, в то время как сами книжные магазины освободить от НДС. Не устали? Думаю, что это отдельный долгий разговор.

– В конце января народ вышел на улицы. Как относитесь к массовым протестам?

– Сверхзадачей русского национального романиста всегда было оправдание человека перед Богом. Проза – вообще форма светской молитвы. А проклятий в молитвах не бывает. Добрее надо как-то. У нас уже была беда в своём дому, и не одна. И помните, что никто не желает счастья соседу в ущерб себе. Странно верить, что какие-то иностранные дядьки в пиджаках и мундирах мечтают, чтобы мы тут у себя жили хорошо. Плевать им на нас. У них свои интересы. А вообще, я всегда на стороне русского человека.

– Известно, что вас раздражает поэзия и, в частности, верлибры. Но чем именно?

– По крайней мере, 90% верлибристов – просто жулики. Они выдают за верлибр то, что таковым не является. Хотя есть замечательные поэты, пишущие прекрасные верлибры. Верлибр – одна из высших степеней именно русской поэзии. Не мировой – а нашей. Дело в том, что русский язык, наряду с итальянским, не может быть не ритмизован. У нас речь ритмична. Немецкий орднунг и русская тоника – идеальное сочетание. А какое богатство словаря! А что за чудо – приставки, суффиксы, окончания…
Верлибр – конечная ступень поэтического мастерства. Свободный стих – сознательный уход от логичной структуры. Но при этом должно быть столь сильное метафорическое высказывание, чтобы неритмизованный текст воспринимался как некая красивая игра ума. Это удаётся не всем и не всегда. Мне нравятся верлибры Лилии Газизовой. Валерий Земских – величайшего мастерства верлибрист. Популярность верлибра скорее не от искушённости аудитории, а, во-первых, от относительной простоты перевода таких текстов, тут скажем спасибо славистам, а, во-вторых, от неумелости, лени и общей установки на перформанс, а не на достижение совершенства.
И ещё. Я слишком сильно люблю поэзию. Поэтому не люблю живущих поэтов. Ушёл человек, оставил корпус текстов – с ними можно "вступать в отношения".

– Попробую угадать – Рыжий?

– Конечно. Признаться, меня поначалу раздражал феномен Бориса Рыжего. Мне он казался дутой величиной. Сейчас понимаю, что ошибался. Рыжий – несомненное явление в российской поэзии. Понятно, Бродский. Кто ещё? Виктор Ширали, Виктор Соснора, Александр Кушнер – прекрасные поэты. Это из старшего поколения, поколения отцов. Из тех, кто чуть младше, например стихи питерского поэта Виталия Дмитриева мной нежно любимы. Ну, и, конечно, живущий в США Бахыт Кенжеев – великий поэт. Глыбище!
Что касается творчества современников, обожаю стихи Екатерины Полянской, Игоря Караулова. Любопытно: на мой взгляд, одни из лучших поэтов, пишущих на русском, живут на Украине – это Ирина Евса и Александр Кабанов. Практически всё у них прочёл и просто влюблён в их стихи.

– Какие события рифмуются в вашей жизни?

– Как у всех – эрос и танатос.

– Вопрос о прозе. Что для вас главнее – сюжет или стиль? То есть – что или как?

– Всё! Это обязательно. Во-первых, должна быть глобальная идея. Проблематика, которая поднимается в книге. За ней должно стоять мировоззрение автора – это второе. Вспомним Набокова, Булгакова. У Чехова люблю только "Степь", но считаю его величайшим мастером драматургии – над "Дядей Ваней" плачу всякий раз. Очень интересны письма Чехова.

– Многие восхищаются Андреем Платоновым. А вы?

– Мне кажется, над прозой Платонова довлела идея, был как раз гнёт мировоззрения. А это лишало прозу воздушности. Начало "Ювенильного моря" завораживает – а потом читатель тонет в идейности автора. Но это великая проза всё равно.

– Как раскрутиться автору хорошей рукописи?

– Бросить писать и начать снимать видео для Тик-Тока! А если серьёзно, то я уверен, что рецепта нет. Есть какие-то советы. Но они скорее не про "раскрутиться", а про то, чтобы стать самостоятельным. А вообще, не дружите с кем-то против кого-то, уважайте тех, кто торил до вас тропу, будьте благодарными. Пишите много, каждый день. Дальше – это удача. Не упускайте возможностей, которые будет давать судьба, если они не потребуют за это заложить душу и талант.

– Как складываются ваши отношения с критиками?

– С разными по-разному. Хорошо, когда критик имеет внятное мировоззрение (опять это слово), когда он не ангажирован. Вообще, критик должно быть деликатным. Я ведь тоже по бедности подрабатываю написанием рецензий на современников. Как-то сочинил весьма едкую рецензию на книгу Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского про Венедикта Ерофеева. И чувствую, что обидел. Долго ходил с этим ощущением, потом публично извинился. Автор пишет книгу долго, иногда годами, платит судьбой. Нельзя вот так походя писать о серьёзной литературе, это вам не комиксы. Сейчас то ли от изоляции, то ли от авитаминоза, много хамства. Я стараюсь не реагировать. А вообще, писатели книги друг друга должны либо хвалить, либо высказывать своё мнение с осторожностью. А у нас восторжествовала манера Виктора Топорова, помноженная на общую необразованность и узкий кругозор. Но за тем была история и некая внутренняя правда, оттого оставил он о себе скорее добрую память. А нынешним ругателям стоит подумать, для чего они вынули шашку из ножен.