* * *

Я замечал: леса чернеют,
Вмерзает в лёд пустой причал...
А то, что руки коченеют,
Я даже и не замечал.
То листобой ходил парадом,
То иней мир мой величал...
А то, что никого нет рядом,
Я даже и не замечал.
Не шут, не карлик в чьей-то свите,
Я сам свои снега встречал.
А то, что мне — уже не выйти,
Я даже и не замечал...


* * *

Обыденность со стынущим обедом,
За полу не хватай меня, уйди!
Грачи кричат на языке победном,
И что-то обрывается в груди...
Бессонницам моим, снегам, обидам
И чьей-то лодке, краем вмёрзшей в лёд,
Грачи кричат на языке забытом —
И никому не нужен перевод!
И день стоит, растроган и расхристан,
Сугроб подталый на затылок сбив.
И многоточьем после вечных истин
Чернеют гнёзда в сучьях старых ив...


* * *

Жар-птицы есть, но мало.
Есть люди. И они
Как встарь, из краснотала
Ещё плетут плетни.
Над жёлтою горою,
Над поймою донской
Плетни горят зарёю —
Своею, хуторской!
Да, есть важней ремёсла...
Зато в любом дворе
Мальчишка ставит вёсла
Сушить
внаклон —
к заре!


МАНОК

Вещица — так, пустяк, игрушка,
Похожая на детский горн.
Но откликается послушно
Олень...
Ведь у оленей — гон!
И треск ветвей — всё ближе, ближе...
К чему таиться и кружить?
Забыто напрочь слово “выжить”,
И бьётся, бьётся слово “жить”!
Трещит орешник, гнутся ивы
И расступаются терны.
Глаза, что отроду пугливы,
Каким огнём озарены!
Он слышал зов!
И вот, как в клетке,
Он мечется в лесу большом!
А егерь делает пометку
Химическим карандашом...
В лесу учёт.
Манок — уловка,
Вреда не сделавший пустяк.
Но знаешь: всё-твки неловко...
Ведь и с людьми порою — так...


ЗНАК

Провинция...
Какая скука!
Куда нести её, кому?
Какая медленная мука:
Сгорать бесследно одному!
Хоть не бездомник, не гуляка,
Выходишь в сумерках к холму,
И сердце, вопреки уму,
Ждёт отклика, ответа, знака!
Ответа нет.
Собака лает.
Задуло фонари село...
И Млечный Путь опять пылает —
Бесстрашно, молодо, светло!


ОХОТА

Слезлив стал...
Да, видимо, возраст,
Хоть вроде и рано о том.
А может быть, осень...
Задумчивый воздух,
Осина с багряным листом...
Давно не случалось такого вот лёта —
Стреляют с обеих сторон.
Но медлит, как будто припомнивши что-то,
К стволу поднесённый патрон.
И ветер мышонком, забравшимся в сенцы,
Шуршит в побелевшей куге...
Наверное, осень...
А может быть, сердце,
Что было сродни пустельге:
Глядело далёко, летало высоко,
Не мучилось зряшной виной.
И падало долго, как маленький сокол,
Задетый дробиной шальной.


ТЕТРАДЬ

Удивлялись: “Ты, глянь, исхитрился, попал!”
Все гадали: “И как же сумел?”
А в тетрадке его, что в сельпо покупал,
Вырос лес — и листвой зашумел!
А в тетрадке его — то ли бог, то ли бес
Верной ночью ему подмигнул —
Под ветрами шумит, колыхается лес,
И до звёзд занимается гул!
Не заоблачный гром, не полночный набат —
Этот гул не похож на земной.
Но расслышав его — и куда все глядят? —
Даже взгляд, даже облик иной.
И зачем все глядят в белый свет, в синий дым,
В запредельные дали-края...
Даже те, даже те, что глумились над ним,
Что кружили — черней воронья,
Что сходились, как тьма, что смыкались стеной:
Мол, бродяга, и втёмную пьёт.
И клеймили сельпо наше чёрной виной,
Что тетрадки таким продаёт...


* * *

Я предисловия читаю после...
Там лес не свищет, вьюга не поёт,
Там некто в чёрной рясе с рожей постной
Поэту индульгенцию даёт!
Там некто — пусть лишь с виду — важный, сытый
По полочкам разложит боль и страсть.
Как будто мир мятежный, как проситель,
Кому-то вправду может в ноги пасть!
А голос служки величав и зычен,
Он, этот служка, знает, что почём:
От всех грехов, от всех своих язычеств
Мятежный дух отныне отлучён...
И я кричу, кричу: “Замолкни, дурень!
Не место там лукавому льстецу —
В стихах его, где резкий ветер дует
И ветки вётел хлещут по лицу...”