Наконец-то снег, и снег, и снег.
Побелела старая Москва.
Все умрет, конечно, по весне,
Но пока Москва еще жива.
И пока белеют берега,
Ты, Москва, — моя, моя, моя.
А кому не нравятся снега,
Возвращайтесь в теплые края.

Я пойду в магазин, оставайся в постели.
Оставайся в постели, а я в магазин.
Самолеты на юг воевать улетели,
Им не видеть уже наших горных вершин.

Им не видеть, а ты оставайся в кровати,
Оставайся в кровати и вниз не смотри.
А за окнами снег, ты сегодня некстати.
Как некстати сегодня горят фонари.

А за окнами снег и холодные ели.
То ли вечер уже, то ли все еще ночь.
Никуда не ходи, оставайся в постели,
Оставайся в постели, а прочее — прочь.

Никуда не ходи, оставайся в кровати,
Оставайся в кровати, пока не умрешь.
Устаревшая ложь в современной печати,
В современной печати забытая ложь.

И почти ничего — из одежды на теле,
Из одежды на теле одна лишь вода.
Да и та утекла, оставайся в постели.
Оставайся в постели моей навсегда.

Писатель пишет, пишет, пишет, пишет,
Всем нравится, все хвалят: молодец.
Как точно, говорят, как необычно,
Какой талант, какое мастерство.
Какие образы, а словом как владеет,
Как ясно, до чего прекрасный стиль.
И прочее.
Писатель про цветочки,
Про лютики, естественно, писал.
И вот решил политику немного
Лишь краешком крыла слегка задеть
Писатель наш.
Какая свистопляска
Тут бешеная сразу началась:
Бездарная чванливая скотина,
Неграмотный паскудный идиот,
Пошляк, подлец, ничтожество и сволочь…
Прозрели вдруг читатели его.
Увидели, что истинное рыло
Писателя какое-то не то.
Ах, как мы ошибались, ошибались!..
Какое же бессовестное чмо!..
А мы-то раньше думали: писатель,
А мы-то раньше думали: не чмо.
Писатель огорчился, стал запойным,
Про лютики не смог уже писать.
И баба истеричная взбесилась,
Сказала: ухожу, раз ты такой.
Мол, я тебя за муки полюбила,
За муки полюбила.
И ушла.
Мораль здесь такова, мои коллеги:
Читатель — пи.арас и гомофоб.
А вы себе пишите, вы пишите,
И если вам читатель не нальет,
То он вам не читатель, а паскуда,
Обычное бессовестное чмо.

В редкие периоды здоровья
Очень я стихами плодовит.
Я давно не видел Подмосковья,
Говорят, и там везде ковид.

Мирно спит седая одалиска,
Бледных ног, смотри, не закрывай.
В городе далеком Сан-Франциско
Без меня катается трамвай.

Без меня решаются вопросы
Где-нибудь в госдуме и кремле.
Без меня отважные матросы
Разжигают мир по всей земле.

Без меня уходят электрички:
Тула, Нагасаки, Анкара.
Вам вчера отрезали косички,
Завтра будет лучше, чем вчера.

Верь и поклоняйся агитпропу,
Жди прихода радостного дня.
Катится весь мир куда-то в ж.
Вот и хорошо, что без меня.

Хорошо было раньше в аду:
Главчертяка рассказывал байки.
И работала ты за еду,
А теперь отдаешься за лайки.

Говорят, что когда-то паром
Здесь ходил до Речного вокзала.
Мы писали гусиным пером.
Но Земля от людей так устала,

Что, наверное, нету пути.
В нашем доме уже не тревога —
Пресловутым шаром покати.
Мы чужие в песочнице бога.

Покати пресловутым шаром,
В нашем доме. Давай, три-четыре.
Так и вижу тебя с топором
У последнего дерева в мире.

Девки снимают майки
Иначе чем мужики
Девки глядят на ногти
Иначе чем мужики

Девки бухают водку
Так же как мужики
Девки лежат в канаве
Так же как мужики

Но даже бухая водку
Даже лежа в канаве
Девки снимают майки
Иначе чем мужики

Дешевый бард в бездарном кабаке
Гнусавит отвратительную муть.
И девка в ярко грязном парике
Стесняется немедленно уснуть.

Но все же засыпает. Напролом
Певец несется к миру и войне.
Девица засыпает за столом.
И весело ругается во сне.