Аляскинский маламут, годовалый щенок Нордис, как все иные лайки, крайне любопытен, непоседлив и быстр — на бег, на охоту (в саду, в лесу, в поле) и на игру: игра — главное. Он раскладывает цепочкой свои игрушки от дома до бани, слегка прихватывая сад — растущие рядом взрослые яблони, рябины, верески, осину, иргу и кусты сирени, упирающиеся в баню, в банный навес (под которым стол, лавки, мангалы, дрова и т.д.) и в вербное дерево с растущей рядом елкой-елочкой, которая верхушкой дотянулась до воображаемого баскетбольного кольца… Но главное все-таки для Нордика — игрушки: он их таскает в пасти, грызет, пинает мячики, подбрасывает их. Все, что ему кажется игрушкой, он выкладывает — ровненько и "по росту" — в линеечку, чтобы потом вдруг собрать всё-всё-всё в организованную, структурированную и системную кучу: два больших резиновых (ярко-лилово-сиреневых) кольца кладутся рядом, а внутрь двух кругов укладываются канатики, мячики, игрушки, кости, щепки и любимая Нордиком береста…
Так и мы: главное для нас — игрушки. Интернет, соцсети, компьютеры, смартфоны и проч… Екатеринбург, его улицы наполнены женщинами. Мужики, парни, мальчишки играют. "В этом городе женщин", ищущих женщин, особей мужского пола можно пересчитать по пальцам — на площадях, на Плотинке, на ул. Вайнера, в ТЦ и т.д. Почти все — или все? — не женщины играют: в танки, в разводы, в приколы. Они толстеют, потеют, лысеют — но они счастливы. Малая часть из них играют в политику, в политологию и даже в литературу. Особенно в стихотворчество: уголь — угол — гугл — чем не рифменный ряд, выводящий меня, читающего все это в редакции журнала не один год (уголь "жжот", угол (пятый) "жд’от", гугл жует и "дожовывает"), на глухие просторы несуществующих пространств информационного переваривания времени…
Юный маламут Норд каждый вечер собирает свои игрушки — все — в одном месте, чаще рядом со старинной яблоней. Если ты отбросишь ногой в сторону резиновую пищалку — он обязательно подойдет, поворчит и вернет игрушку на место. Во вселенной маламута всегда порядок: он любит людей, собак и птиц, не любит кошек, белок, бурундуков, хомяков, лисиц и мышей. А может быть, и любит, но строгою любовью дисциплинированного игрока. На птиц (на всех, кроме соседских кур) Нордик смотрит с восхищением, изумлением и уважением. Думаю, собака считает птиц поэтами…
Человек политизированный часто впадает в соблазн классифицировать все на свете — оценочно, прагматично и прямолинейно: наш — не наш или сословный — не сословный (ученьице о двух культурах тов. Ленина — и о трех, и о четырех, и о пяти — живет до сих пор и в монархистах, и в либералах, и в нацболах, и в фашистах, и в нацистах, и в демократах, и в коммунистах, и в социалистах во всех их вариантах и вариациях. Социальный мир легко и просто поддается классификации, градации и иерархированию. Например, Пушкин — сословный, дворянский поэт-империалист; Лермонтов — сословный, фольклорно-лирико-романтический анархист; Тютчев — предатель свободы (сапоги лизал императорские, по словам Бродского) и т.д.
Изящная, или художественная, словесность (и это очевидно и было заметно и почти явно всегда) — неоднородна в силу комплексности языковой, текстовой, культурной личности — любой личности писателя. Есть литература (литература-1) и литература иная (литература-2); есть литературное стихописание и есть поэзия; есть драматургия для публики и театра, а есть драматургия как текст художественный, объединивший в себе признаки драмы, прозы и поэзии. Грубо говоря, человек пишет пьеску актуальную, а художник, живущий в человеке, создает пьесу для чтения, для артикуляции, для души etc; человек пишет документально-художественный текст, а написывается шедевр ("Другие берега" Набокова); человек пишет стишок — для смеху, а получается поэтический текст (сотни примеров: от Баркова, Державина, Жуковского до Владимира Казакова, нашего современника, до Саши Еременко, до Димы Месяца, до Андрея Коровина и многих других). Текст создается не совсем человеком, в большей мере кем-то или чем-то иным. Современность — не существует (Платон, Геродот, Аристотель, Гегель, Хайдеггер, Мамардашвили и др.), а современная словесность есть. Например, Надсон, Асеев, Твардовский, Егор Исаев, Асадов, Дементьев, Ах-Иванова, Ох-Петрова, Ух-Сидорова, Вера Ахухахова и многие-многие-многие-многие-многие другие… А еще к политическим секциям словописания добавляются сексополитические ("наш — не наш"). Богата современная литература, а печатать в журнале — нечего, чаще по причинам бездарного, неумного, сверхэмотивного и сексополитического порождения текста-смысла-музыки, которых в современной поэзии нет, и хочется возопить: "литератор, перестань быть человеком, будь поэтом!.." А в поэзии, просто в поэзии — есть. Почему? Прежде всего потому, что вещество поэзии силой гравитации познания и гармонии соприкасается с веществом непознаваемого и невыразимого. Качества и свойства такого вещества — метафизические. Поэт находит метафизическое даже в веществе (мнемоническом) истории, которая есть цепь, структуры, связи и т.п. фактов, насильно и произвольно избираемых человеком из другой системы фактов, видоизменных нашим воображением и идеологией до неузнаваемости. Зафиксированная история человечества в широком смысле есть ложь — удобная, комфортная и обязательно прагматичная, выгодная политически, социально, а сегодня — и сексополитически, и сексохудожественно… Стыдновато, ей-богу, говорить о таких очевидных вещах.
Литературное стихотворчество приближается к поэзии в своей ритуальной части. Жанрово-стилистические, тематические и актуальные для "современности" тексты появились у многих поэтов: от "Оды на… и к…" до "Поэта", "Книжала", "Перстня", "Разговора с…", "Памятника" (себе — от Горация), "Пророка" и "Посланий Бог весть кому" и др. Именно эта часть общего поэтического наследия тщательно изучается литературоведением, школой и университетом. И потому Лермонтов был одновременно и монархистом, и демократом, либералом, "революционером", если сопоставить, нет, столкнуть два стихотворения: "Предсказание" ("Настанет год, России черный год…") и "Прощай, немытая Россия…". Обывательское восприятие (буквальное, поверхностное, "языковое") всегда крайне мощно отличалось от "поэтического", или со-поэтического, или собеседнического, а точнее, провиденциально-собеседнического пожизненного прочтения поэтического текста. Об интерпретации, о декодировании, о слухе, о со-мышлении поэтическом я уже не говорю. Молчу…
Либерализм, демократизм, фашизм, коммунизм, социализм, монархизм, нацизм и многие другие политические увлечения общества и человека имеют один общий концептуально-конститутивный, системо- и структурообразующий компонент — насилие. Насилие, нарастающее со временем и обещающее миру "черный год"… Однако смею заметить, политические направления и устремления так или иначе, но всегда поглощаются глобальным движением мысли и толпы, и индивидов к монетаризму. Монетаризм, или "деньгонасилие" над миром и над собой, — вот конец не человечеству, не культуре, уже адаптированной толпой и толпе, — а поэзии, которая уйдет в пещеры, в леса, в пустыни, в снега, чтобы сидеть у костра рядом с маламутом, одним из самых близких потомков волка.