Сегодня, когда проясняются истинные масштабы лиц и событий, можно сказать, что Борис Слуцкий был не просто крупным поэтом своего времени. Он сам был этим временем, определял его ориентиры, реальные черты. Он писал: "Я говорю от имени России". Почти никто тогда да и сейчас не имел права на такое высказывание, но в стихах Слуцкого оно звучало по праву. Слуцкий говорил о войне, о том, что "нынче физики в почёте, нынче лирики в загоне", о фашизме и социализме, который построен, осталось поселить в нём людей. Он писал о трагедии ХХ века, о "хозяине": "Все мы жили под богом – у бога под самым боком…", имея в виду Сталина, а в целом об Истории. Слуцкий очень "историчный" поэт.
Борис Абрамович Слуцкий родился 7 мая 1919 года на Украине, в городе Славянске, вскоре семья переехала в Харьков. Он родился не щуплым интеллигентом. Здоровый, крупный и – не для обиды будет сказано – краснорожий мужик, он был абсолютно авторитетен в коридорах многих редакций Москвы, а уж про писательские собрания я даже не говорю. Правда, уже на моей памяти Борис Слуцкий на собраниях выступал всё реже…
Во время войны он был добровольцем, рядовым, а закончил её майором в Австрии. В армию ушёл вместе со своими друзьями – молодыми поэтами. Все они тогда учились в знаменитом ИФЛИ. Сам Слуцкий учился в Московском юридическом институте и заодно во втором – Литературном. С фронта вернулись немногие. Слуцкий выжил, вернулся и прожил жизнь – цельную, но впоследствии всё более разрываемую внутренними противоречиями.
В 1958 году он выступил на писательском собрании против Бориса Пастернака, вокруг которого разразился громкий советский скандал в связи с присуждением поэту Нобелевской премии. Он выступил, а потом страдал всю жизнь, расплачиваясь за это выступление. Причём в том злополучном году он был, конечно, искренен. А что ещё мог сделать боевой офицер, убеждённый член КПСС, жёсткий поэт, для которого поэтика Пастернака была неприемлема. Я не ищу оправданий давнему выступлению поэта. Я пытаюсь понять его жизненную драму. А то, что она имела место, об этом знали все.
Сам я познакомился с Борисом Абрамовичем в начале 1971 года, после того как прошло Совещание молодых писателей Москвы, и меня вместе с группой относительно молодых литераторов рекомендовали принять в Союз писателей СССР. Сегодня это звучит смешно, но для поэтов, начинающих свой творческий путь в конце шестидесятых, этот союз представлялся почти храмом. И в самом деле – в нём, несмотря на свои трагические судьбы, состояли практически все крупнейшие поэты ХХ века. Почти всю свою зрелую творческую жизнь – исключённый в итоге Борис Пастернак, Николай Заболоцкий, Анна Ахматова, многие поэты, которые в дни нашей поэтической юности были знамениты и обласканы не только властью, но и тем, что называлось любовью народной. Например, Вознесенский, Кирсанов или Смеляков...
Тогда Борис Слуцкий занимал общественный "пост" секретаря партийной организации московских поэтов. Партия тогда как бы старалась работать с творческой молодёжью. Работало и партийное бюро поэтов столицы. Устроили показательную встречу партийного актива с молодыми поэтами, рекомендованными в Союз писателей. На этой встрече выступал и я. Как сейчас помню те три стихотворения, которые прочитал. Мне показалось, что неплохо. Так или иначе, после стихов мне устроили перекрёстный допрос. Больше всего вопросов задавал Борис Слуцкий. Здесь из него снова вылезло его военное прокурорство. Не зря многие коллеги и даже друзья за глаза называли Слуцкого комиссаром советской поэзии. Честно говоря, я взмок, отвечая на его вопросы, – многие из них мне были неприятны. Он спрашивал, словно выискивая болевые точки моей биографии, уязвимые места судьбы. Итак, я взмок, но сегодня думаю, что достойно вышел из этой партийной парилки. Борис Абрамович был вполне удовлетворён тем, как я держался.
Конечно, я не литературовед, не историк литературы, не биограф Слуцкого, просто один из тех, кто был знаком с великим поэтом, и пишу о том, что мне запомнилось объективно и… субъективно.
Через два года на заседании приёмной комиссии, когда в мае 1974 года меня принимали в Союз писателей, он неожиданно поддержал мою кандидатуру. Я и посейчас вспоминаю это с благодарностью. Моими оппонентами были два поэта: Анатолий Жигулин и Леонид Мартынов. Мне не повезло в том смысле, что на этих людей, особенно на Мартынова, никто не мог "надавить". Неожиданно для меня оба моих оппонента выступили в мою защиту. Сначала Мартынов прочитал свою рецензию, потом меня поддержал Жигулин. Точку в обсуждении незапланированно поставил Борис Абрамович. После его единственной доброжелательной фразы состоялось голосование, и меня приняли единогласно при одном воздержавшемся. Я вспоминаю об этом потому, что не ожидал такой поддержки от неласкового и внешне сурового Слуцкого. Обычно он смотрел на вас жёстко, раздувая щёки и топорща рыжеватые усы...
В январе 1976 года я оказался в Доме творчества в Юрмале. Я хорошо запомнил чудесное местечко на берегу Балтийского моря. Три-четыре градуса тепла, почти бесснежная зима, кружевной иней, окутывавший все деревья в скверах Юрмалы и побережья, чайки над незамерзающей Балтикой. В это время здесь отдыхали или работали, как хотите, десяток поэтов из Москвы. В их числе Борис Слуцкий. Мы все знали друг друга и общались – когда чаще, когда реже. Борис Абрамович был здесь вместе с женой Таней, она уже болела неизлечимой болезнью – сейчас не помню, рак крови или ещё что-то онкологическое, он страдал и часто в одиночестве отмеривал шаги вдоль сырого побережья под крики наглых чаек. Несколько раз мне довелось оказаться на этих зимних прогулках вместе с ним, он любил задавать вопросы, как будто хотел найти в ответах собеседника что-то не прояснённое ещё и необходимое ему. Потом, по возвращении домой, я написал стихотворение об одной из наших прогулок, но ему не показал и напечатал это стихотворение в своей книге в 1980 году в обрубленном виде, без посвящения. Постеснялся печатать стихи с посвящением живому классику. Зато потом печатал с его полным названием: "Прогулка с Борисом Слуцким вдоль прибалтийского побережья в январе 1976 года. Юрмала. СССР". Такие прогулки помнишь всю жизнь…
Он "пробил" для своей жены Тани поездку в Париж для лечения, но даже заграничные медицинские чудеса не помогли, она скоро умерла, и это было последним ударом по ещё недавно могучему человеку. У Бориса Абрамовича началась невыносимая депрессия, он почти перестал появляться на людях. В семидесятые годы Борис Слуцкий, который прославился после публикации с лёгкой руки Эренбурга стихотворения "Лошади в океане", выпускал книгу за книгой и печалился, что не написал ничего подобного прославившему его стихотворению. Просто так складываются судьбы поэтов – слава приходит не из тех дверей, из которых её ждут. Однажды при очередной нашей встрече Борис Абрамович стал как-то очень серьёзно выспрашивать меня, как я живу, не нуждаюсь ли в помощи и что, в случае необходимости, я могу обратиться к нему. А через несколько минут я понял, что он таким образом приготовлялся к вручению мне своей новой книги с автографом. Он написал на титульном листе "Сергею Мнацаканяну – дружески. Борис Слуцкий" и вручил мне эту книгу с сознанием значимости сего момента. Дарение книг происходит примерно одинаково, и примерно одинаковы надписи на первой странице. Просто всегда видно, дежурный ли это подарок или он делается от души. Книгу от Слуцкого я принял с благодарностью – мне было приятно внимание прославленного мэтра. Это изданная в "Совписе" книга стихов "Продлённый полдень". Я прочитал её, и многие стихи в ней показались мне великолепными. Вообще Борис Слуцкий – настоящий новатор в поэзии, он "ломал" стих так, как считал нужным, но одновременно так, что это не становилось самоцелью или только формальным приёмом.
Последний раз я видел Бориса Абрамовича в поликлинике Литфонда на "Аэропорте", в ещё старом здании, когда вся поликлиника размещалась на одном этаже писательского кооперативного дома. Он шёл мне навстречу – грузный, в сером костюме и неизменной шерстяной фуфайке с высоким воротником, в глазах поэта читался ужас. Я поздоровался с ним. Не для того, чтобы навязываться, но по привычке здороваться со знакомым человеком. Через силу он кивнул мне и деревянным голосом ответил: "Здравствуй". Тогда я понял, что он уже не здесь, и общение с этим незаурядным человеком и поэтом, который оставил такой след в послевоенной поэзии и советской жизни, уже невозможно. Потом стало известно, что, запираясь в своей однокомнатной квартире, он неистово писал стихи, а в быту ему помогал его брат, который приехал из Тулы и забрал брата к себе. Потом эти стихи несколько лет до собственной смерти "пробивал" в печать бескорыстный душеприказчик поэта, сам согбенный от болезней Юра Болдырев. Слуцкий практически не общался даже по телефону, когда ему звонили старые друзья из фронтового поколения. Сам иногда звонил или просил позвонить ему. Он, мощный и здоровый мужчина, надорвался от непосильной жизненной ноши. Его много издавали посмертно. Но только в новые времена дважды были изданы его очерки и воспоминания военных лет, которые лежали под спудом. Это пронзительные выстраданные книги.
В отличие от многих наших коллег, Бориса Абрамовича не забывают. Так, к примеру, яркое эссе о нём опубликовал Олег Чухонцев, в Питере в издательстве журнала "Нева" вышел основательный том "Борис Слуцкий: воспоминания современников", появилась первая биография… Хочется надеяться, что это только начало обращения к имени и стихам великого поэта советских времён.
Борис Слуцкий – это эпоха не только в советской жизни, но и в живой истории русской поэзии.