* * *

Назначить заместителем тебя
любую вещь — и целовать, и гладить,
с такою нежностью,
чтоб уж ее не чуять,
чтобы молчанье наполняло жизнь.
Как много сил!
Круговорот в природе,
земля оборотится вкруг оси —
и завтра в тот же час я обнаружу
себя вчерашней в зеркале тебя.
Пространство сна.
Ты в комнате соседней.
Мы так близки — и так отдалены.
Будить тебя не стану.
Ты со мною.
О том, что я с тобой,
не знаешь ты.
Мы слиты, спаяны,
рассудку вопреки
и вечности на радость. Бесприютны,
пусты, легки —
и мыльным пузырем
двойным переливаемся в эфире.
Разлука тоже связывает нас.
Ведь расставанье все-таки с тобою,
не с кем-то посторонним. Где б ты ни был,
ты здесь, за стенкой, в комнате соседней,
мы воздухом одним с тобою дышим
и любим так, не чувствуя любви.


* * *

Уже два года празднует душа
не то провал, не то новорожденье.
Уже два года испытанье длится,
попытка или пытка — кто поймет?
Уже два года в самый черный ужас
приходят мне от Господа подарки:
внимание людей, приязнь и дружба,
успех в делах, смягчение страстей...
И только взвоешь — как, всегда нежданно,
случится нечто странное, большое,
и вновь окрылена, и вновь надеюсь,
и кажется: все сбудется, придет.
А нет — себе бормочешь в утешенье:
не выдержу, сломаюсь, не дойду,
и честные Любовь, Надежда, Вера
спешат на помощь, шепчут: "Потерпи..."
И к этим праздникам, и к этой муке
привыкнуть невозможно...


* * *

Пустая, обделенная, чужая,
я думала:
отделена от мира
прозрачной, но прочнейшею завесой.
Не жалко — странно:
как живой — не жить?
Я плоская.
И мир мне
параллелен.
Как будто кто-то составляет списки
и вот однажды вычеркнул меня,
и я теперь нигде не обнаружусь.
Но исподволь и как-то незаметно
я обрела объем и даже форму,
хотя ни биографией, ни мифом
не посчастливилось
обзавестись.
И есть пять чувств — уже совсем немало,
пять оснований — вжиться в мир на ощупь,
и побуждает каждое:
люби.


* * *

Иногда сбывается то, чего никогда не хотел,
о чем не просил, замирая.
Угадав в тебе свою сбежавшую тень,
я узнала: живая.
Иногда отраженье и образ слиты,
но никогда насовсем.
Одолеют сомнений сонмы —
и грозит распад. По счастью, эфирная сеть
сплетена на совесть.
Мы глядим друг на друга, не поднимая век.
Две частицы пазла ручаются: пазл хорош.
Что с того, что один человек
иногда у другого проходит?
Ты у меня не пройдешь.


* * *

Я хочу написать стихи,
длинные, долгие, как разлив реки —
так обычно пишут мужчины.
У них, наверное, в легких такой объем,
что и без воздуха могут выдохнуть водоем
для священного плаванья следствия и причины.
Катится, наливаясь, речь,
в русло свое умеющая вовлечь
все, что в другом потоке — бедно, стыдно, убого.
И красота выходит на первый план,
и накрывает волною любой изъян
самодостаточность гулкого русского слога.
Я хотела бы думать строфой, стихом,
начиная рассказ, заканчивать о другом,
идти за свободной темой, как пахарь за плугом,
разве что направляя ее слегка,
дожидаясь попутного ветерка,
чтобы плуг обернулся парусом, вздымающимся упруго.
Но что поделаешь — гендер. С дыханьем беда,
и себя не хватает не "уже" или "иногда",
а вообще — ни для выдоха, ни для вдоха.
А если речь течет, то смывает себя саму,
и оболочки слов оттягивают суму,
и всякий смысл обманывает, пройдоха.


* * *

Готический собор —
корабль вверх дном:
киль перевернут,
ребра наизнанку.
Там верх и низ
меняются местами,
чтоб можно было
в небо — уплывать.