Поэзия и проза
Владимир Тыцких
Не последнее время
Владимир Михайлович Тыцких родился в Казахстане, в Лениногорске (ныне Риддер), в 1949 году. Окончил Усть-Каменогорское медицинское училище по специальности фельдшер и Киевское высшее военно-морское политическое училище. Работает в Дальневосточном государственном институте искусств.
Служил на Балтийском и Тихоокеанском флотах: на надводных кораблях, подводных лодках, в редакции газеты флота, прошел путь от матроса до капитана второго ранга.
Автор более тридцати книг поэзии, прозы, публицистики, литературной критики, изданных в Арсеньеве, Владивостоке, Москве, Норильске, Усть-Каменогорске (Республика Казахстан). Публиковался в журналах «Алтай», «Байкал», «Бежин луг», «Берега», «День и ночь», «Звезда», «Знамя», «Москва», «Московский вестник», «Наш современник», «Огни Кузбасса», «Октябрь», «Пограничник», «Простор», «Сибирские огни», «Сибирь», «Смена», «Советский воин», «Студенческий меридиан», «Юность» и др.
Отмечен лауреатскими званиями в Москве, Хабаровске, Владивостоке, Нью-Йорке. Награжден медалями имени Константина Симонова, имени Генералиссимуса Александра Суворова, имени Валентина Пикуля. Заслуженный работник культуры России.
Действительный член Русского географического общества.
Живет во Владивостоке.
Служил на Балтийском и Тихоокеанском флотах: на надводных кораблях, подводных лодках, в редакции газеты флота, прошел путь от матроса до капитана второго ранга.
Автор более тридцати книг поэзии, прозы, публицистики, литературной критики, изданных в Арсеньеве, Владивостоке, Москве, Норильске, Усть-Каменогорске (Республика Казахстан). Публиковался в журналах «Алтай», «Байкал», «Бежин луг», «Берега», «День и ночь», «Звезда», «Знамя», «Москва», «Московский вестник», «Наш современник», «Огни Кузбасса», «Октябрь», «Пограничник», «Простор», «Сибирские огни», «Сибирь», «Смена», «Советский воин», «Студенческий меридиан», «Юность» и др.
Отмечен лауреатскими званиями в Москве, Хабаровске, Владивостоке, Нью-Йорке. Награжден медалями имени Константина Симонова, имени Генералиссимуса Александра Суворова, имени Валентина Пикуля. Заслуженный работник культуры России.
Действительный член Русского географического общества.
Живет во Владивостоке.
* * *
Свечерело, и небо над нами
Затопило ночной тишиной.
Вновь горят, словно свечи во храме,
Наши звезды над нашей землей.
И в смущенное сердце лучится
Тихим светом сама благодать.
Мы узнаем, что завтра случится,
А сегодня не будем гадать.
От звезды над отцовским порогом
До прощальных предвечных огней
Все мы, грешные, бродим под Богом
По нечаянной тропке своей.
Жизнь устроена просто и мудро:
Ничего не сказав наперед,
Каждый день занимается утро,
Гаснут звезды и мама встает.
Подымается солнце родное
Над широкой сибирской рекой.
Левый берег — село дорогое.
Правый — город, навек дорогой.
Хватит сердцу покоя и воли
И на том, и на том берегу.
Правый берег запомню до боли.
Левый берег забыть не смогу.
Вечер город обнимет за плечи,
Над селом заклубится дымком...
Первый берег далече-далече,
А второй — далеко-далеко...
Затопило ночной тишиной.
Вновь горят, словно свечи во храме,
Наши звезды над нашей землей.
И в смущенное сердце лучится
Тихим светом сама благодать.
Мы узнаем, что завтра случится,
А сегодня не будем гадать.
От звезды над отцовским порогом
До прощальных предвечных огней
Все мы, грешные, бродим под Богом
По нечаянной тропке своей.
Жизнь устроена просто и мудро:
Ничего не сказав наперед,
Каждый день занимается утро,
Гаснут звезды и мама встает.
Подымается солнце родное
Над широкой сибирской рекой.
Левый берег — село дорогое.
Правый — город, навек дорогой.
Хватит сердцу покоя и воли
И на том, и на том берегу.
Правый берег запомню до боли.
Левый берег забыть не смогу.
Вечер город обнимет за плечи,
Над селом заклубится дымком...
Первый берег далече-далече,
А второй — далеко-далеко...
* * *
В святом углу, на вешалке в передней —
Не знаю, где притих до лучших дней
Мой верный ангел, первый и последний —
Печальный ангел памяти моей.
Я с ним и этой ночью спать не буду —
Бессонная неодолима власть
Его души, живущей там, откуда
Она на белом свете началась;
Где неба перевернутое блюдце
Заветный обозначило предел,
Куда так сильно я хотел вернуться,
Как даже стать счастливым не хотел;
Где, молча прорастая из бурьяна,
До солнца дотянулись тополя,
Где ангел мой мечтал о дальних странах,
Крылатый и беспомощный, как я;
Где нам сердца не скоро потревожит,
Как полою водою унесло
Все то, что ночью грезилось, быть может,
И то, что светлым днем произошло.
И как-то неуверенно и смутно —
Похоже на уже забытый сон —
Вдруг наступило пасмурное утро,
И наконец уснули я и он.
Но грянул гром, и ангел мой очнулся,
Звезда, давно погасшая, зажглась,
И время оглянулось — я вернулся.
Но родина меня не дождалась.
Что ж, пусть назад не обратятся реки —
Былое не бывает не былым:
Там отчая земля жива вовеки
И неразлучна с ангелом моим.
Не знаю, где притих до лучших дней
Мой верный ангел, первый и последний —
Печальный ангел памяти моей.
Я с ним и этой ночью спать не буду —
Бессонная неодолима власть
Его души, живущей там, откуда
Она на белом свете началась;
Где неба перевернутое блюдце
Заветный обозначило предел,
Куда так сильно я хотел вернуться,
Как даже стать счастливым не хотел;
Где, молча прорастая из бурьяна,
До солнца дотянулись тополя,
Где ангел мой мечтал о дальних странах,
Крылатый и беспомощный, как я;
Где нам сердца не скоро потревожит,
Как полою водою унесло
Все то, что ночью грезилось, быть может,
И то, что светлым днем произошло.
И как-то неуверенно и смутно —
Похоже на уже забытый сон —
Вдруг наступило пасмурное утро,
И наконец уснули я и он.
Но грянул гром, и ангел мой очнулся,
Звезда, давно погасшая, зажглась,
И время оглянулось — я вернулся.
Но родина меня не дождалась.
Что ж, пусть назад не обратятся реки —
Былое не бывает не былым:
Там отчая земля жива вовеки
И неразлучна с ангелом моим.
* * *
Уж нет и помину
Восторгам весны,
Но гроздья калины
Еще зелены.
Уже сенокосы
Сметали стога,
Но спелая осень
Еще далека.
То зиму пророчат,
То лету сродни
Холодные ночи
Да теплые дни.
И клонятся ветки:
Любимый ранет —
Как бабьего лета
Поклон и привет.
По летнему саду
Тропинки мои
Уже и не рядом,
Еще не вдали.
Лишь птах предрассветных
Веселый трезвон —
Как бабьего лета
Привет и поклон.
А мимо калины
Протоптанный путь
Еще не покинуть,
Уже не вернуть.
Восторгам весны,
Но гроздья калины
Еще зелены.
Уже сенокосы
Сметали стога,
Но спелая осень
Еще далека.
То зиму пророчат,
То лету сродни
Холодные ночи
Да теплые дни.
И клонятся ветки:
Любимый ранет —
Как бабьего лета
Поклон и привет.
По летнему саду
Тропинки мои
Уже и не рядом,
Еще не вдали.
Лишь птах предрассветных
Веселый трезвон —
Как бабьего лета
Привет и поклон.
А мимо калины
Протоптанный путь
Еще не покинуть,
Уже не вернуть.
* * *
Мир все заметил, но, похоже,
Он сделал вид, что не заметил,
Как восхитительно негоже
Все перепуталось на свете.
С улыбочкой в ладоши хлопнув,
Под наши бредни время вышло
Рассказывать такие хохмы,
Которых белый свет не слышал.
За хохмы эти, эти бредни
В конце концов оно и взыщет.
Не каждый нищий будет беден,
Богач скорее станет нищим.
А мы так радостно шутили,
Что скоро отвечать придется
Дровам за то, что их рубили,
Воде — за грязь на дне колодца.
Но понапрасну брел я следом,
Там, где нога твоя ступала.
Я про дела твои не ведал,
Ты о мечте моей не знала.
Не всякий в том, чего он ищет,
Готов признаться без утайки.
Не каждый попрошайка — нищий.
Не каждый нищий — попрошайка.
За все, что с нами приключилось,
Любой отметь меня наградой —
Приму и милость, и немилость,
Но милостыни мне не надо.
Он сделал вид, что не заметил,
Как восхитительно негоже
Все перепуталось на свете.
С улыбочкой в ладоши хлопнув,
Под наши бредни время вышло
Рассказывать такие хохмы,
Которых белый свет не слышал.
За хохмы эти, эти бредни
В конце концов оно и взыщет.
Не каждый нищий будет беден,
Богач скорее станет нищим.
А мы так радостно шутили,
Что скоро отвечать придется
Дровам за то, что их рубили,
Воде — за грязь на дне колодца.
Но понапрасну брел я следом,
Там, где нога твоя ступала.
Я про дела твои не ведал,
Ты о мечте моей не знала.
Не всякий в том, чего он ищет,
Готов признаться без утайки.
Не каждый попрошайка — нищий.
Не каждый нищий — попрошайка.
За все, что с нами приключилось,
Любой отметь меня наградой —
Приму и милость, и немилость,
Но милостыни мне не надо.
* * *
Было много — остается малость.
Я ль моей зазнобушке не мил?
За нее ли мама не боялась?
Надо мной ли ворон не кружил?
И о чем опять напоминают
Облака на золоте зари?
Широка страна моя родная,
Что там про нее ни говори.
Кружево березовых пейзажей,
А в округе — песни хороши.
Тонкой ветке каждый листик важен,
Каждый голос дорог для души.
Ты ль меня не любишь хоть немного?
Я ли не люблю тебя, мой свет?..
Непроезжей кажется дорога,
А другой — и не было, и нет.
На дворе погода-непогода,
Так, не так — кончаем ночевать.
Не избыть, что неизбывно сроду, —
Русского пути не миновать.
Я ль моей зазнобушке не мил?
За нее ли мама не боялась?
Надо мной ли ворон не кружил?
И о чем опять напоминают
Облака на золоте зари?
Широка страна моя родная,
Что там про нее ни говори.
Кружево березовых пейзажей,
А в округе — песни хороши.
Тонкой ветке каждый листик важен,
Каждый голос дорог для души.
Ты ль меня не любишь хоть немного?
Я ли не люблю тебя, мой свет?..
Непроезжей кажется дорога,
А другой — и не было, и нет.
На дворе погода-непогода,
Так, не так — кончаем ночевать.
Не избыть, что неизбывно сроду, —
Русского пути не миновать.
* * *
Был ли мальчик? Давно ли? Свидетелей встретишь едва ли.
Адрес почта забыла и вычеркнул паспортный стол.
Отгорели костры, у которых друзья ночевали.
Улетел самолет, и назад пароход не пришел.
Появлялось, влюбляло, рвалось — неохотно срасталось.
Пронеслось, потерялось и где-то кричит и молчит.
Это было и — все. Это все, что прошло и осталось,
может быть, только в сердце, пока это сердце стучит.
Этот бедный пейзаж во дворе многодетной державы,
что кормила чужих, а своих не умела беречь,
эти старые двери, открытые слева и справа,
этот смех, этот плач, эта долгая, тихая речь
непременных соседок на лавочке возле подъезда,
этот блекнущий свет, отраженный в вечернем окне, —
если это не Божий, то чей еще дар безвозмездный,
если это не сон, то зачем он тревожит во сне?
Скоро все, чем богат, ты оставишь кому-то в наследство,
и в старинном вопросе проявится ваше родство:
был ли мальчик? Конечно. Куда ему, светлому, деться!
Но тебе неизвестно родимое имя его.
Все случилось уже. Все опять повторится на свете.
Распорядок земной в небесах навсегда утвержден.
Был ли мальчик? Наверно, лишь небо само и ответит.
Или спросит. За все, чем успеет запомниться он.
Адрес почта забыла и вычеркнул паспортный стол.
Отгорели костры, у которых друзья ночевали.
Улетел самолет, и назад пароход не пришел.
Появлялось, влюбляло, рвалось — неохотно срасталось.
Пронеслось, потерялось и где-то кричит и молчит.
Это было и — все. Это все, что прошло и осталось,
может быть, только в сердце, пока это сердце стучит.
Этот бедный пейзаж во дворе многодетной державы,
что кормила чужих, а своих не умела беречь,
эти старые двери, открытые слева и справа,
этот смех, этот плач, эта долгая, тихая речь
непременных соседок на лавочке возле подъезда,
этот блекнущий свет, отраженный в вечернем окне, —
если это не Божий, то чей еще дар безвозмездный,
если это не сон, то зачем он тревожит во сне?
Скоро все, чем богат, ты оставишь кому-то в наследство,
и в старинном вопросе проявится ваше родство:
был ли мальчик? Конечно. Куда ему, светлому, деться!
Но тебе неизвестно родимое имя его.
Все случилось уже. Все опять повторится на свете.
Распорядок земной в небесах навсегда утвержден.
Был ли мальчик? Наверно, лишь небо само и ответит.
Или спросит. За все, чем успеет запомниться он.
Шевардинский редут
Былина нового времени
Мы-то думали: всё! Наши мирные будни
Мы навек защитили в последнем бою.
Только вот он опять, гром тяжелых орудий,
Вновь смертельную песнь автоматы поют.
Мы-то думали: всё! К нам беда не вернется,
И войска боевых не узнают потерь.
Но в дыму почернело афганское солнце:
Рядовой, ты станешь сержантом теперь.
Мы-то думали: всё! Жатву смерти собрали,
Под Берлином война отступилась от нас...
Борони тебя Боже, сынок-новобранец,
Сквозь ослепший прицел вдруг увидеть Кавказ!
Мы-то думали: всё! Без военных пожаров
На парадах отслужит гвардейский десант.
Но куда занесло тебя, прапорщик старый?
Но куда ты попал, молодой лейтенант?!
Мы-то думали: всё! Наши братья-славяне
Нас во веки веков не оставят в беде...
Смыта русская кровь на камнях в Инкермане —
Растворилась, как соль, в черноморской воде.
Зря ли тысячу лет собиралась держава?!
Пусть дотянется Китеж до неба крестом
И найдет свой Царьград гордый внук Святослава
И глухие врата увенчает щитом!
Снова трубы трубят. Поднимайся в дорогу.
Верность старым и вечным заветам своим
Мы в сердцах пронесем, и помолимся Богу,
И за други своя, как велось, постоим.
Длится праведный бой. Долг и Родина святы.
Нас опять убивают. Только всех не убьют.
Есть Россия у нас. Есть в России солдаты.
Есть у каждого свой Шевардинский редут.
Мы навек защитили в последнем бою.
Только вот он опять, гром тяжелых орудий,
Вновь смертельную песнь автоматы поют.
Мы-то думали: всё! К нам беда не вернется,
И войска боевых не узнают потерь.
Но в дыму почернело афганское солнце:
Рядовой, ты станешь сержантом теперь.
Мы-то думали: всё! Жатву смерти собрали,
Под Берлином война отступилась от нас...
Борони тебя Боже, сынок-новобранец,
Сквозь ослепший прицел вдруг увидеть Кавказ!
Мы-то думали: всё! Без военных пожаров
На парадах отслужит гвардейский десант.
Но куда занесло тебя, прапорщик старый?
Но куда ты попал, молодой лейтенант?!
Мы-то думали: всё! Наши братья-славяне
Нас во веки веков не оставят в беде...
Смыта русская кровь на камнях в Инкермане —
Растворилась, как соль, в черноморской воде.
Зря ли тысячу лет собиралась держава?!
Пусть дотянется Китеж до неба крестом
И найдет свой Царьград гордый внук Святослава
И глухие врата увенчает щитом!
Снова трубы трубят. Поднимайся в дорогу.
Верность старым и вечным заветам своим
Мы в сердцах пронесем, и помолимся Богу,
И за други своя, как велось, постоим.
Длится праведный бой. Долг и Родина святы.
Нас опять убивают. Только всех не убьют.
Есть Россия у нас. Есть в России солдаты.
Есть у каждого свой Шевардинский редут.