Всякая всячина
Николай Митрофанов
Из "Автографа о себе"
…Мне трудно теперь сформулировать, как и какими путями приращивались в моих писаниях темы, как своевольно порой трансформировались некоторые из них, тем более что с самого начала своей по-настоящему сознательной жизни я с большей или меньшей интенсивностью действовал в журналистике, вступил в Союз журналистов СССР, несколько лет руководил литературно-драматической редакцией Всесоюзного радио, в 1990-е годы часто печатался в газете "Вечерняя Москва", где работал штатным обозревателем. Я был шеф-редактором журнала "Странствия и приключения", главным редактором издательства "Знание". Последние десять лет мною отданы "Московской энциклопедии", оригинальному изданию историко-биографического толка, о котором, сдается, будут немало говорить после его завершения примерно через год. В вышедших трех томах "МЭ" напечатано множество моих статей о знаменитых и неизвестных
москвичах и гостях Первопрестольной — большинство их подписаны мною и потому легко узнаваемы…
…Мне трудно теперь сформулировать, как и какими путями приращивались в моих писаниях темы, как своевольно порой трансформировались некоторые из них, тем более что с самого начала своей по-настоящему сознательной жизни я с большей или меньшей интенсивностью действовал в журналистике, вступил в Союз журналистов СССР, несколько лет руководил литературно-драматической редакцией Всесоюзного радио, в 1990-е годы часто печатался в газете "Вечерняя Москва", где работал штатным обозревателем. Я был шеф-редактором журнала "Странствия и приключения", главным редактором издательства "Знание". Последние десять лет мною отданы "Московской энциклопедии", оригинальному изданию историко-биографического толка, о котором, сдается, будут немало говорить после его завершения примерно через год. В вышедших трех томах "МЭ" напечатано множество моих статей о знаменитых и неизвестных
москвичах и гостях Первопрестольной — большинство их подписаны мною и потому легко узнаваемы…
И проследовал царь по мосту
на Воробьевы горы…
Отгремели последние залпы Большой европейской войны 1812–1815 годов, и в новой мирной жизни старого континента, не торопясь, задули ветерки разнообразных общественных инициатив. Среди них выделялись своей
солидностью начинания по увековечению памяти павших в масштабных битвах с наполеоновскими войсками, например, в Битве народов под Лейп-
цигом 4–7 октября 1813 года. Не были забыты и отдельные фигуры отличившихся героическими поступками.
Это был процесс естественный. В повседневной жизни после войны фермент радости не только окрашивал будни, но и позволял с удовольствием воспринимать разные переустройства быта, открывающиеся перспективы хозяйственной практики. В самом деле, кое-где заметно оживились
торговля и промышленность. Люди сочувственно встречали послабления, исходившие от властей, еще не додумавшихся до крупных угнетающих
ограничений. Правда, признаки того, что скверные новости не за горами, были налицо. Правители потихоньку подвинчивали гайки, чтобы умерить
общественный кайф от недавних успехов. Сам Наполеон дал для этого серьезный повод. Его молниеносное возвращение на юг Франции, где
разношерстные толпы сразу стали славить императора-реваншиста, показало, что власти должны с опаской думать о своем будущем, о возможности всяких антиправительственных акций. В правительственных кругах европейских государств понемногу укоренялась мысль, что народы надо,
безусловно, удерживать от непредсказуемых реакций. Им, народам, нужна в первую очередь узда, а не вольготная гражданская самодеятельность. Пока еще позволялось веселиться и плодить замыслы, задумываться, как отмечать впредь память погибших в военных действиях, откуда брать для этого гранит и мрамор. Под влиянием патриотически настроенных деятелей в ряде европейских стран решили сооружать заметные монументы в честь устранения Наполеона. В многонациональной России, чье население исповедовало преимущественно православную веру, один из первых
мемориальных проектов возник и получил поддержку общества как замысел православного храма.
солидностью начинания по увековечению памяти павших в масштабных битвах с наполеоновскими войсками, например, в Битве народов под Лейп-
цигом 4–7 октября 1813 года. Не были забыты и отдельные фигуры отличившихся героическими поступками.
Это был процесс естественный. В повседневной жизни после войны фермент радости не только окрашивал будни, но и позволял с удовольствием воспринимать разные переустройства быта, открывающиеся перспективы хозяйственной практики. В самом деле, кое-где заметно оживились
торговля и промышленность. Люди сочувственно встречали послабления, исходившие от властей, еще не додумавшихся до крупных угнетающих
ограничений. Правда, признаки того, что скверные новости не за горами, были налицо. Правители потихоньку подвинчивали гайки, чтобы умерить
общественный кайф от недавних успехов. Сам Наполеон дал для этого серьезный повод. Его молниеносное возвращение на юг Франции, где
разношерстные толпы сразу стали славить императора-реваншиста, показало, что власти должны с опаской думать о своем будущем, о возможности всяких антиправительственных акций. В правительственных кругах европейских государств понемногу укоренялась мысль, что народы надо,
безусловно, удерживать от непредсказуемых реакций. Им, народам, нужна в первую очередь узда, а не вольготная гражданская самодеятельность. Пока еще позволялось веселиться и плодить замыслы, задумываться, как отмечать впредь память погибших в военных действиях, откуда брать для этого гранит и мрамор. Под влиянием патриотически настроенных деятелей в ряде европейских стран решили сооружать заметные монументы в честь устранения Наполеона. В многонациональной России, чье население исповедовало преимущественно православную веру, один из первых
мемориальных проектов возник и получил поддержку общества как замысел православного храма.
Монарх дарит архитектору свое имя
"К орсиканское чудовище" коротало свои скорбные дни в ссылке на далеком острове Святой Елены, а Европа, уже пришедшая в себя после молниеносного финального захвата Наполеоном Франции в 1815 году, обдумывала, как увековечить свои выстраданные победы над ним. В России "изгнание супостата" Александр I решил отметить сооружением в Москве церкви во имя Спасителя Христа. После торжественного возвращения русских полков из зарубежного похода на родину объявили открытый конкурс. В этом творческом состязании почли за честь участвовать
видные отечественные и иностранные архитекторы. Но победил толком никому не известный Карл Магнус Витберг (1787–1855), который был
в первую очередь живописцем! Потомок обрусевшего шведа был обласкан царем, который, к удивлению придворных клевретов, сделал ему чрезвычайно лестный комплимент: "Вы угадали мои мысли, мое желание для этого храма, которое я тайно хранил в себе, не предполагая, чтобы
архитекторы удовлетворили меня; вы заставили камни говорить".
Император действовал далее согласно своей монаршей логике. Наделить камни красноречием мог, по его мнению, только православный. А Витберг был протестантом. Поэтому по желанию самодержца автор понравившегося проекта принял православие. При крещении он был наречен именем самого императора — Александр.
Шел 1817 год, в Москве все пришло в движение. Сверху донизу готовились к небывалым торжествам — закладке уникального храма. Он был задуман как вместилище символики, монолит победной памяти и одновременно алтарь, пред которым сочтет себя счастливым пасть каждый россиянин.
Проект Витберга представляет сейчас для нас не только исторический интерес. Сопряженные с ним обстоятельства тогдашней жизни до сих пор
ярко вырисовывают отношение власти и народа к недавно прогремевшей Большой войне. Захватив своим пожарищем саму Москву, она оставила
грозный след в сознании жителей Первопрестольной, на глазах которых гибли в огне их дома и земляки. Боль утрат и гордость за победы русского
оружия наполняли людей естественным в ту пору огромным желанием воздать хвалу Всевышнему за счастливое избавление от вражеского нашествия. Поэтому весть о появлении достойного плана строительства небывалого храма на Воробьевых горах никого не могла оставить равнодушным. Когда-то на самой вершине их стоял дворец Бориса Годунова. Потом на его месте был выстроен другой дворец, названный Пречистенским, но и тот к началу ХIХ века не существовал. Облюбованная царями местность была любима и москвичами, из поколения в поколение передававшими
предание, будто березовую рощу здесь насадил сам Петр Великий.
видные отечественные и иностранные архитекторы. Но победил толком никому не известный Карл Магнус Витберг (1787–1855), который был
в первую очередь живописцем! Потомок обрусевшего шведа был обласкан царем, который, к удивлению придворных клевретов, сделал ему чрезвычайно лестный комплимент: "Вы угадали мои мысли, мое желание для этого храма, которое я тайно хранил в себе, не предполагая, чтобы
архитекторы удовлетворили меня; вы заставили камни говорить".
Император действовал далее согласно своей монаршей логике. Наделить камни красноречием мог, по его мнению, только православный. А Витберг был протестантом. Поэтому по желанию самодержца автор понравившегося проекта принял православие. При крещении он был наречен именем самого императора — Александр.
Шел 1817 год, в Москве все пришло в движение. Сверху донизу готовились к небывалым торжествам — закладке уникального храма. Он был задуман как вместилище символики, монолит победной памяти и одновременно алтарь, пред которым сочтет себя счастливым пасть каждый россиянин.
Проект Витберга представляет сейчас для нас не только исторический интерес. Сопряженные с ним обстоятельства тогдашней жизни до сих пор
ярко вырисовывают отношение власти и народа к недавно прогремевшей Большой войне. Захватив своим пожарищем саму Москву, она оставила
грозный след в сознании жителей Первопрестольной, на глазах которых гибли в огне их дома и земляки. Боль утрат и гордость за победы русского
оружия наполняли людей естественным в ту пору огромным желанием воздать хвалу Всевышнему за счастливое избавление от вражеского нашествия. Поэтому весть о появлении достойного плана строительства небывалого храма на Воробьевых горах никого не могла оставить равнодушным. Когда-то на самой вершине их стоял дворец Бориса Годунова. Потом на его месте был выстроен другой дворец, названный Пречистенским, но и тот к началу ХIХ века не существовал. Облюбованная царями местность была любима и москвичами, из поколения в поколение передававшими
предание, будто березовую рощу здесь насадил сам Петр Великий.
Каков был замысел Витберга?
Храм предполагалось воздвигнуть высотою в 112 сажен, или 237 метров, от подножия горы до креста. В 70 саженях (149 метров) от набережной Москвы-реки должна была начинаться лестница длиною в 50 сажен (106 метров),
состоящая из пяти громадных террас-уступов. Она вела к нижнему храму, по обеим сторонам которого простиралась колоннада. Здесь предполагалось поместить имена всех павших в Отечественной войне 1812 года воинов. На оконечностях этих галерей намечалось поставить две триумфальные
колонны по 50 сажен высотой. Материалом для первой должны были служить пушки, отбитые у бежавших французов еще до границы, для вто-
рой — орудия, взятые в зарубежных баталиях вплоть до Парижа.
Наземная часть храма планировалось создателями чрезвычайно высокой — 170 метров (при диаметре главного купола более 50 метров). Для сравнения: высота собора Петра в Риме — 141,5 метра, колокольня Ивана Великого — 80 метров (над уровнем Москвы-реки 122 метра).
1 сентября 1817 года, в пятую годовщину появления французов на Воробьевых горах, на месте скорого заложения храма был установлен скромный, непритязательный символ начала грандиозной работы — деревянный крест. На следующий день, который совпал с пятилетием вступления "варваров" в Москву, место будущего храма окропили святой водой и стали рыть фундамент.
Главные церемонии в честь закладки храма были назначены на 12 октября 1817 года. Центральным действующим лицом торжеств предстояло стать, разумеется, самому царю Александру I. Разработке многочисленных деталей
празднества были посвящены усилия самых изощренных умов его свиты и московской начальнической братии.
Выбор главной праздничной даты был отнюдь не случаен, об этом позаботились в первую очередь. 12 октября 1817 года (по старому стилю) исполнялось ровно пять лет, как войска захватчиков ушли из столицы России.
Расквартированные в городе войска (50 тысяч человек) собрались на Девичьем поле. Жители Москвы (общим числом более 400 тысяч) частично были тут же, другие поспешили на Воробьевы горы.
В первом ряду главных по важности мест празднества оказалась церковь Тихвинской иконы Божией матери в Малых Лужниках. Небольшой храм,
находившийся за Новодевичьим монастырем близ Москвы-реки, ничем особенным не выделялся. Со всех сторон он был окружен огородами и лугами. Среди них попадались редкие группы яблонь-дичков. Главная церковная святыня — образ Тихвинской Божией Матери — была весьма почитаемой среди местных жителей, говорили, что некоторым ее заступничество весьма помогло. Однако само местоположение церкви не позволяло ей рассчитывать на безмятежное существование. В весенний паводок церковь, как правило, заливало водой. Так, в 1807 году она "утонула" на два с лишним аршина. В 1812 году в ней лихо похозяйничали оккупанты-французы. Их грабительские аппетиты затронули также расположенную неподалеку Седьмовселенскую церковь, участь которой сложилась трагически. 11 октября 1812 года французы подорвали ее пороховыми зарядами…
Церковь Тихвинской иконы Божией Матери в малых Лужниках, где был совершен молебен в день закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах Но в итоге у Тихвинской церкви обнаружилось очень важное достоинство. Располагаясь на самом берегу реки, она стояла рядом со специально переброшенным мостом, по которому торжественная процессия должна была проследовать из Лужников на Воробьевы горы. Благодаря этому храм был избран местом специального молебна 12 октября 1817 года. Через него в тот день прошли члены царствующей фамилии — император
Александр I, две императрицы — Елизавета Алексеевна и вдовствующая Мария Федоровна. В Тихвинской церкви и возле нее 12 октября 1817 года
собрались практически все церковнослужители Москвы, то есть более 300 священников и 200 дьяконов. Принесли чудотворные Владимирскую и
Иверскую иконы Божией Матери, с которыми процессия с высокими представителями властей должна была отправиться к месту закладки храма.
По сценарию праздника взорам всех собравшихся надлежало обратиться к Воробьевым горам. Туда с образами и хоругвями двинулись все
участвовавшие в богослужении и те, кому удалось к ним присоединиться. Около полудня начался крестный ход через мост, специально сооруженный для перехода на другой берег Москвы-реки.
состоящая из пяти громадных террас-уступов. Она вела к нижнему храму, по обеим сторонам которого простиралась колоннада. Здесь предполагалось поместить имена всех павших в Отечественной войне 1812 года воинов. На оконечностях этих галерей намечалось поставить две триумфальные
колонны по 50 сажен высотой. Материалом для первой должны были служить пушки, отбитые у бежавших французов еще до границы, для вто-
рой — орудия, взятые в зарубежных баталиях вплоть до Парижа.
Наземная часть храма планировалось создателями чрезвычайно высокой — 170 метров (при диаметре главного купола более 50 метров). Для сравнения: высота собора Петра в Риме — 141,5 метра, колокольня Ивана Великого — 80 метров (над уровнем Москвы-реки 122 метра).
1 сентября 1817 года, в пятую годовщину появления французов на Воробьевых горах, на месте скорого заложения храма был установлен скромный, непритязательный символ начала грандиозной работы — деревянный крест. На следующий день, который совпал с пятилетием вступления "варваров" в Москву, место будущего храма окропили святой водой и стали рыть фундамент.
Главные церемонии в честь закладки храма были назначены на 12 октября 1817 года. Центральным действующим лицом торжеств предстояло стать, разумеется, самому царю Александру I. Разработке многочисленных деталей
празднества были посвящены усилия самых изощренных умов его свиты и московской начальнической братии.
Выбор главной праздничной даты был отнюдь не случаен, об этом позаботились в первую очередь. 12 октября 1817 года (по старому стилю) исполнялось ровно пять лет, как войска захватчиков ушли из столицы России.
Расквартированные в городе войска (50 тысяч человек) собрались на Девичьем поле. Жители Москвы (общим числом более 400 тысяч) частично были тут же, другие поспешили на Воробьевы горы.
В первом ряду главных по важности мест празднества оказалась церковь Тихвинской иконы Божией матери в Малых Лужниках. Небольшой храм,
находившийся за Новодевичьим монастырем близ Москвы-реки, ничем особенным не выделялся. Со всех сторон он был окружен огородами и лугами. Среди них попадались редкие группы яблонь-дичков. Главная церковная святыня — образ Тихвинской Божией Матери — была весьма почитаемой среди местных жителей, говорили, что некоторым ее заступничество весьма помогло. Однако само местоположение церкви не позволяло ей рассчитывать на безмятежное существование. В весенний паводок церковь, как правило, заливало водой. Так, в 1807 году она "утонула" на два с лишним аршина. В 1812 году в ней лихо похозяйничали оккупанты-французы. Их грабительские аппетиты затронули также расположенную неподалеку Седьмовселенскую церковь, участь которой сложилась трагически. 11 октября 1812 года французы подорвали ее пороховыми зарядами…
Церковь Тихвинской иконы Божией Матери в малых Лужниках, где был совершен молебен в день закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах Но в итоге у Тихвинской церкви обнаружилось очень важное достоинство. Располагаясь на самом берегу реки, она стояла рядом со специально переброшенным мостом, по которому торжественная процессия должна была проследовать из Лужников на Воробьевы горы. Благодаря этому храм был избран местом специального молебна 12 октября 1817 года. Через него в тот день прошли члены царствующей фамилии — император
Александр I, две императрицы — Елизавета Алексеевна и вдовствующая Мария Федоровна. В Тихвинской церкви и возле нее 12 октября 1817 года
собрались практически все церковнослужители Москвы, то есть более 300 священников и 200 дьяконов. Принесли чудотворные Владимирскую и
Иверскую иконы Божией Матери, с которыми процессия с высокими представителями властей должна была отправиться к месту закладки храма.
По сценарию праздника взорам всех собравшихся надлежало обратиться к Воробьевым горам. Туда с образами и хоругвями двинулись все
участвовавшие в богослужении и те, кому удалось к ним присоединиться. Около полудня начался крестный ход через мост, специально сооруженный для перехода на другой берег Москвы-реки.
Эти колокола будет долго слышать Кремль
И еще об одном храме тут надо упомянуть, потому что в здешних торжествах у него была своя особая роль. Речь пойдет о церкви Живоначальной Троицы, носившей с незапамятных времен также название храма Пресвятой Богородицы во имя иконы Ея "Живоносный Источник". Она была построена в селе Воробьеве очень давно, но в 1811-м обрела выстраданное каменное здание, поднявшееся чуть поодаль, и, по сути, стала храмом вовсе новейшим. Тогда же ее освятили, разместив все иконы из прежнего храма (Сорок сороков. М., 1995. Т. 4. С. 87–89).
Тепло писал об этом храме известный русский литератор Петр Боборыкин, которому такое солидное издание, как "Живописная Россия", заказало текст специального раздела "Современная Москва". Автор весьма уважительно ставит церковь Троицы в один ряд с Мамоновой дачей, Андреевской богадельней и Дворцом Нескучного сада (он был у нас известен впоследствии как резиденция Президиума Академии наук СССР).
Сейчас очень красноречивы эти увековеченные временем писательские штрихи Боборыкина, оттеняющие значение названного окраинного храма
для познания гармонии чистых московских пейзажей с их монастырскими масштабными строениями, спокойными силуэтами башен, изгибами улиц
и речных берегов. Знал ли Боборыкин о роли этой маленькой церкви в большом торжестве 1817 года? Скорее всего, не знал. Оно ушло вдаль, не оставив замысленного следа. Бытописатель, как зоркий человек, увидел пунктир минувшего в сочетании природной и градостроительной красоты Первопрестольной. Ему удалось по-своему отразить это чувство угадываемой причастности наблюдаемых им храмов
ко всему, что их первоначально окружало, впечатляло людей своей духовной близостью к истинно московскому предназначению, к жизни и истории.
Боборыкин с удовольствием подчеркивал: если смотреть с террасы, где шумит один из пристроившихся над рекой московских ресторанов (конечно, Крынкина!), открывается чудесный вид на лужниковский полуостров, видимый отсюда на всем его протяжении.
Именно с этих высот высокомерно взирал на захваченный город Наполеон Бонапарт. Как свидетельствовал французский историк Адольф
Тьер в своем обширном труде "История консульства и империи", здесь императору довелось пережить ни с чем не сравнимое удовлетворение и
негодование: почему эти русские обыватели так непочтительны и не встречают с поклонами пришедшего к ним господина? Популярный в России
Боборыкин не счел нужным сообщить, что Тьер постарался уснастить свой двадцатитомный панегирик Наполеону множеством подробностей, в точности которых многие знатоки, впрочем, сомневались. Но вот тут я Тьеру бы поверил. Своему кумиру он, судя по изложению, позволил детально прощупать открывшуюся ему картину.
Автор многотомника, выходившего с 1845 по 1869 год, очень хорошо знал цену таким скрупулезным описаниям, он сам серьезно занимался
текущей активной политикой — ведь совсем близок был предчувствуемый им в стране социальный взрыв, в результате которого родилась Парижская коммуна. Ее поражение обернется для Тьера триумфом — 31 августа 1871 года его изберут президентом Франции. Вот какие случаются странные сближения и взаимопроникновения времен и событий!
Отметим очень важную деталь: Боборыкин или забыл, или не знал, что накануне Военного совета в Филях в только недавно отстроенной церкви
Живоначальной Троицы в селе Воробьеве молился Михаил Илларионович Кутузов. Этот факт для знатоков истории имел исключительное значение.
Церковь Троицы таким образом оставалась в этих местах уникальным памятником и свидетелем драматических событий 1812 года. В XX веке
ею дважды занимались как следует — в 1964 и в 1971–1972 годах. Подробно рассказать о достоинствах поныне действующего храма, его богатствах быстро не получится — тут надо основательно окунуться в труды московских историков. Но нельзя обойти следующий очень важный момент
московской истории. До 1940 года церковь была за городской чертой, поэтому на нее не распространялся запрет на колокольный звон. И ее колокольня поэтому делала свое дело! В пасхальную ночь голоса ее колоколов доносились до самых стен Кремля…
Тепло писал об этом храме известный русский литератор Петр Боборыкин, которому такое солидное издание, как "Живописная Россия", заказало текст специального раздела "Современная Москва". Автор весьма уважительно ставит церковь Троицы в один ряд с Мамоновой дачей, Андреевской богадельней и Дворцом Нескучного сада (он был у нас известен впоследствии как резиденция Президиума Академии наук СССР).
Сейчас очень красноречивы эти увековеченные временем писательские штрихи Боборыкина, оттеняющие значение названного окраинного храма
для познания гармонии чистых московских пейзажей с их монастырскими масштабными строениями, спокойными силуэтами башен, изгибами улиц
и речных берегов. Знал ли Боборыкин о роли этой маленькой церкви в большом торжестве 1817 года? Скорее всего, не знал. Оно ушло вдаль, не оставив замысленного следа. Бытописатель, как зоркий человек, увидел пунктир минувшего в сочетании природной и градостроительной красоты Первопрестольной. Ему удалось по-своему отразить это чувство угадываемой причастности наблюдаемых им храмов
ко всему, что их первоначально окружало, впечатляло людей своей духовной близостью к истинно московскому предназначению, к жизни и истории.
Боборыкин с удовольствием подчеркивал: если смотреть с террасы, где шумит один из пристроившихся над рекой московских ресторанов (конечно, Крынкина!), открывается чудесный вид на лужниковский полуостров, видимый отсюда на всем его протяжении.
Именно с этих высот высокомерно взирал на захваченный город Наполеон Бонапарт. Как свидетельствовал французский историк Адольф
Тьер в своем обширном труде "История консульства и империи", здесь императору довелось пережить ни с чем не сравнимое удовлетворение и
негодование: почему эти русские обыватели так непочтительны и не встречают с поклонами пришедшего к ним господина? Популярный в России
Боборыкин не счел нужным сообщить, что Тьер постарался уснастить свой двадцатитомный панегирик Наполеону множеством подробностей, в точности которых многие знатоки, впрочем, сомневались. Но вот тут я Тьеру бы поверил. Своему кумиру он, судя по изложению, позволил детально прощупать открывшуюся ему картину.
Автор многотомника, выходившего с 1845 по 1869 год, очень хорошо знал цену таким скрупулезным описаниям, он сам серьезно занимался
текущей активной политикой — ведь совсем близок был предчувствуемый им в стране социальный взрыв, в результате которого родилась Парижская коммуна. Ее поражение обернется для Тьера триумфом — 31 августа 1871 года его изберут президентом Франции. Вот какие случаются странные сближения и взаимопроникновения времен и событий!
Отметим очень важную деталь: Боборыкин или забыл, или не знал, что накануне Военного совета в Филях в только недавно отстроенной церкви
Живоначальной Троицы в селе Воробьеве молился Михаил Илларионович Кутузов. Этот факт для знатоков истории имел исключительное значение.
Церковь Троицы таким образом оставалась в этих местах уникальным памятником и свидетелем драматических событий 1812 года. В XX веке
ею дважды занимались как следует — в 1964 и в 1971–1972 годах. Подробно рассказать о достоинствах поныне действующего храма, его богатствах быстро не получится — тут надо основательно окунуться в труды московских историков. Но нельзя обойти следующий очень важный момент
московской истории. До 1940 года церковь была за городской чертой, поэтому на нее не распространялся запрет на колокольный звон. И ее колокольня поэтому делала свое дело! В пасхальную ночь голоса ее колоколов доносились до самых стен Кремля…
Закладной крест стоял еще столетие...
На средних уступах Воробьевых гор, примерно в том месте, где предстояло оказаться алтарю нижнего храма, царь Александр прошел через ряды священнослужителей. После водоосвящения он положил первый камень
в основание храма Христа Спасителя, спроектированного Витбергом.
Как говорят документы и воспоминания, в этот день в Москве господствовал необычайный подъем. На улицах гремела полковая музыка, обыватели и гости отплясывали до позднего вечера, не забывая при этом угощаться за столами, заставленными даровой снедью. Стечение народа было невиданным. Балконы и окна заполнили люди. Некоторые облюбовали крыши, а кое-кто устроил для себя специальные "насесты", чтобы с их высоты наблюдать за церемонией.
Главные участники торжеств тем же путем вернулись к Тихвинской церкви. До позднего вечера на Воробьевых горах кишел московский люд, осматривая места будущих работ. Никто не миновал площадку, на которой появился крест, обозначавший место, где предполагалась постройка храма.
Стройка на Воробьевых горах особенно активно развернулась в первой половине 1820-х годов. Более одиннадцати тысяч землекопов готовили
ложе для фундамента храма Христа Спасителя. Но грунт был не исследован, и возникли сомнения, сможет ли удержаться на береговом склоне столь
грандиозное сооружение. Правда, некоторые исследователи полагают,
что главной причиной отказа от строительства стали хищения и финансовые злоупотребления. Алчным подрядчикам удалось прикарманить такие крупные суммы, что сам Витберг бросился в Петербург жаловаться царю на казнокрадов, их жуткие подлоги и обманы. Судили его вместе с ними,
признали виновным и сослали в Вятку. С ним дружил там его сосед по изгнанию Александр Герцен, он очень хорошо отзывался о маэстро.
После вступления на престол Николая I идея создания храма на избранном месте еще теплилась. Но подспудно менялось мнение о проекте Витберга, в котором запечатлелись масонские симпатии архитектора, развитые не без поддержи влиятельных фигур, находившихся на ключевых постах самодержавной иерархии. На новый конкурс некоторые архитекторы рискнули подать свои проекты. Однако после того, как царь выбрал К. А. Тона на роль официального создателя собора, вопрос о ранее избранном месте отпал.
Архитектор Тон предложил три новые площадки: за Воспитательным домом у церкви Никиты Мученика, у Страстного или же Алексеевского монастырей. Самодержец остановился на последнем варианте. Новому собору, как и храму Витберга, предстояло вознестись, обратившись к Москве-реке. Но на этом сходство практически заканчивалось. Тон кардинально отошел от проекта Витберга, начав своим детищем эпоху новой русской архитектуры, возрождавшей древнюю отечественную художественную традицию.
А крест простоял долго. Во всяком случае, в 1912 году Николай Иванович Пастухов, издававший знаменитую газету "Московский листок", включил фотографию старинной московской реликвии-памятника в исторический очерк о Москве в эпоху войны с Наполеоном.
Уничтожение храма Христа Спасителя в 1931 году было нашей национальной трагедией. Вместе с ним погибли многие художественные
ценности. Подвергся бессмысленному разрушению даже алтарь, талантливо созданный из каррарского мрамора в виде небольшого храма, хотя его изъявляли желание купить американцы. Приняв за цель строительство Дворца Советов на месте российской святыни, советские вожди старались проследить, чтобы в облике нового здания не просвечивало даже подобия "храмовых мотивов". Архитектурный гигант должен был "улететь" своей вершиной за облака. Вместе со стометровой фигурой Ленина его высота составила бы 415 метров. Однако чуждая московской
почве "башня" с идольским уклоном мистическим образом аннигилировалась, не успев укорениться на грешной земле.
Уже в 1941 году стало ясно, что железобетонный фундамент и мощные шпунты из легированной стали не смогут удержать массу спроектированного здания. Наши предки в свое время залили в основу храма многие тонны свинца, однако эта "подушка" была разбита взрывами 1931 года. Металл стальных балок, забитых в грунт, забрали для оборонных нужд, а потом на месте несостоявшегося политхрама большевиков устроили открытый
плавательный бассейн, зачастую (особенно зимой) окутанный огромными клубами пара. Банный дух над древним Чертольем закономерно родил
пословицу: "Был храм, потом хлам, а теперь — срам". По сути, оправдывалось пророчество игуменьи стоявшего здесь некогда Алексеевского монастыря: "Месту этому пусту быть".
Возрождение храма Христа Спасителя на его исконном месте стало событием огромного значения. В гранях истории этого легендарного сооружения с новой силой отразились исключительно ценные напоминания об уроках минувшего, о людях, которые думали о нас — своих потомках.
История же храма Тихвинской Божией Матери оборвалась в середине 1950-х годов, когда он был снесен до основания при строительстве Центральной спортивной арены в Лужниках.
в основание храма Христа Спасителя, спроектированного Витбергом.
Как говорят документы и воспоминания, в этот день в Москве господствовал необычайный подъем. На улицах гремела полковая музыка, обыватели и гости отплясывали до позднего вечера, не забывая при этом угощаться за столами, заставленными даровой снедью. Стечение народа было невиданным. Балконы и окна заполнили люди. Некоторые облюбовали крыши, а кое-кто устроил для себя специальные "насесты", чтобы с их высоты наблюдать за церемонией.
Главные участники торжеств тем же путем вернулись к Тихвинской церкви. До позднего вечера на Воробьевых горах кишел московский люд, осматривая места будущих работ. Никто не миновал площадку, на которой появился крест, обозначавший место, где предполагалась постройка храма.
Стройка на Воробьевых горах особенно активно развернулась в первой половине 1820-х годов. Более одиннадцати тысяч землекопов готовили
ложе для фундамента храма Христа Спасителя. Но грунт был не исследован, и возникли сомнения, сможет ли удержаться на береговом склоне столь
грандиозное сооружение. Правда, некоторые исследователи полагают,
что главной причиной отказа от строительства стали хищения и финансовые злоупотребления. Алчным подрядчикам удалось прикарманить такие крупные суммы, что сам Витберг бросился в Петербург жаловаться царю на казнокрадов, их жуткие подлоги и обманы. Судили его вместе с ними,
признали виновным и сослали в Вятку. С ним дружил там его сосед по изгнанию Александр Герцен, он очень хорошо отзывался о маэстро.
После вступления на престол Николая I идея создания храма на избранном месте еще теплилась. Но подспудно менялось мнение о проекте Витберга, в котором запечатлелись масонские симпатии архитектора, развитые не без поддержи влиятельных фигур, находившихся на ключевых постах самодержавной иерархии. На новый конкурс некоторые архитекторы рискнули подать свои проекты. Однако после того, как царь выбрал К. А. Тона на роль официального создателя собора, вопрос о ранее избранном месте отпал.
Архитектор Тон предложил три новые площадки: за Воспитательным домом у церкви Никиты Мученика, у Страстного или же Алексеевского монастырей. Самодержец остановился на последнем варианте. Новому собору, как и храму Витберга, предстояло вознестись, обратившись к Москве-реке. Но на этом сходство практически заканчивалось. Тон кардинально отошел от проекта Витберга, начав своим детищем эпоху новой русской архитектуры, возрождавшей древнюю отечественную художественную традицию.
А крест простоял долго. Во всяком случае, в 1912 году Николай Иванович Пастухов, издававший знаменитую газету "Московский листок", включил фотографию старинной московской реликвии-памятника в исторический очерк о Москве в эпоху войны с Наполеоном.
Уничтожение храма Христа Спасителя в 1931 году было нашей национальной трагедией. Вместе с ним погибли многие художественные
ценности. Подвергся бессмысленному разрушению даже алтарь, талантливо созданный из каррарского мрамора в виде небольшого храма, хотя его изъявляли желание купить американцы. Приняв за цель строительство Дворца Советов на месте российской святыни, советские вожди старались проследить, чтобы в облике нового здания не просвечивало даже подобия "храмовых мотивов". Архитектурный гигант должен был "улететь" своей вершиной за облака. Вместе со стометровой фигурой Ленина его высота составила бы 415 метров. Однако чуждая московской
почве "башня" с идольским уклоном мистическим образом аннигилировалась, не успев укорениться на грешной земле.
Уже в 1941 году стало ясно, что железобетонный фундамент и мощные шпунты из легированной стали не смогут удержать массу спроектированного здания. Наши предки в свое время залили в основу храма многие тонны свинца, однако эта "подушка" была разбита взрывами 1931 года. Металл стальных балок, забитых в грунт, забрали для оборонных нужд, а потом на месте несостоявшегося политхрама большевиков устроили открытый
плавательный бассейн, зачастую (особенно зимой) окутанный огромными клубами пара. Банный дух над древним Чертольем закономерно родил
пословицу: "Был храм, потом хлам, а теперь — срам". По сути, оправдывалось пророчество игуменьи стоявшего здесь некогда Алексеевского монастыря: "Месту этому пусту быть".
Возрождение храма Христа Спасителя на его исконном месте стало событием огромного значения. В гранях истории этого легендарного сооружения с новой силой отразились исключительно ценные напоминания об уроках минувшего, о людях, которые думали о нас — своих потомках.
История же храма Тихвинской Божией Матери оборвалась в середине 1950-х годов, когда он был снесен до основания при строительстве Центральной спортивной арены в Лужниках.