РУБРИКА «КРЫМСКАЯ ТЕТРАДЬ»
Николай ТАРАСЕНКО
ОТВЛЕКАЮЩИЕ ДЕСАНТЫ
поэма
поэма
Урок поколений войны до конца не разгадан,
забытые вспышки на мой набегают экран.
А сколько их, лет этой ленты, осталось за кадром,
в масштабе двухвёрстки, который мне памятью дан!
– 1 –
Ребята смотрят ленту про войну,
для них переоткрытую страну.
Актёр хорош, и лирика своя...
Но не о том, что мог бы вспомнить я.
Как в комментарий, в память загляну.
Неужто я ношу в себе войну
какую-то ещё? Да нет, она.
По всем статьям та самая война.
Не собираюсь править, как доцент,
ни чей-то бой, ни почерк, ни акцент.
Смерть и война – что ночью колея:
для всех одна, и каждому своя.
Своим десантом в ледяных волнах.
Своей гранатой в четырех шагах.
Ты жив, но твой осколок – он в тебе,
невынутый, застрял в твоей судьбе.
Учитель, сторож, инвалид, поэт
его в себе таскают столько лет.
Где он засел, то знают лишь друзья.
Была война. У каждого своя.
– 2 –
Еще клубясь передо мною,
вся жизнь, из пепла и огня,
не стала прошлым за спиною,
не просквозила сквозь меня.
С плаката списан под копирку,
Спешил – не знал, что путь далёк, –
нёс на затылке бескозырку,
как будто лавровый венок.
Чем меньше знаешь, крепче спишь.
Виват расклёшенным штанинам!
От солнца бронзовый крепыш,
я был счастливым гражданином.
Страх жизни, смертная закалка –
ёще не знал я ничего.
Весны мне предвоенной жалко
и Севастополя того.
– 3 –
От пристани, сквозь пыль прибоя
вдруг различить отрадно мне
мое училище морское
на Корабельной стороне.
«Береговая оборона...».
Мы были береговики,
но форма – флотского фасона,
а значит, тоже моряки.
Сияют бляхи лунным блеском,
мы с другом, Толей Пламеневским,
на увольнении вдвоём.
Частят сердца. Свиданья ждём.
Девятиклассниц, двух подруг,
двух платьев ситцевых в горошек,
носочков белых, босоножек,
почти товарищеских рук.
Воскресная кипела буря
тельняшек, гюйсов, якорей,
по морю бурному Примбуля
среди опаснейших приманок
(нашивок, с крабом капитанок)
пройти старались побыстрей.
Подруги были однолюбки,
при нас голосовали за
их неподведенные губки,
и полудетские поступки,
и полувзрослые глаза.
Судьба страстей в курсантском мире!
В кино билетов не достать,
невест мороженым кормили,
и сидром яблочным поили,
и подымались провожать, –
все вверх по улочкам, на гору,
в места слободкинские те,
где уркагану или вору
не попадайся в темноте.
Осталось памятным свиданье.
Стоят, дорогу заслоня,
три папироски, три огня,
три винно-водочных дыханья,
и в школьниц наших – матерня.
Мы, сняв ремни, сечём с размаху,
девчонки спрятались, визжа.
Силён свинец, подлитый в бляху,
и против финского ножа.
Простились у фонтанных струй.
От пережитого волненья
подарен первый поцелуй...
«До следующего увольненья!».
забытые вспышки на мой набегают экран.
А сколько их, лет этой ленты, осталось за кадром,
в масштабе двухвёрстки, который мне памятью дан!
– 1 –
Ребята смотрят ленту про войну,
для них переоткрытую страну.
Актёр хорош, и лирика своя...
Но не о том, что мог бы вспомнить я.
Как в комментарий, в память загляну.
Неужто я ношу в себе войну
какую-то ещё? Да нет, она.
По всем статьям та самая война.
Не собираюсь править, как доцент,
ни чей-то бой, ни почерк, ни акцент.
Смерть и война – что ночью колея:
для всех одна, и каждому своя.
Своим десантом в ледяных волнах.
Своей гранатой в четырех шагах.
Ты жив, но твой осколок – он в тебе,
невынутый, застрял в твоей судьбе.
Учитель, сторож, инвалид, поэт
его в себе таскают столько лет.
Где он засел, то знают лишь друзья.
Была война. У каждого своя.
– 2 –
Еще клубясь передо мною,
вся жизнь, из пепла и огня,
не стала прошлым за спиною,
не просквозила сквозь меня.
С плаката списан под копирку,
Спешил – не знал, что путь далёк, –
нёс на затылке бескозырку,
как будто лавровый венок.
Чем меньше знаешь, крепче спишь.
Виват расклёшенным штанинам!
От солнца бронзовый крепыш,
я был счастливым гражданином.
Страх жизни, смертная закалка –
ёще не знал я ничего.
Весны мне предвоенной жалко
и Севастополя того.
– 3 –
От пристани, сквозь пыль прибоя
вдруг различить отрадно мне
мое училище морское
на Корабельной стороне.
«Береговая оборона...».
Мы были береговики,
но форма – флотского фасона,
а значит, тоже моряки.
Сияют бляхи лунным блеском,
мы с другом, Толей Пламеневским,
на увольнении вдвоём.
Частят сердца. Свиданья ждём.
Девятиклассниц, двух подруг,
двух платьев ситцевых в горошек,
носочков белых, босоножек,
почти товарищеских рук.
Воскресная кипела буря
тельняшек, гюйсов, якорей,
по морю бурному Примбуля
среди опаснейших приманок
(нашивок, с крабом капитанок)
пройти старались побыстрей.
Подруги были однолюбки,
при нас голосовали за
их неподведенные губки,
и полудетские поступки,
и полувзрослые глаза.
Судьба страстей в курсантском мире!
В кино билетов не достать,
невест мороженым кормили,
и сидром яблочным поили,
и подымались провожать, –
все вверх по улочкам, на гору,
в места слободкинские те,
где уркагану или вору
не попадайся в темноте.
Осталось памятным свиданье.
Стоят, дорогу заслоня,
три папироски, три огня,
три винно-водочных дыханья,
и в школьниц наших – матерня.
Мы, сняв ремни, сечём с размаху,
девчонки спрятались, визжа.
Силён свинец, подлитый в бляху,
и против финского ножа.
Простились у фонтанных струй.
От пережитого волненья
подарен первый поцелуй...
«До следующего увольненья!».