ПЕТЕРБУРГСКИЙ «ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ»
Наше объединение было создано 18 октября 2000 года. Именно в тот день общим голосованием поэты выбрали название – «Пиитер». В этом слове оказались удачно совмещены и поэзия, и Петербург.
Со временем количество участников объединения росло, уровень их мастерства – тоже. В 2003 году мы познакомились с руководством литературного клуба XL и обнаружили, что все мы являемся единомышленниками и одержимы одной идеей – организовать большой литературный фестиваль. Идея была успешно реализована, поэтический фестиваль-марафон, получивший название «Петербургские мосты», состоялся и стал с тех пор ежегодным.
Пиитерцы участвуют в гастрольных поездках и дружественных фестивалях. Москва, Коктебель, Киев, Минск, Казань , Пушкинские Горы, Новгород – вот неполный список городов, где мы выступали. В планах – Вологда, Ярославль, Уфа, зарубежные поездки.
За десять лет у нас было всякое: менялся состав участников, кто-то приходил, кто-то уходил, появилось много талантливой молодежи, работы наших авторов публиковали известные российские и зарубежные журналы, некоторые участники вступили в творческий союз.
К юбилею мы учредили книжную серию «Библиотека Пиитера». Уже увидели свет четыре книги, вскоре выйдет еще несколько.
Аббревиатура «лито» обычно вызывает ассоциации с классической литературной учебой – солидный мэтр, окруженный почтительно внимающими учениками. Однако «Пиитер» – не классическое лито: к нам приходят не только для того, чтобы чему-то научиться, но и для того, чтобы поделиться своим опытом (так, например, в последний год участниками Пиитера стали известные поэты Дмитрий Григорьев, Нина Савушкина, Евгений Антипов, Андрей Нитченко), поучаствовать в наших гастрольных поездках, да и просто потому, что нам хорошо и весело вместе. Один из критиков назвал нас «орденом тамплиеров». Может быть, мы и тамплиеры, если считать поэзию храмом. Приходите – и всё увидите сами. На нашем сайте www.piiter.ru вы найдете всю необходимую информацию.
Со временем количество участников объединения росло, уровень их мастерства – тоже. В 2003 году мы познакомились с руководством литературного клуба XL и обнаружили, что все мы являемся единомышленниками и одержимы одной идеей – организовать большой литературный фестиваль. Идея была успешно реализована, поэтический фестиваль-марафон, получивший название «Петербургские мосты», состоялся и стал с тех пор ежегодным.
Пиитерцы участвуют в гастрольных поездках и дружественных фестивалях. Москва, Коктебель, Киев, Минск, Казань , Пушкинские Горы, Новгород – вот неполный список городов, где мы выступали. В планах – Вологда, Ярославль, Уфа, зарубежные поездки.
За десять лет у нас было всякое: менялся состав участников, кто-то приходил, кто-то уходил, появилось много талантливой молодежи, работы наших авторов публиковали известные российские и зарубежные журналы, некоторые участники вступили в творческий союз.
К юбилею мы учредили книжную серию «Библиотека Пиитера». Уже увидели свет четыре книги, вскоре выйдет еще несколько.
Аббревиатура «лито» обычно вызывает ассоциации с классической литературной учебой – солидный мэтр, окруженный почтительно внимающими учениками. Однако «Пиитер» – не классическое лито: к нам приходят не только для того, чтобы чему-то научиться, но и для того, чтобы поделиться своим опытом (так, например, в последний год участниками Пиитера стали известные поэты Дмитрий Григорьев, Нина Савушкина, Евгений Антипов, Андрей Нитченко), поучаствовать в наших гастрольных поездках, да и просто потому, что нам хорошо и весело вместе. Один из критиков назвал нас «орденом тамплиеров». Может быть, мы и тамплиеры, если считать поэзию храмом. Приходите – и всё увидите сами. На нашем сайте www.piiter.ru вы найдете всю необходимую информацию.
Виктор Ганч, Дмитрий Легеза,
Галина Илюхина, Ольга Хохлова
Галина Илюхина, Ольга Хохлова
Евгений АНТИПОВ
* * *
На целый миг застыть и не тревожить время.
Остановись, сюжет. Увидеть мудрость в том,
чтоб день благодарить за те стихотворенья,
еще которых нет, которым быть потом.
Не подбирая слог, растратить вдохновенье –
когда словам простор, когда слова легки…
Так, глядя на восток, букет цветов осенних
беззвучные на стол роняет лепестки.
…Совсем не надо букв. Все просто оказалось.
И холоден восток, и запад заалел…
Не искушал судьбу, ведь что-нибудь осталось –
не стих, так лепесток на письменном столе.
Остановись, сюжет. Увидеть мудрость в том,
чтоб день благодарить за те стихотворенья,
еще которых нет, которым быть потом.
Не подбирая слог, растратить вдохновенье –
когда словам простор, когда слова легки…
Так, глядя на восток, букет цветов осенних
беззвучные на стол роняет лепестки.
…Совсем не надо букв. Все просто оказалось.
И холоден восток, и запад заалел…
Не искушал судьбу, ведь что-нибудь осталось –
не стих, так лепесток на письменном столе.
Дмитрий БОГАТЫРЕВ
Тролль
Я летом ем траву, зимой питаюсь снегом
Недавно выпал превосходный снег
Удачно притворяюсь человеком
Копченый хек
Октябрь – ищу грибы, апрель – пою с котами
Когда подует ветер – я лечу
В кого влюблюсь – кленовыми листами
Озолочу
Я человек лицом, но видела ль меня ты,
Когда я только прорастал из пня?
Я не могу играть с тобой в расклады
Прости меня
Недавно выпал превосходный снег
Удачно притворяюсь человеком
Копченый хек
Октябрь – ищу грибы, апрель – пою с котами
Когда подует ветер – я лечу
В кого влюблюсь – кленовыми листами
Озолочу
Я человек лицом, но видела ль меня ты,
Когда я только прорастал из пня?
Я не могу играть с тобой в расклады
Прости меня
Владимир БОРИСКИН
* * *
Дырявый кошель, что сетка,
такая и жизнь – худая.
В дорожную пыль монетка
ныряет, за ней другая.
Осталось навряд ли много
подпрыгивающей меди,
беспечно, со мной не в ногу,
сорят серебром соседи –
юнцы, мотовство им в радость,
значительны номиналы,
год-два – ну такая малость,
что жизнь тебе наменяла.
А дальше – одни расходы,
трать все из копилок-кошек,
вот рублик – на бутерброды,
стишок на последний грошик.
такая и жизнь – худая.
В дорожную пыль монетка
ныряет, за ней другая.
Осталось навряд ли много
подпрыгивающей меди,
беспечно, со мной не в ногу,
сорят серебром соседи –
юнцы, мотовство им в радость,
значительны номиналы,
год-два – ну такая малость,
что жизнь тебе наменяла.
А дальше – одни расходы,
трать все из копилок-кошек,
вот рублик – на бутерброды,
стишок на последний грошик.
Виктор ГАНЧ
* * *
Запоздалый прохожий во тьму
Углубляется – путь его долог,
словно лодок бессмысленный волок –
ни к чему, ни к чему, ни к чему.
Он уже разменял не один
лет бессмысленный серый десяток,
пропылился от шляпы до пяток –
всё в пути, всё в пути, всё в пути.
Ни к чему ни молитвы слова,
ни советы седых эскулапов –
он почти что приблизился к трапу –
и обвал, и обвал, и обвал.
Не обрыв, а туман и река.
Весла на воду. Здесь не хоронят.
На реке только лодка Харона
так легка, так легка, так легка.
Углубляется – путь его долог,
словно лодок бессмысленный волок –
ни к чему, ни к чему, ни к чему.
Он уже разменял не один
лет бессмысленный серый десяток,
пропылился от шляпы до пяток –
всё в пути, всё в пути, всё в пути.
Ни к чему ни молитвы слова,
ни советы седых эскулапов –
он почти что приблизился к трапу –
и обвал, и обвал, и обвал.
Не обрыв, а туман и река.
Весла на воду. Здесь не хоронят.
На реке только лодка Харона
так легка, так легка, так легка.
Ольга ГРИШИНА (Бельгия)
Стихи о том, как автор, скорбно стеная,
разбирал свою библиотеку
разбирал свою библиотеку
Валентине Ботевой
О библиотека моя, наказанье мое!
Возжаждала знания – вот и хлебаю ковшами.
К полуночи что-то трещит и пищит за ушами,
И в слабую маковку злобно долбит воронье.
О дух пресвятой, просвещения век золотой!
Сколь прян твой настой, в коем смешаны буквы и числа!
В руках моих чаша с эссенцией чистого смысла.
Чтоб к ночи нарезаться, хватит одной запятой.
О мудрые истины – истинно, слаб человек:
Не выпить до донышка – великовата посуда.
Всё в печку. Оставить бы только Серебряный век,
И ложкой серебряной черпать и черпать оттуда...
Возжаждала знания – вот и хлебаю ковшами.
К полуночи что-то трещит и пищит за ушами,
И в слабую маковку злобно долбит воронье.
О дух пресвятой, просвещения век золотой!
Сколь прян твой настой, в коем смешаны буквы и числа!
В руках моих чаша с эссенцией чистого смысла.
Чтоб к ночи нарезаться, хватит одной запятой.
О мудрые истины – истинно, слаб человек:
Не выпить до донышка – великовата посуда.
Всё в печку. Оставить бы только Серебряный век,
И ложкой серебряной черпать и черпать оттуда...
Случайный дым
«Мы – серебро»
М.Ц.
М.Ц.
О славные былые времена –
Ни окрика, ни страха, ни запрета.
Вот сигарета снова зажжена.
Какой мне бес подсунул сигарету
И в чарку льет зеленого вина,
Кромсает в плошку яблоки тугие?
И крутит о белесой ностальгии
Запретный кадр из розового сна?
Я не боюсь. Так погоди ж и ты
Меж пыльных строчек малевать кресты
Такого же безрадостного цвета.
Мы – серебро, нас не спалят дотла.
Поскольку жизнь, какой бы ни была,
Боится нас.
И нам – платить за это.
Ни окрика, ни страха, ни запрета.
Вот сигарета снова зажжена.
Какой мне бес подсунул сигарету
И в чарку льет зеленого вина,
Кромсает в плошку яблоки тугие?
И крутит о белесой ностальгии
Запретный кадр из розового сна?
Я не боюсь. Так погоди ж и ты
Меж пыльных строчек малевать кресты
Такого же безрадостного цвета.
Мы – серебро, нас не спалят дотла.
Поскольку жизнь, какой бы ни была,
Боится нас.
И нам – платить за это.
Дмитрий ГРИГОРЬЕВ
* * *
То ли куст стоит, то ли костер горит,
черное пламя — мертвый огонь,
я ольху срубил, горький сок пил,
белый день искал
у чужого костра:
там сидят какие-то рыбаки –
лица в саже, слова в пыли,
говорят: мы солнце вчера сожгли
красиво горело, плевало огнем
но никто не жалеет о нем,
теперь в костре тихо тлеет луна,
когда догорит — еще звезд до хрена,
и мы не уйдем, пока все не спалим
так что ступай приятель на…
А в моих глазах лишь ольха-река,
Чья кровь темна и на вкус горька
черное пламя — мертвый огонь,
я ольху срубил, горький сок пил,
белый день искал
у чужого костра:
там сидят какие-то рыбаки –
лица в саже, слова в пыли,
говорят: мы солнце вчера сожгли
красиво горело, плевало огнем
но никто не жалеет о нем,
теперь в костре тихо тлеет луна,
когда догорит — еще звезд до хрена,
и мы не уйдем, пока все не спалим
так что ступай приятель на…
А в моих глазах лишь ольха-река,
Чья кровь темна и на вкус горька
Олег ГОРШКОВ (Ярославль)
* * *
Надломившись, хрустнет ветка в загустевшей тишине,
и взметнется занавеска в чьем-то пристальном окне.
И замрешь во всей крамоле на миру и на ветру,
пыль – столпом краеугольным, время – пылью, подобру-
поздорову заводного не унять теперь сверчка,
что за ключик, что за слово так заводит дурачка?
Пыль глотая, он стрекочет граду, миру, муравью
всё беспамятней, всё громче жизнь мелькнувшую свою,
и каким-то чудом длится, длится эта стрекотня
тридесятую седмицу нескончаемого дня.
Что ни звук – пыльца и споры. Ну же, ври и ворожи.
Видишь, как травинкой сорной прорастает снова жизнь,
как из ветки по надлому выступает млечный сок –
словом вспыхнувшим ведомый, ворожи и ври, сверчок,
выговаривай по слогу, проговаривай тщету,
что б там ни было, у Бога каждый голос на счету –
бормотанье, посвист, лепет… Растворившись в стрекотне,
гаснет день, но всё теплеет свет в распахнутом окне,
всё цветет окрест цикута – горький вкус пыльцы во рту,
и легко стоять как будто на миру и на ветру…
и взметнется занавеска в чьем-то пристальном окне.
И замрешь во всей крамоле на миру и на ветру,
пыль – столпом краеугольным, время – пылью, подобру-
поздорову заводного не унять теперь сверчка,
что за ключик, что за слово так заводит дурачка?
Пыль глотая, он стрекочет граду, миру, муравью
всё беспамятней, всё громче жизнь мелькнувшую свою,
и каким-то чудом длится, длится эта стрекотня
тридесятую седмицу нескончаемого дня.
Что ни звук – пыльца и споры. Ну же, ври и ворожи.
Видишь, как травинкой сорной прорастает снова жизнь,
как из ветки по надлому выступает млечный сок –
словом вспыхнувшим ведомый, ворожи и ври, сверчок,
выговаривай по слогу, проговаривай тщету,
что б там ни было, у Бога каждый голос на счету –
бормотанье, посвист, лепет… Растворившись в стрекотне,
гаснет день, но всё теплеет свет в распахнутом окне,
всё цветет окрест цикута – горький вкус пыльцы во рту,
и легко стоять как будто на миру и на ветру…
Владимир ЗАХАРОВ
Тополя зацвели
Посмотрю за окно – тополя зацвели,
По итогам рекогносцировки
Наш бетонный фрегат на зыбучей мели
И парадных нахмурены бровки.
Но весеннее солнце кусает его
Злым щенком за антенные мачты,
Не печалься, мой крупнопанельный Пьеро,
Об ушедших отсюда не плачь ты.
Нам с тобой привыкать к лохотрону потерь,
Оставляя весь мир за кормою,
Так отдайся порыву забвенья теперь,
Уплывая в свое nevermore.
Вот сейчас повернется планета анфас,
Запекутся гудроном печали,
И безлюдный причал поприветствует нас,
Как еще никого не встречали
По итогам рекогносцировки
Наш бетонный фрегат на зыбучей мели
И парадных нахмурены бровки.
Но весеннее солнце кусает его
Злым щенком за антенные мачты,
Не печалься, мой крупнопанельный Пьеро,
Об ушедших отсюда не плачь ты.
Нам с тобой привыкать к лохотрону потерь,
Оставляя весь мир за кормою,
Так отдайся порыву забвенья теперь,
Уплывая в свое nevermore.
Вот сейчас повернется планета анфас,
Запекутся гудроном печали,
И безлюдный причал поприветствует нас,
Как еще никого не встречали
Дмитрий ЗИНОВЬЕВ
* * *
поэту деньги не нужны
и документы тоже,
поэт заметен для страны,
когда с разбитой рожей
не курит, ничего не пьет,
не ест обычной пищи,
белья не носит, идиот,
бесстыжие глазищи
сидит на дереве один,
не человек, не гражданин,
читает, между прочим,
и голову морочит
и документы тоже,
поэт заметен для страны,
когда с разбитой рожей
не курит, ничего не пьет,
не ест обычной пищи,
белья не носит, идиот,
бесстыжие глазищи
сидит на дереве один,
не человек, не гражданин,
читает, между прочим,
и голову морочит
Галина ИЛЮХИНА
Птичий февраль
Каменная мерзлая земля.
В две доски последний потолок.
Ветер подхватил и поволок
перышко по небу февраля.
Ну, когда же поп за упокой
стылыми губами добубнит?
Холодно до степени такой,
кажется, вздохнёшь – и зазвенит.
Топчемся у ямы на краю,
тупо коченея на ветру.
Спи спокойно, баюшки-баю,
отлетая в божию дыру.
А внизу – заснеженный погост,
птичьих лапок лёгкие кресты.
Все мы, если смотришь с высоты –
семечек рассыпанная горсть.
В две доски последний потолок.
Ветер подхватил и поволок
перышко по небу февраля.
Ну, когда же поп за упокой
стылыми губами добубнит?
Холодно до степени такой,
кажется, вздохнёшь – и зазвенит.
Топчемся у ямы на краю,
тупо коченея на ветру.
Спи спокойно, баюшки-баю,
отлетая в божию дыру.
А внизу – заснеженный погост,
птичьих лапок лёгкие кресты.
Все мы, если смотришь с высоты –
семечек рассыпанная горсть.
Берег
Памяти В.И.
Дом на сваях высоких. В осоке шуршит песок,
словно сиплый колдун остерегает: тсс…
Низкий ветер змеится, с моря наискосок
дюны ползут на мыс.
Хмарью небо набухло, грудью легло к земле
и придавило, согнуло кривой сосняк.
В тучах юная ведьма ныряет на помеле,
пальцы ее в перстнях.
Вот оно, место шабаша. Ну же, лети сюда,
в этот спичечный домик, просоленный до костей,
где дольше века, измученна и седа,
женщина ждет вестей.
Вспоминай, как всё это было, ну же, зажги очаг,
завари покруче зелье горюн-травой –
остро память запляшет в цыганских его лучах
ящеркой огневой.
Ахнет море, отступит, пенной слюной шипя,
в илистой яме вскружит водоворот,
и на побывку отпустит ко мне тебя,
оплаченное вернёт.
словно сиплый колдун остерегает: тсс…
Низкий ветер змеится, с моря наискосок
дюны ползут на мыс.
Хмарью небо набухло, грудью легло к земле
и придавило, согнуло кривой сосняк.
В тучах юная ведьма ныряет на помеле,
пальцы ее в перстнях.
Вот оно, место шабаша. Ну же, лети сюда,
в этот спичечный домик, просоленный до костей,
где дольше века, измученна и седа,
женщина ждет вестей.
Вспоминай, как всё это было, ну же, зажги очаг,
завари покруче зелье горюн-травой –
остро память запляшет в цыганских его лучах
ящеркой огневой.
Ахнет море, отступит, пенной слюной шипя,
в илистой яме вскружит водоворот,
и на побывку отпустит ко мне тебя,
оплаченное вернёт.
Михаил КВАДРАТОВ (Москва)
Осень
Погляди – почти не плачут
Восемь маленьких собачек,
Просят старенького бога –
Посмотрите за дорогой –
Ждут гонца от Антиоха
Или, может, ждут не очень –
Просто скоро будет осень.
Просто плохо.
Восемь маленьких собачек,
Просят старенького бога –
Посмотрите за дорогой –
Ждут гонца от Антиоха
Или, может, ждут не очень –
Просто скоро будет осень.
Просто плохо.
Угрюм-река
убегай сердешный друг
из архангельского плена
на плоту из пропилена
да гляди утянет крюк
к нам на дно угрюм-реки
тут русалочья могила
тут ползут вагоны с илом
и свистят проводники
из архангельского плена
на плоту из пропилена
да гляди утянет крюк
к нам на дно угрюм-реки
тут русалочья могила
тут ползут вагоны с илом
и свистят проводники
Роман КРУГЛОВ
* * *
Когда в кошельке не найти ни рубля, ни копья,
Тогда понимаешь, гуляя без дела день целый,
Насколько сознанье зависимо от бытия:
Отсутствие средств означает отсутствие целей.
Взгляд остр и тонок. Насквозь им проспекты сверлю,
Дома, светофоры, народа поток равнодушный…
Не нужно доказывать больше, что я не верблюд –
Весь город открыт предо мной, как игольное ушко.
Тогда понимаешь, гуляя без дела день целый,
Насколько сознанье зависимо от бытия:
Отсутствие средств означает отсутствие целей.
Взгляд остр и тонок. Насквозь им проспекты сверлю,
Дома, светофоры, народа поток равнодушный…
Не нужно доказывать больше, что я не верблюд –
Весь город открыт предо мной, как игольное ушко.
Рахман КУСИМОВ
Город, откуда
На что ты надеялся? Видно, на чудо,
Когда, нагулявшись, пришел.
Но «город, в котором» стал «город, откуда»,
И это не есть хорошо.
На улицах прежних, где буквы не любят
Кириллицу, выбрав латынь,
Знакомых не встретишь, но кто эти люди,
Что помнят тебя молодым?
Теперь тут пейзаж поменялся привычный,
И нового нынче сполна –
Есть даже кофейня, где кофе приличный,
Не то, что в твои времена,
Но, чтоб не попасть в криминальные сводки,
Лишь днем наблюдай, как народ
Живет не спеша. Умирает от водки,
И всё же по-прежнему пьет.
Покуда ничто не должно приключиться,
Покуда один, сам с собой,
Смотри же, дивясь, как меняются лица
От противоречий с судьбой –
Смотри же, как дождь льёт на город и область,
Стучит - и сказать бы, что в такт –
Но дождь в данном случае – это не образ,
Нет. Дождь в данном случае – факт.
Когда, нагулявшись, пришел.
Но «город, в котором» стал «город, откуда»,
И это не есть хорошо.
На улицах прежних, где буквы не любят
Кириллицу, выбрав латынь,
Знакомых не встретишь, но кто эти люди,
Что помнят тебя молодым?
Теперь тут пейзаж поменялся привычный,
И нового нынче сполна –
Есть даже кофейня, где кофе приличный,
Не то, что в твои времена,
Но, чтоб не попасть в криминальные сводки,
Лишь днем наблюдай, как народ
Живет не спеша. Умирает от водки,
И всё же по-прежнему пьет.
Покуда ничто не должно приключиться,
Покуда один, сам с собой,
Смотри же, дивясь, как меняются лица
От противоречий с судьбой –
Смотри же, как дождь льёт на город и область,
Стучит - и сказать бы, что в такт –
Но дождь в данном случае – это не образ,
Нет. Дождь в данном случае – факт.
Светлана ЛА
* * *
у тумана – два пушистые крыла
у поэмы – две корявые строки
у дороги – три деревни, два села
и неспешное теченье у реки
пишет, пишет ручка перышком: шух-шух
за тумановым полётом не поспеть
три деревни, два села – молочный дух
колокольчиков предутренняя медь
отношение крылатости к стиху
отношения тумана и строки
всё сложилось вот на этом берегу
(три деревни, два села) одной реки
у поэмы – две корявые строки
у дороги – три деревни, два села
и неспешное теченье у реки
пишет, пишет ручка перышком: шух-шух
за тумановым полётом не поспеть
три деревни, два села – молочный дух
колокольчиков предутренняя медь
отношение крылатости к стиху
отношения тумана и строки
всё сложилось вот на этом берегу
(три деревни, два села) одной реки
* * *
она бы была птица
да птицею не была
в домике половицы
в поле перепела
в городе пешеходы
да за проселком дом
помни ее не помни
нету печали в том..
ветер сзывал по имени
сброшенную листву
видимо ли не видимо
где же вы тут как тут
время не время темени
ветер еще не лед
в ранки подуй а дерево
осень переживет..
да птицею не была
в домике половицы
в поле перепела
в городе пешеходы
да за проселком дом
помни ее не помни
нету печали в том..
ветер сзывал по имени
сброшенную листву
видимо ли не видимо
где же вы тут как тут
время не время темени
ветер еще не лед
в ранки подуй а дерево
осень переживет..
Любовь ЛЕБЕДЕВА
Пироги
сесть на крыльцо, там, где царь, королевич, портной,
есть вишневый пирог, восхищаясь женой,
мастерицей по выпечке.
третья ступенька скрипит, словно в детстве твой голос родной:
этот галчонок сломал крыло, кровью выпачкал.
странно тебя узнавать.
по приметам процеженных дней ты все тот же,
но как будто о камень точильный твой взгляд заострен.
я отрежу кусок пирога, я порежусь о ножик,
он уже не галчонок, он вырос, не думай о нем.
как о детях, я так же про вишни: ты помнишь, я помню,
в небе ветер, как гончая, травит во всю облака,
как летал твой галчонок, крыло тренируя, по комнате
и ему не досталось вишневого пирога.
есть вишневый пирог, восхищаясь женой,
мастерицей по выпечке.
третья ступенька скрипит, словно в детстве твой голос родной:
этот галчонок сломал крыло, кровью выпачкал.
странно тебя узнавать.
по приметам процеженных дней ты все тот же,
но как будто о камень точильный твой взгляд заострен.
я отрежу кусок пирога, я порежусь о ножик,
он уже не галчонок, он вырос, не думай о нем.
как о детях, я так же про вишни: ты помнишь, я помню,
в небе ветер, как гончая, травит во всю облака,
как летал твой галчонок, крыло тренируя, по комнате
и ему не досталось вишневого пирога.
Дмитрий ЛЕГЕЗА
Прогулка в декабре
неюжные ветры задули,
но планов своих не меняю,
такси будто кошка в загуле
подкатит: – возьми меня, мяу!
а я не возьму, не возьму, не возьму,
я тоже в загуле, я чую весну,
я, бравый мотивчик долдоня,
пешком прогуляюсь до дома
дорогою зимней хоть думай, хоть пой,
и думаю я, увлеченный ходьбой,
о том, например, что в Варшаве
все женщины любят ушами
красавиц полно и в Москве, и в Твери,
но чем они любят – поди разбери,
чтоб время не тратить на поиски
не лучше ли выучить польский
о, как бы стихи я красиво шипел
в краю, где зима – малоснежка,
где в каждой квартире играет Шопен
и в каждом окошке – Агнешка
но планов своих не меняю,
такси будто кошка в загуле
подкатит: – возьми меня, мяу!
а я не возьму, не возьму, не возьму,
я тоже в загуле, я чую весну,
я, бравый мотивчик долдоня,
пешком прогуляюсь до дома
дорогою зимней хоть думай, хоть пой,
и думаю я, увлеченный ходьбой,
о том, например, что в Варшаве
все женщины любят ушами
красавиц полно и в Москве, и в Твери,
но чем они любят – поди разбери,
чтоб время не тратить на поиски
не лучше ли выучить польский
о, как бы стихи я красиво шипел
в краю, где зима – малоснежка,
где в каждой квартире играет Шопен
и в каждом окошке – Агнешка
Элина ЛЕОНОВА
* * *
Туда пешком заходят огромные суда,
безлюдные, как небо, пустые, как вода,
и, круглые антенны к востоку наклоня,
безмолвно ждут, как то, что сидит внутри меня.
Внутри моих стремлений вот этот господин.
Он сам не свой от страха, что он совсем один;
что птица забываний, покинув свой насест,
своим железным клювом возьмет его и съест;
а раз она взлетела - и это не вранье –
у птицы клюв! Пожалуй, и я боюсь ее.
Помимо этих страхов внутри меня - букварь,
где названа любая живая вещь и тварь;
но он не понимает, зачем я жду в порту
с картонным чемоданом и веточкой во рту,
и почему на берег в молитвах и снегах
сбегает куст сирени на четырех ногах.
безлюдные, как небо, пустые, как вода,
и, круглые антенны к востоку наклоня,
безмолвно ждут, как то, что сидит внутри меня.
Внутри моих стремлений вот этот господин.
Он сам не свой от страха, что он совсем один;
что птица забываний, покинув свой насест,
своим железным клювом возьмет его и съест;
а раз она взлетела - и это не вранье –
у птицы клюв! Пожалуй, и я боюсь ее.
Помимо этих страхов внутри меня - букварь,
где названа любая живая вещь и тварь;
но он не понимает, зачем я жду в порту
с картонным чемоданом и веточкой во рту,
и почему на берег в молитвах и снегах
сбегает куст сирени на четырех ногах.
Андрей НИТЧЕНКО
Фьюить! Фьюить!
Видишь бездомные, брошенные слова,
грязные, тощие, раненные слова,
Странного цвета, непредставимых пород,
увязывающиеся за первым встречным,
питающиеся чем попало.
Хочешь – возьми их, ухаживай и лечи,
Не бойся соседей, соседей, привыкших жить
Без единого слова в доме.
Ну а не хочешь связываться с беспородными–
мало ли какая зараза – можно приобрести
пару волнистых, крылатых – клетка, зерно, вода,
жердочка, несколько фраз через пару лет…
Этого хватит – тем более, что собрав
целый питомник – придется отдать им жизнь.
Лучше не останавливаться, не будить
надежды – увяжутся, – не обращать вниманья.
И не касаться их –
и не свистеть –
и не носить
хлеба в кармане.
грязные, тощие, раненные слова,
Странного цвета, непредставимых пород,
увязывающиеся за первым встречным,
питающиеся чем попало.
Хочешь – возьми их, ухаживай и лечи,
Не бойся соседей, соседей, привыкших жить
Без единого слова в доме.
Ну а не хочешь связываться с беспородными–
мало ли какая зараза – можно приобрести
пару волнистых, крылатых – клетка, зерно, вода,
жердочка, несколько фраз через пару лет…
Этого хватит – тем более, что собрав
целый питомник – придется отдать им жизнь.
Лучше не останавливаться, не будить
надежды – увяжутся, – не обращать вниманья.
И не касаться их –
и не свистеть –
и не носить
хлеба в кармане.
Борис ПАНКИН (Москва)
«И счастье счастья не приносит»
Борис Рыжий
Борис Рыжий
...там бабушка мучила рыбу
для кошек варила обед
и вонь намекала на гибель
того что прошло чего нет
каникулы дачное лето
пятнадцать минут до реки
четыре часа до обеда
и вечность до школы беги
по небу где мячик футбольный
с востока на запад летит
где если споткнешься не больно
где ты малолетний бандит
для нервных соседей и кошек
где так беззаботно душе
где счастье на счастье похоже
и мне еще девять уже
для кошек варила обед
и вонь намекала на гибель
того что прошло чего нет
каникулы дачное лето
пятнадцать минут до реки
четыре часа до обеда
и вечность до школы беги
по небу где мячик футбольный
с востока на запад летит
где если споткнешься не больно
где ты малолетний бандит
для нервных соседей и кошек
где так беззаботно душе
где счастье на счастье похоже
и мне еще девять уже
* * *
«...и на пустое место ставит слово»
И.Б.
И.Б.
Допустим, умер Бог, а мы за ним.
И все что есть - давным-давно истлело.
Впустую носим призрачное тело
И в пустоте пустое говорим.
Допустим, мы - индукционный ток,
Вибрация бессмыслицы в эфире,
Фантомный разум в иллюзорном мире,
Сон мотылька, в котором умер Бог.
Тогда к чему вся эта суета?
Бесплотные порхания над бездной?
Мой бедный Дант, сотри свое с листа.
Всё ерунда. Ты тоже ерунда.
Ты изначально не был никогда.
И все слова пусты и бесполезны.
И все что есть - давным-давно истлело.
Впустую носим призрачное тело
И в пустоте пустое говорим.
Допустим, мы - индукционный ток,
Вибрация бессмыслицы в эфире,
Фантомный разум в иллюзорном мире,
Сон мотылька, в котором умер Бог.
Тогда к чему вся эта суета?
Бесплотные порхания над бездной?
Мой бедный Дант, сотри свое с листа.
Всё ерунда. Ты тоже ерунда.
Ты изначально не был никогда.
И все слова пусты и бесполезны.
Наталья ПОЛЯКОВА (Москва)
* * *
Ты спешишь на поезд, а тот никуда не спешит,
он едет размеренно, приходит по расписанию.
Это ты, затравленный жизнью, как Вечный жид,
с городами знакомишься в два касания.
На вокзале суетно. Грузчики. Белый пар.
Проводник вытирает поручень рукавицей.
Челноки уже тащат в баулах проклятый товар.
Всюду мелькают, гудят незнакомые лица.
Вот перрон, а вот башня, на ней часы.
Переводишь время – стрелочник поневоле.
Встречающим зябко – прячут в шарфах носы.
И сверкает снег, как стекло на сколе.
Покупаешь в киоске карту, берешь такси.
А не хочешь – скользишь сквозь январскую стужу.
Но сколько ни путешествуй, сколько ни колеси –
Не пригодишься там. Но и здесь никому не нужен.
Жизнь тебя любит – если мучит и бьет под дых.
Быть добычей карманников и гостиничных проституток
меньшее, в сущности, зло из возможных иных
в поисках времени, выпавшего из суток.
он едет размеренно, приходит по расписанию.
Это ты, затравленный жизнью, как Вечный жид,
с городами знакомишься в два касания.
На вокзале суетно. Грузчики. Белый пар.
Проводник вытирает поручень рукавицей.
Челноки уже тащат в баулах проклятый товар.
Всюду мелькают, гудят незнакомые лица.
Вот перрон, а вот башня, на ней часы.
Переводишь время – стрелочник поневоле.
Встречающим зябко – прячут в шарфах носы.
И сверкает снег, как стекло на сколе.
Покупаешь в киоске карту, берешь такси.
А не хочешь – скользишь сквозь январскую стужу.
Но сколько ни путешествуй, сколько ни колеси –
Не пригодишься там. Но и здесь никому не нужен.
Жизнь тебя любит – если мучит и бьет под дых.
Быть добычей карманников и гостиничных проституток
меньшее, в сущности, зло из возможных иных
в поисках времени, выпавшего из суток.
Николай РЕБЕР (Швейцария)
* * *
Очнешься ночью, чувствуя как член
пропавшей экспедиции, и мерзнешь.
Луна внизу покачивает челн.
Утопленник на палубе и звезды
играются в гляделки. Баргузин
пошевелит и вынесет к причалу.
И снова просыпаешься: один,
свет вынули, и воздух откачали.
В окне февраль. От лысины холма
затылок отвалился с редкой рощей.
Бежит ручей с заснеженного лба,
а ты, прихвачен сумраком, построчно
фиксируешь прорывы февраля
в твои тылы, где вдруг посередь спальни
застукан одиночеством. В тебя
глядит окно. И ночь универсальна.
Катается горошиной во рту
немое ожидание как будто
под сенью девушек, под сакурой в цвету
очнулась бабочка - и умирает Будда…
И – полубог отлученный – молчишь,
сжимаясь в точку, в косточку от вишни,
один в постели, в комнате, в ночи,
еще не спишь и ей уже не снишься.
пропавшей экспедиции, и мерзнешь.
Луна внизу покачивает челн.
Утопленник на палубе и звезды
играются в гляделки. Баргузин
пошевелит и вынесет к причалу.
И снова просыпаешься: один,
свет вынули, и воздух откачали.
В окне февраль. От лысины холма
затылок отвалился с редкой рощей.
Бежит ручей с заснеженного лба,
а ты, прихвачен сумраком, построчно
фиксируешь прорывы февраля
в твои тылы, где вдруг посередь спальни
застукан одиночеством. В тебя
глядит окно. И ночь универсальна.
Катается горошиной во рту
немое ожидание как будто
под сенью девушек, под сакурой в цвету
очнулась бабочка - и умирает Будда…
И – полубог отлученный – молчишь,
сжимаясь в точку, в косточку от вишни,
один в постели, в комнате, в ночи,
еще не спишь и ей уже не снишься.
Нина САВУШКИНА
Репино
Скучно… Не съездить ли в Репино? Я там
с мамой жила по путевке в июле
где-то году в девяносто девятом…
Если направо свернуть от вокзала,
в памяти сразу всплывают детали:
над наклоненной к заливу равниной
высился гордо, как торт именинный,
кремовый корпус, где мы обитали.
Вид из ротонды был великолепен:
брошенный взгляд не терялся в заборах…
Что же действительность мне показала?
Щурится в сквере изгвазданный Репин.
Каменный торт рассыпается. Шорох.
Ветер колышет цветы Иван-чая,
что пламенеют, руины венчая,
будто не все еще свечи задули…
с мамой жила по путевке в июле
где-то году в девяносто девятом…
Если направо свернуть от вокзала,
в памяти сразу всплывают детали:
над наклоненной к заливу равниной
высился гордо, как торт именинный,
кремовый корпус, где мы обитали.
Вид из ротонды был великолепен:
брошенный взгляд не терялся в заборах…
Что же действительность мне показала?
Щурится в сквере изгвазданный Репин.
Каменный торт рассыпается. Шорох.
Ветер колышет цветы Иван-чая,
что пламенеют, руины венчая,
будто не все еще свечи задули…
* * *
В этом году мне исполнилось сорок.
Ты не поздравишь меня. На пригорок
не заберемся с тобой, как когда-то,
чтобы глядеть, как за линией плоской
плавятся шпили и трубы Кронштадта,
в небо впиваясь неровной расчёской.
Ты не поздравишь меня. На пригорок
не заберемся с тобой, как когда-то,
чтобы глядеть, как за линией плоской
плавятся шпили и трубы Кронштадта,
в небо впиваясь неровной расчёской.
* * *
Я искупаюсь, пожалуй. Тебе же
впредь не зайти в эту жизнь, словно в воду.
С прошлого века здесь всё измельчало.
Пляж, как положено, нежен и бежев.
И отчего-то не кажется странным
здесь одиночество в гуще народу.
Стелятся запахи над рестораном.
Жарится в собственном масле светило.
Но почему в этой местности мне так
хочется верить, что перекрутила
память, как плёнку, немного в начало,
корпус заветный узрев из-за веток?
впредь не зайти в эту жизнь, словно в воду.
С прошлого века здесь всё измельчало.
Пляж, как положено, нежен и бежев.
И отчего-то не кажется странным
здесь одиночество в гуще народу.
Стелятся запахи над рестораном.
Жарится в собственном масле светило.
Но почему в этой местности мне так
хочется верить, что перекрутила
память, как плёнку, немного в начало,
корпус заветный узрев из-за веток?
Павел СИНЕЛЬНИКОВ
Буднично
Закрыла дверь. Ушла. Не позвонит.
Закрыла дверь - так буднично и просто.
Я не живу, сегодня я убит;
Схоронен как безбожник за погостом.
В беседе проронила невзначай:
«С Варшавского... сегодня... в полвосьмого...»
Сижу на кухне, пью невкусный чай,
Поскольку в доме ничего спиртного.
Не рухнул мир, и сердце не болит,
Цветет герань, и подгорают тосты...
Но только вот она не позвонит...
Она ушла. Так буднично. Так просто.
Закрыла дверь - так буднично и просто.
Я не живу, сегодня я убит;
Схоронен как безбожник за погостом.
В беседе проронила невзначай:
«С Варшавского... сегодня... в полвосьмого...»
Сижу на кухне, пью невкусный чай,
Поскольку в доме ничего спиртного.
Не рухнул мир, и сердце не болит,
Цветет герань, и подгорают тосты...
Но только вот она не позвонит...
Она ушла. Так буднично. Так просто.
Валерия ТЕМКИНА
* * *
Дом – полная чаша. Чашка полная. Чашечка полупустая.
Обязательно будет хуже, чем во время мое настоящее.
На больших отцовских руках расцветет пестрая стая
старческих пятен. Сердце тугое еще и звенящее,
Медленно будет сдавать, из крепкой груди вырастая.
На колени уже не сажаешь, в руки не дашь ведерка.
Нас мало так, мама. И мы не в тельняшки одеты.
Дедов не помню – меня за косичку не дергали.
Никого не осталось на пятой и сотой воде,
Чтобы вместе варить эти горькие теплые корки
семейных легенд, ожидая глухое сиротство свое.
Жидким кормить, грелки менять, говорить о погоде.
Ладони пока глубоки. Кислым пахнет и йодом.
В чашку смотрю голубую и белую, время уходит
И какой-то неведомый Бог из неё торопливо пьет.
Обязательно будет хуже, чем во время мое настоящее.
На больших отцовских руках расцветет пестрая стая
старческих пятен. Сердце тугое еще и звенящее,
Медленно будет сдавать, из крепкой груди вырастая.
На колени уже не сажаешь, в руки не дашь ведерка.
Нас мало так, мама. И мы не в тельняшки одеты.
Дедов не помню – меня за косичку не дергали.
Никого не осталось на пятой и сотой воде,
Чтобы вместе варить эти горькие теплые корки
семейных легенд, ожидая глухое сиротство свое.
Жидким кормить, грелки менять, говорить о погоде.
Ладони пока глубоки. Кислым пахнет и йодом.
В чашку смотрю голубую и белую, время уходит
И какой-то неведомый Бог из неё торопливо пьет.
Михаил УСОВ
fragile
В саду теней печальный постовой,
не убиваемый, незримый и немой,
стеной деревьев черных окружен,
мой alter ego – без врагов и жен,
без неудач... но без судьбы респекта –
(прожить всю жизнь вдоль Невского проспекта)
без слов любви, звучащих как крамола,
без юности в горниле рок-н-ролла.
Не я, а тот, другой, увы, без спешки
оставленный судьбой на финской плешке,
как будто бы засадный полк Боброка,
не знающий поэзии порока,
не ведавший любви, умеющий молчать…
Он тот, кем я когда-то мог бы стать.
На нем стоит печальная печать:
«Не быть. Не трогать. И не кантовать».
не убиваемый, незримый и немой,
стеной деревьев черных окружен,
мой alter ego – без врагов и жен,
без неудач... но без судьбы респекта –
(прожить всю жизнь вдоль Невского проспекта)
без слов любви, звучащих как крамола,
без юности в горниле рок-н-ролла.
Не я, а тот, другой, увы, без спешки
оставленный судьбой на финской плешке,
как будто бы засадный полк Боброка,
не знающий поэзии порока,
не ведавший любви, умеющий молчать…
Он тот, кем я когда-то мог бы стать.
На нем стоит печальная печать:
«Не быть. Не трогать. И не кантовать».
Сергей ФАТТАХОВ
Завтрак у Тиффани
Брось швыряться рифмами и мифами –
Наглецу всё это не к лицу.
Прежде, чем позавтракать у Тиффани,
Напои её и растанцуй.
Вот она готовит, неодетая,
Хороша и телом, и душой.
Сотни раз всё это видел где-то я
[Заглянул на ЯндексЪ – не нашёл].
Потому ли, забывая, снова я
Нарезаю тщетные круги,
Что исчезла линия фартовая,
Затерялась в линиях других.
Вновь зима куражится за стёклами.
Стынет дом от вечной тишины.
Вот она хозяйничает, тёплая,
Никакие зимы не страшны.
Наглецу всё это не к лицу.
Прежде, чем позавтракать у Тиффани,
Напои её и растанцуй.
Вот она готовит, неодетая,
Хороша и телом, и душой.
Сотни раз всё это видел где-то я
[Заглянул на ЯндексЪ – не нашёл].
Потому ли, забывая, снова я
Нарезаю тщетные круги,
Что исчезла линия фартовая,
Затерялась в линиях других.
Вновь зима куражится за стёклами.
Стынет дом от вечной тишины.
Вот она хозяйничает, тёплая,
Никакие зимы не страшны.
* * *
Оле Хохловой
Наживи цветочек аленький
На игольное ушко.
Этот мир, простой как валенки,
Не заштопаешь стишком.
Посмотри, какой он маленький.
От распятья до суда.
Пешеходы – не кораблики –
Затонувшие суда.
Говори. Весна на проводе.
Бредит сточная труба.
Это март гуляет в городе
Лихорадкой по губам.
Мы за ним вослед, за вёснами
Вдоль по серой полосе.
Неуклюжие, несносные.
И не вечные совсем.
На игольное ушко.
Этот мир, простой как валенки,
Не заштопаешь стишком.
Посмотри, какой он маленький.
От распятья до суда.
Пешеходы – не кораблики –
Затонувшие суда.
Говори. Весна на проводе.
Бредит сточная труба.
Это март гуляет в городе
Лихорадкой по губам.
Мы за ним вослед, за вёснами
Вдоль по серой полосе.
Неуклюжие, несносные.
И не вечные совсем.
Ольга ХОХЛОВА
* * *
я грызу недоспелые яблоки в тех садах
где рычанье пчел
прозрачных цикад щелчки
мои черный и белый ангелы в неладах:
один левый – всё о столицах да поездах;
один правый – знать не хочет о городах;
караулят. каждый ждет при своих вратах
.. дураки.
в голове две райских птицы мои поют
и одна щебечет: нега. тепло. Уют
а другой подай - или страсть, или смерть в бою
да ревнивы обе: до смерти заклюют
у меня возле сердца – тайна
а в сердце – луг
по нему - вприпрыжку - мой босоногий друг:
нараспашку руки
радуги полукруг
и неспелых яблок зелень в карманах брюк.
где рычанье пчел
прозрачных цикад щелчки
мои черный и белый ангелы в неладах:
один левый – всё о столицах да поездах;
один правый – знать не хочет о городах;
караулят. каждый ждет при своих вратах
.. дураки.
в голове две райских птицы мои поют
и одна щебечет: нега. тепло. Уют
а другой подай - или страсть, или смерть в бою
да ревнивы обе: до смерти заклюют
у меня возле сердца – тайна
а в сердце – луг
по нему - вприпрыжку - мой босоногий друг:
нараспашку руки
радуги полукруг
и неспелых яблок зелень в карманах брюк.
* * *
это красный цветок. это наша разлука навеки
это что распустилось так ярко на высохшей ветке
это наша печаль. это наш, на двоих, понедельник
это ты – моя тайна. мой самый секретный подельник
да, я плакала. да, некрасиво. и, кстати-некстати
и стихи записала. и ты не сумел пролистать их
и за это меня ненавидел. и предал. и ладно
я за это одно пред тобою в долгу неоплатном
потому что сквозь боль, через все эти красные краски
я несла наш цветок и уже не страшилась огласки
предо мной открывались пути совершенно прямые
потому что жила. потому что, возможно, впервые
это что распустилось так ярко на высохшей ветке
это наша печаль. это наш, на двоих, понедельник
это ты – моя тайна. мой самый секретный подельник
да, я плакала. да, некрасиво. и, кстати-некстати
и стихи записала. и ты не сумел пролистать их
и за это меня ненавидел. и предал. и ладно
я за это одно пред тобою в долгу неоплатном
потому что сквозь боль, через все эти красные краски
я несла наш цветок и уже не страшилась огласки
предо мной открывались пути совершенно прямые
потому что жила. потому что, возможно, впервые
Елена ЧАЧ
* * *
И посыпался снег, будто кто небеса разломил, —
задевает лицо, обступает — себя не услышишь.
Это просто метель по-медвежьи облапила мир,
тот, где я не умру — где уйду я бесшумно — всё выше.
Что останется здесь? — Здесь пребудут земные слова.
Так в засохшем листке остаются и осень, и жалость.
Вы простите меня, если в чём-то была неправа,
ведь важнее прощенья для нас ничего не осталось…
А пока помолчим. Пусть снежинки навстречу летят,
пусть клубится зима и рассвет оседает на крыше.
Никого. Ничего. В тишине не узнаешь себя.
И окликнут по имени — не разберёшь, не услышишь...
задевает лицо, обступает — себя не услышишь.
Это просто метель по-медвежьи облапила мир,
тот, где я не умру — где уйду я бесшумно — всё выше.
Что останется здесь? — Здесь пребудут земные слова.
Так в засохшем листке остаются и осень, и жалость.
Вы простите меня, если в чём-то была неправа,
ведь важнее прощенья для нас ничего не осталось…
А пока помолчим. Пусть снежинки навстречу летят,
пусть клубится зима и рассвет оседает на крыше.
Никого. Ничего. В тишине не узнаешь себя.
И окликнут по имени — не разберёшь, не услышишь...