МАРИНА КУДИМОВА
Поэт, публицист. Печатается с 1969 года. Автор нескольких книг стихов. Лауреат литературных премий, в том числе — Премии им.
В.Маяковского (1982), журнала «Новый мир» (2000). Председатель жюри Илья-премии с учреждения конкурса в 2000 году. Живет в Переделкине.
В.Маяковского (1982), журнала «Новый мир» (2000). Председатель жюри Илья-премии с учреждения конкурса в 2000 году. Живет в Переделкине.
ОТ ДОМА ИЛЬИ
К ИЛЬЯГРАДУ
К ИЛЬЯГРАДУ
Меня всегда поражала дерзость людей, воспроизводящих разговор пятидесятилетней давности. Там же работают уже реактивные силы, и первоначальная картина неузнаваема. «Воспоминанья лгут. Наивен, кто им верит…» (Б. Садовский).
Впрочем, возможно, через полвека память начинает возвращаться в плотные слои. Но не через десять лет. Десять лет — тот срок, когда память о том или ином событии уходит на высоту, где действуют другие законы. Остаются фрагменты, цветовые пятна. Например, рубаха Юры Беликова. Напряженно свекольного цвета рубаха — не бордо, сильнее и глубже. А рука в свекольном рукаве лежала на спинке скамьи переделкинского Дома творчества, остро нуждавшейся в покраске, — потом она станет «Илюшиной скамьей». В другой руке Юриной была книга в березовом супере.
Именно в то переделкинское утро начала лета 2000-го года я узнала имя — Илья Тюрин — и услышала, что его, автора книги, уже нет ни в каких слоях атмосферы. Книга была мне вручена. Березовой корой помстились перьевые рисунки и факсимильные записи Ильи на суперобложке. Чтение я начала по дороге домой. Дорога была пешая — живу я в том же поселке, а стихи можно читать на ходу: строка коротка, споткнуться не успеешь. На второй странице я поняла, что «споткнулась» надолго.
Об Илье Тюрине за десятилетие со дня его гибели — и рождения в ином, подлинном, качестве — написано много, в том числе и мной. Целая литература. Вряд ли его родители, издавая ту книгу, в лихорадке горя думали о посмертной славе сына. Еще менее вероятно предположение, что они внезапным озарением тогда же порешили ставить памятник сыну не из мрамора и гранита, а из книг других, совершенно чужих мальчиков и девочек и продлить установку этого мемориала на столь долгие годы.
Так или иначе, Илья как поэт прорвался сквозь полосу отчуждения, встречающую каждого нового поэта погранцовым окликом: «Стой! Кто идет?», и последующими обязательными по уставу караульной службы предупреждениями. Единственное, от чего Тюрин был гарантирован, это от стрельбы на поражение. Тут он волею судьбы оказался неуязвимым. Смерть, да еще в 19 лет, все же стопорит самых ретивых пограничников и их джульбарсов даже в случае менее отчетливо проставленной, чем у Ильи, визы, то бишь даровитости. Нет, конечно, постреливали, как же без этого на границе (отличился, например, фельдфебель Д. Кузьмин), но больше в воздух. И если в целом у нас о мертвых — скорее, ничего, чем хорошо, казус Ильи, можно признать, нашел своих казуистов (это слова однокоренные).
Впрочем, возможно, через полвека память начинает возвращаться в плотные слои. Но не через десять лет. Десять лет — тот срок, когда память о том или ином событии уходит на высоту, где действуют другие законы. Остаются фрагменты, цветовые пятна. Например, рубаха Юры Беликова. Напряженно свекольного цвета рубаха — не бордо, сильнее и глубже. А рука в свекольном рукаве лежала на спинке скамьи переделкинского Дома творчества, остро нуждавшейся в покраске, — потом она станет «Илюшиной скамьей». В другой руке Юриной была книга в березовом супере.
Именно в то переделкинское утро начала лета 2000-го года я узнала имя — Илья Тюрин — и услышала, что его, автора книги, уже нет ни в каких слоях атмосферы. Книга была мне вручена. Березовой корой помстились перьевые рисунки и факсимильные записи Ильи на суперобложке. Чтение я начала по дороге домой. Дорога была пешая — живу я в том же поселке, а стихи можно читать на ходу: строка коротка, споткнуться не успеешь. На второй странице я поняла, что «споткнулась» надолго.
Об Илье Тюрине за десятилетие со дня его гибели — и рождения в ином, подлинном, качестве — написано много, в том числе и мной. Целая литература. Вряд ли его родители, издавая ту книгу, в лихорадке горя думали о посмертной славе сына. Еще менее вероятно предположение, что они внезапным озарением тогда же порешили ставить памятник сыну не из мрамора и гранита, а из книг других, совершенно чужих мальчиков и девочек и продлить установку этого мемориала на столь долгие годы.
Так или иначе, Илья как поэт прорвался сквозь полосу отчуждения, встречающую каждого нового поэта погранцовым окликом: «Стой! Кто идет?», и последующими обязательными по уставу караульной службы предупреждениями. Единственное, от чего Тюрин был гарантирован, это от стрельбы на поражение. Тут он волею судьбы оказался неуязвимым. Смерть, да еще в 19 лет, все же стопорит самых ретивых пограничников и их джульбарсов даже в случае менее отчетливо проставленной, чем у Ильи, визы, то бишь даровитости. Нет, конечно, постреливали, как же без этого на границе (отличился, например, фельдфебель Д. Кузьмин), но больше в воздух. И если в целом у нас о мертвых — скорее, ничего, чем хорошо, казус Ильи, можно признать, нашел своих казуистов (это слова однокоренные).
Как и казус «Илья-премии». Начать с того, что я категорически недоуменно отношусь к литературным премиям вообще. И к Нобелевской? И к Нобелевской! Хотя там сумма вознаграждения заклеивает рот любому подозрению. Такие деньги так просто не дают. С тех пор как литература стала товаром, ее навязывают потребителю теми же маркетинговыми ходами, что и средство от перхоти. Но если последнее навязывают агрессивно, то литературу еще и репрессивно. Например, в школе. Обязательные для чтения книги — «по программе» — не суть лучшие книги, написанные человеком, а лишь отвечающие той или иной идеологии в тот или иной период. Поэтому так сбита шкала литературных ценностей. Каждый «премиант» невольно продолжает репрессии, потому что становится обязательным для чтения — пусть в своей маленькой тусовочке. Но почему же я в таком случае вот уже десятилетие — с короткими перерывами на сон разума — занимаюсь именно премиальным литературным проектом?
Может быть, это всего лишь попытка оправдать родимое-неотделимое, во что вложено немало сил и бездна короткого времени жизни? Не без того, конечно. Но сверх того сдается мне, что проект «Илья-премия» имеет некие черты, отличающие его от премиального реестра нашей прискорбно-постыдной современности. И отличие кроется далеко не в отсутствии денежного мешка, оглушающего ударом по темени всякого сомневающегося. По-интеллигентому сказать, в неангажированности.
Главное отличие в том, что это единственный проект, создавший не тусовку, а живое содружество. Личностей. Поколений. «Павших и живых». Еще одно — в том, что за десятилетие создана панорама русской поэзии в ее продолжающемся развитии и движении. Чтобы в этом убедиться, достаточно окинуть взглядом — хотя бы бегло — финалистов и лауреатов. Еще лучше — побывать в любой аудитории любого города России, где нам доводилось бывать и выступать.
Может быть, это всего лишь попытка оправдать родимое-неотделимое, во что вложено немало сил и бездна короткого времени жизни? Не без того, конечно. Но сверх того сдается мне, что проект «Илья-премия» имеет некие черты, отличающие его от премиального реестра нашей прискорбно-постыдной современности. И отличие кроется далеко не в отсутствии денежного мешка, оглушающего ударом по темени всякого сомневающегося. По-интеллигентому сказать, в неангажированности.
Главное отличие в том, что это единственный проект, создавший не тусовку, а живое содружество. Личностей. Поколений. «Павших и живых». Еще одно — в том, что за десятилетие создана панорама русской поэзии в ее продолжающемся развитии и движении. Чтобы в этом убедиться, достаточно окинуть взглядом — хотя бы бегло — финалистов и лауреатов. Еще лучше — побывать в любой аудитории любого города России, где нам доводилось бывать и выступать.
Мы никогда не гнались за шумным успехом и фастфудной славой. Мы работали — кропотливо и честно. За десять лет поднят огромный пласт поэзии, которая — я в этом уверена — без нас пребывала бы в еще более оглушительном молчании. Не постесняюсь процитировать свою давнюю статью: «Илья Тюрин, ради памяти о котором мы собрались и делаем то, что делаем, самым существом своего огромного таланта стремился к гармонии. Поэтическая гармония отнюдь не равна благозвучию или приверженности определенной форме. Это именно «союз волшебных звуков, чувств и дум», о котором писал обожаемый Ильей Пушкин. Этот «союз», в свою очередь, не предполагает полусонного умиротворения или натужного эстетизма. Речь идет лишь о согласованности сочетаний всех элементов, из которых возводится личное поэтическое сооружение».
«Илья-премия» началась с сооружения Дома. Общими усилиями Дом Ильи превратился в Ильяград. Ильябург. Город этот продолжает возводиться. Он ждет не туристов и паломников, а жителей, которые хотят стать коренными.