* * *

В глухой полночный час начну сухой отсчёт,
И стрелка поплывёт, съедая круг за кругом,
А время мимо нас с ухмылкой потечёт,
Закрутится в спираль в движении упругом.
Четыреста кругов мятущейся души
В гнетущей тишине взбесившегося мира...
А маятник Фуко по-прежнему блажит,
Что вертится Земля и не умолкла лира.
Четыреста кругов. И ночи ломкий диск,
Пунктиром фонарей раскроенный на части,
Раскрошится легко. Пусть не оправдан риск,
Дыхание быстрей, и сердце бьётся часто.


Холодное лето

Холодное лето при смене эпох.
Что мне принесёт твоя зябкая вата?
Я прячусь от ветра в полуденный стог
И с ним же сгораю в пожаре заката.
Холодное лето водой дождевой
Размоет следы на ночном пепелище.
В час волчий в тумане пронзительный вой –
То северный ветер всё рыщет и свищет.
Холодное лето. Куда ты? Куда?
Какими краями ты гонишь столетья?
А небо с землёю сшивает вода
И хлещет по спинам хозяйскою плетью.


Ямщик

Постой, ямщик, попридержи лошадок.
Разгонных нам уже не подадут.
Беспечный миг свободы в жизни краток.
Не торопись, постой немного тут.
Четвёртый ям остался за спиною,
Маячит пятый где-то, погляди.
Потерян счёт друзьям, что не со мною.
А сколько потеряю впереди?
Конечный пункт не вписан в подорожной,
И подорожной нет как таковой.
И по пути всё думаю тревожно:
Кому сказать спасибо, что живой?"


Таволга

Телефонные звонки нас тянут за руки,
Не дают минуту вместе помолчать
Наши мысли о себе в формате "гариков",
За цинизмом – одиночества печать.
Никому мы не должны, хоть всем обещаны.
Отношений странных смазанный офорт.
Разбежались по лицу издёвок трещины,
И упрямство вызывает дискомфорт.
Добрым словом мир спасать уже не принято.
Разговоры о хорошем не с руки.
А на небе молоко как будто вылито,
На ветвях опушки снежные легки.
Затеряться б в этой сказке хоть ненадолго,
Позабыть про телефонные звонки.
За окошком спит под снегом кустик таволги,
И возможно всё сомненьям вопреки.


* * *

Будет день не такой, как все,
Будет самый счастливый день.
Солнце белкою в колесе
Разгонять будет тень и лень,
Постучится в окно лучом,
Заведёт долгий разговор,
И совсем вроде ни о чём –
Каждодневный обычный спор:
О судьбе, о добре и зле,
О красе бытовых забот,
О земле, о печной золе
И о счастье бегущих вод.
А потом за окном моим
Заиграет заката медь,
Будет небо вплетаться в дым,
Будут листьев костры гореть.
Я над городом закружу,
Стану тоже вплетаться в дым...
А потом сам себя спрошу:
"Не устал ли быть молодым?"


* * *

Ощущенье весла в заскорузлой сведённой руке
Да предчувствие света вдали – вот и вся недолга.
Я на жалкой лодчонке сную по великой реке,
Как стежками сшивая разорванные берега.
Ощущенье того, что живу эту жизнь не с нуля.
Вот и искорки света на волнах привычно рябят.
Это было уже: приходилась мне домом Земля.
И тогда, и теперь изменить можно только себя.
Изменить можно только себе, и иначе – никак.
Остальное – лишь следствие внутренних дрязг и тревог.
Я мечусь по реке, ошалевший от света чудак,
И с улыбкой за мной наблюдает неведомый Бог.


Мой мим

Мой грустный мим с задумчивым лицом,
Исхлёстанным дождями и тревогой,
Надеждами земными и дорогой,
В которой безопасней быть глупцом.
Мой грустный мим, как много мимо нас
Промчалось лиц, сомнений и забвений,
Которые, как смена поколений,
Пребольно бьют, да в сердце, а не в глаз.
Мой грустный мим. Всё реже через грим
Мы выдаём естественность реакций,
Как поиск ежечасных сатисфакций
За мир души, растоптанный, как Рим.
Мой грустный мим. Храни себя, храни
Сквозь практицизм понятий и теорий,
Сквозь абсолютность жёстких категорий.
Мой грустный мим. Храни себя, храни.


Дорожная зарисовка

Серое разлито молоко.
Звуки глуше, запахи острее.
Не понять: в каком ты из веков?
Чья орда – Мамая иль Гирея?
Чьи копыта рвут вдали поля,
Укрываясь пологом тумана?
Приглядишься – гривы ковыля
Стелются полосками обмана.
Конский топот и гортанный грай
В ста шагах от федеральной трассы.
Век любой навскидку выбирай –
И айда туда, вперёд, под насыпь.
Грудью в грудь, не посрамим, как встарь...
И плевать, что голова в дурмане...
М4 "Дон". Туман. Февраль.
Ну какие, к чёрту, басурмане?..


* * *

Разъезжен снег, разбита колея,
И в этой каше вязнут все потуги.
То нет седла, то не сыскать подпруги,
То норовит под хвост попасть шлея.
То память коротка, то долог путь
Тяжёлых мыслей о своих утратах.
То правых нет, то нету виноватых.
То не хватает мне совсем чуть-чуть.
Сугробы, в цвет несвежего белья,
Не позволяют жить самообманом.
В душе раздрай, и мелочь по карманам.
Разъезжен снег, разбита колея.


* * *

Сто первый день, сто первый километр.
Обыденность, обмыленность, кромешность,
Из всех щелей сквозящая неспешность
Да прошлой жизни потускневший фетр.
Растрачено, средь серого сукна,
Шальное серебро на ложки-вилки.
И кошка рыжая подобием копилки
Застыла, отвернувшись от окна.


Копанище

По дороге в село Копанище,
Всей душой захотев тишины,
Вдруг поймёшь, что не то в жизни ищешь
И что вещи другие важны.
Из уютного чрева машины
Выйдешь в смежную снежную даль.
В той дали глаз отыщет вершины,
На которые время не жаль.
Постоишь на ветру, на морозце,
Поглядишь на красу Дивных гор.
Там за тучкою прячется солнце,
В мыслях с ним заведёшь разговор.
Всё расскажешь о внутренней смуте
И о мире, что сходит с ума,
Как бездарно уходят минуты
И о том, что на сердце зима.
Солнце лучик покажет из тучи,
Напророчит душевный покой
И счастливый немыслимый случай
И одарит тебя тишиной.
Тишину распихав по карманам,
Снова сядешь за руль. И вперёд –
Снова тешиться самообманом,
Что всё так, всё нормально идёт.