Журнал «Молла Насреддин», в апреле 1906 года произведший эффект разорвавшейся бомбы в сонном азербайджанском (да и в целом мусульманском!) обществе столетней давности, отличался не только новизной содержания, ясностью языка и стиля, нацеленностью критики, но и привлекательностью, полной неожиданностью, неповторимостью формы. Читатели получили возможность увидеть уродливые типы и события, представленные на страницах этого печатного издания в карикатурном виде. Массы, в большинстве своем неграмотные, воспитывались именно этими карикатурами, посредством которых раскрывались скрытые смыслы «Моллы Насреддина» и определялся адресат его общественного порицания.
Фельетоны Джалила Мамедгулузаде и Омара Фаика Неманзаде, острые сатиры Сабира и Али Назми оживали в ярких рисунках Оскара Шмерлинга, Иосифа Роттера и Азима Азимзаде. Среди авторов карикатур, печатавшихся в 1912-1913 гг., встречается и мало кому известное имя Халила Мусаева.
В наши дни, когда «всемирная паутина» открывает возможности для поиска и уточнения даже самых малоизвестных фактов, событий, имен и т.д., хотелось бы привнести некоторую ясность в описание личности и творческой судьбы художника - молла насреддинца Халила Мусаева.
Эти с первого взгляда сугубо азербайджанские имя и фамилия несколько раз упоминаются известным исследователем азербайджанской печати начала ХХ века Гу- ламом Мамедли в его книге «Летопись Моллы Насреддина (Джалила Мамедкули- заде)». Говорится, если не ошибаюсь, даже о том, что журнал в свое время поместил заметку об отправлении своего внештатного художника в Европу (Париж) для продолжения учебы в Академии Художеств.
Художественный альманах «Гобустан», который еще в советское время, несмотря на запреты коммунистической идеологии, освещал многие забытые имена и неизвестные страницы истории нашей культуры, в 3-м номере за 1978 г. поместил небольшую заметку о вышеназванном художнике вместе с репродукциями его картин. Автором была искусствовед Мая Багирова. В статье, не опиравшейся на конкретные факты, встречаются и ошибочные сведения об учебе Халила Мусаева в Париже, о его путешествии в Италию и т.д. Следует, однако, учитывать, что это первое, в целом, положительное упоминание с объективной оценкой в официальной печати о художнике-эмигранте появилось в те годы, когда имя Халила Мусаева вовсе было под запретом. На исторической родине - в Дагестане - Расул Гамзатов как-то даже вскользь обвинил его в отсутствии патриотических чувств и незнании родного языка, назвав «блудным сыном горной страны». Позднее, спустя 15 лет после первой публикации о Халиле Мусаеве в альманахе «Гобустан», известный аварский поэт в книге «Конституция горца» исправил свою ошибку и выступил как пламенный популяризатор жизни и трудов своего знаменитого сородича...
Как видно, и «Гобустан», и исследователи истории азербайджанского изобразительного искусства, в том числе жанра карикатуры, писали о Халиле Мусаеве как о нашем соотечественнике, как о представителе национальной школы живописи. Но это утверждение не подкреплялось конкретными фактами. Не рассматривались отдельные страницы биографии художника, его так успешно начатая профессиональная деятельность, дальнейшая личная и творческая судьба. Одним словом, оставалось неизвестным, чем завершился путь, начавшийся с «Моллы Насреддина».
На след Халила Мусаева (история азербайджанской живописи начала прошлого века не изобилует именами, поэтому нетрудно было запомнить это имя) я вновь наткнулся в период работы в Польше, в Варшаве, листая пожелтевшие подшивки эмигрантского журнала, печатного органа Народной Партии Горцев - «Kafkasya daqlilari - Горцы Кавказа» за 1933 год. В 43-ом номере была помещена статья о художнике, его фотография и две репродукции из последних работ. Сообщалось, что в настоящее время он живет в Берлине, пользуется большой популярностью среди мастеров кисти Германии, поддерживает тесные отношения с сородичами-эмигрантами. Стало известно также, что дагестанский художник давно не зовется Халилом Мусаевым. В Берлине он прославился как Халил бек Мусаяссул. Дав поиск в интернете на это имя, я обнаружил большое количество материалов на русском, английском, турецком и немецком языках. Оказалось, что после распада Советского Союза в Дагестане о нем появилось много работ, написана кандидатская диссертация, снята документальная картина. А когда-то отвергавший его народный поэт Расул Гамзатов в постсоветских работах назвал художника «Шамилем искусства».
В разные годы в различных источниках Халил Мусаев - Мусаяссул (1897-1949) представляется как азербайджанец, грузин, турок, иранец. Не раз национальная принадлежность художника становилась предметом горячих споров и словесных баталий. И это, думается, происходило не только из жажды присвоения чужой славы. Просто из-за идеологических барьеров долгие годы не было достоверной информации о Халиле Мусаеве, как и о многих деятелях эмигрантской культуры. Поэтому азербайджанцы (сотрудничество в журнале «Молла Насреддин»), грузины (учеба в Тбилиси), основываясь на определенных фактах биографии художника, считали его своим. Турки (в годы Второй Мировой войны Халил бек был представителем Общества Красного Полумесяца Турции), иранцы (он был гражданином этой страны) также имели некоторые основания для причисления Халила Мусаева к своей национальной среде и культуре.
А на самом деле известный художник был аварцем по происхождению. Родился в известном дагестанском ауле Чох. Его отец, Исрафил бек Мусаев, принадлежавший к аварскому роду Манижал, служил сначала в личной гвардии царя Николая II, а позднее стал окружным наибом в родном Дагестане в звании полковника. Халил с детства отличался необыкновенным дарованием. По собственному признанию, впервые заинтересовался изобразительным искусством, наблюдая за работой резчика по камню, который украшал надгробную плиту рано умершего отца:
«Ежедневно, в течение нескольких недель, мы с нетерпением следили за работой мастера... С обратной стороны поверхность камня украшали искусно переплетенные золотые и бирюзовые орнаменты в виде барельефа. Лицевая сторона несла на себе самый значительный и благородный узор: большое, глубоко высеченное, густо разветвленное дерево, на каждом листке которого изящной вязью были выгравированы имена наших предков. Это было родословное дерево нашего тухума («семена», здесь в значении «род» - В.Г.), на котором меня изобразили в виде нераспустившейся почки. Благодаря мастеру Исмаилу во мне проснулся внутренний голос...»
В 1912 году он был принят в тифлисскую школу Общества поощрения изящных искусств. До этого учился в медресе при Согатлинской мечети, а также в начальных классах Грозненской гимназии и Боголюбовском реальном училище в Саратове. Тифлисская школа изящных искусств неофициально считалась филиалом Петербургской Академии Художеств. В те годы (вплоть до середины 1930-х годов) школой заведовал русский художник немецкого происхождения О.И.Шмерлинг (1863-1938). Оскар Ильич получил высшее образование в художественных академиях Петербурга и Мюнхена. Позднее он снискал известность как один из талантливых живописцев и художников-карикатуристов Кавказа. Оставил глубокий след и в истории азербайджанской культуры, став правой рукой Дж. Мамедкулизаде с первых дней издания первого азербайджанского сатирического журнала «Молла Насреддин».
Среди кавказских учеников Оскара Шмерлинга были дагестанец Халил Мусаев, грузин Ладо (Владимир) Гудиашвили (1896-1980), наш первый профессиональный художник Бахруз Кенгерли (1892-1922) и первая женщина-художник Азербайджана Гейсар Кашиева (1895-1972).
Ставший впоследствии одним из корифеев грузинского изобразительного искусства Ладо Гудиашвили был близким другом Х.Мусаева и Б.Кенгерли. Сохранился портрет Гудиашвили, выполненный Бахрузом Кенгерли в годы учебы в Тифлисе. В свою очередь грузинский художник написал о Халиле Мусаеве проникновенные воспоминания. Они отражают не парижский период жизни, как утверждает М.Багирова в своей статье в альманахе «Гобустан», а тифлисский.
«Халил считался одаренным художником и всегда заслуживал больших похвал. Участие в преподавательских выставках было ярким подтверждением его неоспоримого таланта, больших удач и успехов. Через его творчество красной нитью проходила большая индивидуальность, основанная на особенностях его родного края. Творческий почерк художника отличался тонким вкусом и очень своеобразным стилем», - писал Ладо Гудиашвили в конце жизни, мысленно возвращаясь в дни молодости.
По инициативе О.Шмерлинга талантливый аварский юноша был направлен в Мюнхен, в Баварскую Академию Художеств. По некоторым сведениям, финансирование его обучения частично взял на себя известный нефтепромышленник и меценат Г.З.Тагиев. Редакция «Моллы Насреддина» также не осталась в стороне в вопросе материальной поддержки молодого художника и внесла свою скромную лепту. С октября 1913 по июль следующего года Халил Мусаев обучался в классе профессора Габриэля Корнелиуса Риттера фон Макса (1840-1915). Однако ему не суждено было завершить обучение. Начавшаяся Первая Мировая война и нараставшая с каждым днем русофобия среди немцев заставили молодого дагестанца прервать учебу и вернуться через Англии в Россию.
В 1912-1913 гг. в журнале «Молла Насреддин» за подписями «Халил Муссаев», «Муссаев-Чохский», «Х.М.» (подписи сделаны как кириллицей, так и арабской вязью) было опубликовано около 20 карикатур художника. Они отражали разные стороны тогдашней «мусульманской» жизни. Такие карикатуры, как «Странные весы», «Наши увеселения», «Мусульманский интеллигент», «Русская женщина и мусульманка в театре», «Член прежнего парламента в Джульфе», «Совет в Шемахе по поводу школы», «Место для курения опиума (основное занятие мусульман в таком центре просвещения, как город Тифлис)», «Рештский толкователь шариата и русский консул» и др. отличались не только актуальностью тематики, но и совершенством техники рисования и ярким колоритом. Одновременно невозможно было не заметить в них традицию «Моллы Насреддина» и влияние Оскара Шмерлинга.
Понятно, что тематика определялась редакцией журнала, в первую очередь, Джалилом Мамедкулизаде или Омаром Фаиком. Они словами как бы обрисовывали то, что хотели видеть на страницах журнала в исполнении карикатуристов. Однако и юный художник вносил определенные детали в индивидуализацию типов, в своеобразное изображение их внешнего вида, одежды, манер и т.д. Он стремился показать и внутренний мир героев, несколькими штрихами раскрыть их характер. Успеху Халила Мусаева немало способствовало и то обстоятельство, что он сам жил в идентичной среде и был окружен людьми, напоминавшими ему его персонажей. Карикатуры художника, наряду с «Моллой Насреддином», печатались также в бакинских сатирических сборниках «Калнийет» (издатель Сеид Гусейн, редактор Г.Гасымов) и русскоязычном «Барабане» (издатели И.Ашурбейли и Б.Шахтахтинский, редактор А.Азимзаде). Следует отметить, что некоторые из этих карикатур впервые выявлены и идентифицированы историком искусства карикатуры Азербайджана Байрамом Гаджизаде.
Вернувшись из Мюнхена, Халил Мусаев живет в Темирханшуре (нынешний Буйнакск- В.Г.) и предпочитает работать больше в портретном жанре. В 1917-1920 гг. он создает галерею портретов своих замечательных земляков, особенно не вдаваясь в суть их политических воззрений. Его кисти принадлежат портреты как революционеров, как и контрреволюционеров - Нажмудина Готсинского (1859-1925), Уллубия Буйнакского (1890-1919), Саида Габиева (1882-1963), Алибека Тахо-Годи (1892-1937), Узун Хаджи (1848-1920) и др. Коллективный портрет ведущих деятелей Съезда горских народов, состоявшегося в 1917 г. в дагестанском ауле Анди, также сохранился в рисунках Халила Мусаева.
Велики его заслуги в подготовке к изданию в 1919 году первого в Дагестане литературно-художественного журнала «Танг Чолпан» («Дан улдузу» - «Утренняя звезда» - В.Г.). В том же году во Владикавказе состоялась первая и последняя выставка картин Халила Мусаева на родине. Несмотря на сложность смутного времени, выставка привлекла внимание и вызвала ряд положительных откликов в русскоязычной прессе Дагестана и Грузии. Например, авторитетная газета «Кавказ» писала: «...И как прекрасно, когда в суете политической жизни неожиданно увидишь отблески этого вечного торжества человеческого духа над жизнью. Любовь к жизни, претворенной в сказку - вот истинное лицо нашего молодого художника!»
Жизнь Халила Мусаева нашла отражение в изданной им в 1936 г. в Мюнхене книге «Страна последних рыцарей» («Das Land der Letzter Ritter»). Книга, носящая автобиографический характер, была написана совместно с немецкой писательницей Луизой Лапорта. Точнее, сюжет и фабула принадлежат Халилу Мусаеву, художественная обработка - Луизе Лапорта. В книгу включены 3 акварели и 36 графических изображений. Понятное дело, что иллюстрации выполнены самим Халил-беком. Автор хотел создать целостный образ своего народа, поэтому в книге множество этнографических зарисовок, изображений национальных обычаев, празднеств и обрядов. Книга вызвала большой интерес, не ослабевший и впоследствии. В 1990 г. она выходит в Стамбуле в переводе Сурейи Улькер на турецком языке, в 1999 г. - в Махачкале в русском переводе кумыкской писательницы Саялы Гаджиевой.
Представитель северокавказской эмиграции Адиль бек Кулатти, высоко оценивая труд своего соотечественника, сразу после первого издания его книги, в журнале «Свободный Кавказ» (№ 36, 1937 г.) писал: «В сердце каждого кавказского патриота эта книга пробудит лучшие чувства и вдохнет в него духовные силы народа. Для иностранца же она явится ценным литературным произведением, открывающим перед ним картину подлинной жизни и фольклора Кавказа».
В немецких газетах и журналах были опубликованы десятки восторженных отзывов. Например, мюнхенская газета «Post» писала: «Книга переносит нас в Кавказские горы, а именно, в мир горского народа, живущего еще рыцарскими идеалами. Мы читаем о дружбе, скрепленной кровью, святой верности и горячей любви, о стремлении к свободе и независимости, о восхищении героями сказаний и освободительной борьбы. Первая мировая война, русская революция и большевизм внесли свои изменения в жизнь этой страны. Необыкновенно содержательная и во многих отношениях поучительная книга держит в напряжении и читается от начала до конца на одном дыхании».
Отзыв другой немецкой газеты - «Deutsches Schrifttem» - был не менее восторженным. Неизвестный автор писал: «Эти рассказы, повествующие о мире Кавказских гор, расположенном между Черным и Каспийским морями, своей неслыханной дерзостью и неповторимой яркостью впечатляют сильнее сказок из «Тысячи и одной ночи», потому что мы здесь видим настоящую жизнь. Все три части книги читаются на одном дыхании. Чувство непривычности, странности всего, о чем говорится, улетучивается само собой как туманное видение. Сильное рыцарское мужество и страстная, преданная женственность предстают перед нашими глазами. И - безусловное кипение крови, которая нашу европейскую покорность делает почти достойной презрения».
И таких отзывов немало.
«Страна последних рыцарей», напоминающая популярные книги другого знаменитого выходца с Кавказа - Мухаммеда Асад бека (Лев Нуссембаум), охватывает, в основном, доэмиграционный период жизни Халила Мусаева. После установления советской власти в Дагестане он начал заведовать отделом искусства Народного комиссариата просвещения. Видимо, тенденция возвеличивания новых советских вождей, упрощенно говоря, вождизм, возникла вместе с новой властью. Поэтому одним из первых шагов Дагестанского обкома было решение отправить в подарок Ленину литерный вагон, разукрашенный картинами покоренного горского края. Выполнение этой ответственной задачи была возложено на Халила Мусаева - единственного местного художника из Дагестана.
Само собой разумеется, что в большевистской среде нового Кавказа отказаться от подобного рода «социального заказа» было невозможно. Но молодого, патриотически настроенного мастера кисти больше привлекала и интересовала история своей страны, ее героическое прошлое и славные люди, чем возвеличение большевистского лидера. В картинах «Имам Шамиль у развернутого знамени», «Забытая песня Дагестана», «Абхазцы-братья», «Старик из Кази-Кумуха», «Аварка из Закаталы», «Андийки» и др. отчетливо прослеживаются своеобразный стиль и тематика автора.
Очень скоро он понял суть большевизма и решил при первой же возможности покинуть Совдепию. Художник намеревался вернуться в Германию и продолжить образование. Расстрел чекистами без суда и следствия одного из его двоюродных братьев еще больше укрепил это намерение. «До тех пор я еще оставался в границах разумного терпения, но теперь оно лопнуло. Я отговорился от ленинского поезда тем, что мне нужно купить новых красок для заказа, и тотчас же выехал в Баку. В этом большом рабочем городе нефти только что пало национальное правительство, и коммунисты утвердились в полную силу. Я снял комнату у одной старой подруги нашей семьи и сразу окунулся в утомительную работу - с раннего утра и до позднего вечера я бегал по всем начальникам и ведомствам, пытаясь получить заграничный паспорт. Он нужен был мне для выезда в Тифлис, ведь у меня не было никакого удостоверения личности. Я раз за разом пытался пробиться в народный комиссариат и к военному министру, подружился с секретарем главы правительства и даже нарисовал его портрет...»
Однако все эти попытки оказались безрезультатными. Наконец, после многих мытарств, знакомая медсестра, сумевшая завоевать доверие большевиков, оказала ему неоценимую услугу: «На следующий день она поехала со мной в своем автомобиле к зданию ЧК, которое я несколько дней назад покинул с уверенностью, что никогда больше сюда не войду. Она постучала в какую-то дверь с задней стороны здания; открылась щель, из которой высунулся штык, а за ним фуражка с красной звездой на лысом черепе. «Кто здесь?» Моя спутница предъявила свои документы, и ворота открылись. Меня тоже пропустили, не обратив внимания ни на револьвер, ни на кинжал. Мы вошли в пустое помещение, где, кроме двух стульев и двух стоящих в углу ружей, ничего не было. Она исчезла, надолго оставив меня одного. Некоторое время я терпеливо ждал, а затем во мне медленно и неудержимо стало расти подозрение, что моя мнимая защитница выдала меня, и что меня отсюда поведут в сырой, отвратительный подвал, чтобы там расстрелять. Именно так они поступили с моим братом, значит, так поступят и со мной. Время шло мучительно долго. Затем открылась дверь и появилась моя странная знакомая — полуангел добра, полуангел смерти. Она объявила мне, что все в порядке. У меня в руках был законный азербайджанский паспорт! Путь на Тифлис был свободен, и оттуда можно было двигаться дальше».
В тот же вечер он, в компании одного местного азербайджанца, везшего корреспонденцию, деньги и предметы домашнего обихода (ковры) для студентов из Азербайджана в европейских странах, выехал из Баку в Тифлис. По признанию художника, этот добрый человек дважды спас юного и неопытного Халила от верной смерти на мосту Пойлу, соединявшем Азербайджан и Грузию. При его содействии появилась возможность целым и невредимым попасть в Грузию, на дорогу, ведущую к свободе. Таким образом, «азербайджанский фактор» сыграл важнейшую роль как в становлении художника, так и в его исходе из большевистского ада.
В 1925 г. Халил Мусаев завершил свое обучение в Баварской Академии Искусств. Руководство Дагестана в эти годы выплачивало ему стипендию, что свидетельствует о том, что ему удалось каким-то образом узаконить свое пребывание в Германии. Это видно и по письму, адресованному ему комиссаром народного просвещения Дагестанской АССР Алибеком Тахо-Годи в 1924 г. Комиссар пишет о достижениях советского правительства в сфере культуры и просит как можно скорее вернуться на родину: «В чрезвычайно трудных условиях нашего народа каждая культурная единица является большой ценностью. Что же сказать о вас, который был бы сейчас на родине единственным лицом, способным стать в центре художественноэстетического влияния на массы через живопись, школу, театр... Мы в повседневной жизни часто сталкиваемся с вопросами, составляющими содержание вашей специальности, и поэтому всечасно ощущаем ваше отсутствие. Любовь к Родине должна в ближайшее время вылиться в конкретной форме возвращения в родные горы, которые тепло встретят вас».
Однако Халил Мусаев, еще студентом устроивший в Мюнхене свою первую выставку, чуть позже принятый в члены Баварской гильдии художников, твердо решил не возвращаться в Дагестан. Конечно, дым Отечества был сладок. Но что мог сделать художник, получивший европейское признание, в родном ауле Чох, максимум, в Хунзахе или Теймурхан-Шуре? «... Трудно быть художником в наших условиях, - позднее писал он. - Для меня в моей стране нет поприща. На Кавказе пиши хоть лучше Бальзака, рисуй лучше Гольбейна - ходу тебе не будет. Отсутствует критика, нет интереса широкой публики. Мы отрезаны от человечества. На Западе никогда не забывают отозваться на книгу или картину. Едва мелькнет талант. и критика возносит его до небес или ровняет с землей. А у нас?».
И он решил стать «невозвращенцем». Тяжесть этого решения легла на плечи близких, остававшихся на родине: в 1937 г. жертвами репрессий стали его брат, муж сестры и другие родственники.
Как и у большинства русских эмигрантов, единственным документом, удостоверяющим личность Халил-бека Мусаева, был международный нансенский паспорт. Этот паспорт, по выражению видного русского писателя-эмигранта В.Набокова, предоставлял его обладателю в европейских странах, и особенно в Германии, где поднимал голову нацизм, не больше прав, чем было у отпущенного из тюрьмы под «честное слово» заключенного. Знакомство в Берлине с наследником иранского престола Мухаммедом Реза Пехлеви избавило Х.Мусаева от проблем, связанных с гражданством. Молодой Пехлеви ходатайствовал за него перед отцом - всесильным Реза шахом. Вскоре Халил бек получил иранское гражданство и вожделенный паспорт.
Как выше было отмечено, учитывая это обстоятельство, некоторые исследователи считали Халила Мусаева иранцем. Несерьезно и даже смешно звучит мнение некоторых дагестанских исследователей его жизни и творчества, связанное с данным фактом. Они, ухватившись за благородный жест будущего иранского монарха, возводили родословную художника чуть ли не к царю Дарию. Покровительство наследника престола окрасилось в фантастические тона. Например, современный дагестанский автор Мурад Ахмедов в статье «Халил-бек Мусаяссул: Посланник страны последних рыцарей» пишет: «Семья Халил-бека является ветвью знаменитого рода иранских царей из династии Ахеменидов». Эту высосанную из пальца версию повторяет и племянник художника Магомед Мусаев: «... Халил-бек и его братья являлись потомками иранских царей Ахеменидов». Излишне говорить, что подобные утверждения лишены всякой научной достоверности и фактической базы.
Независимо от обстоятельств, сопровождавших получение иранского гражданства, впоследствии оно оказалось для художника спасательным кругом. Нацистская идеология Гитлера причисляла персов к арийской расе. Вот почему дагестанский художник с иранским паспортом мог спокойно жить и творить в предвоенной Германии. Позднее были распространены противоположные мнения как о его знакомстве с Гитлером, любителем живописи, посредственным художником, так и о категорическом неприятии нацизма. Несмотря на подобные утверждения, остается фактом то, что с 1921 по 1947 гг. он жил в Германии, приобрел известность в литературно-художественных кругах, не отличался полной приверженностью к фашистам, но и не являлся ярым антифашистом.
Берлинский период жизни художника может считаться плодотворным. Оригинальность тематики и стиля, своеобразная техника, совершенно неповторимая индивидуальность в изображении незнакомой европейцам кавказской, дагестанской жизни очень скоро снискали ему популярность в среде любителей искусства. В 1925-1947 годах в таких городах мира, как Женева, Мюнхен, Берлин, Рим, Флоренция, Стамбул, Мадрид, Тегеран, Нью-Йорк, проходят его выставки, неизменно вызывавшие большой интерес. Имеются сведения о том, что дагестанский художник создал исключительно красивые и выразительные иллюстрации к предвоенному немецкому изданию «1001 ночи». Однако обнаружить их пока не удалось.
В 1938 г. Халил Мусаев в Берлине женится на немецкой аристократке, баронессе Мелани Оливии Юлии фон Нагель. Талантливая поэтесса и переводчик (она знала в совершенстве 4 европейских языка), Мелани фон Нагель, ставшая музой художника и героиней целого ряда его произведений, скончалась в 2006 г. в возрасте 98 лет. «Халил был хорошим мусульманином, я была, надеюсь, хорошей христианкой. И у нас был общий Бог - Бог сострадания и справедливости, и особенно красоты», - писала она в конце жизни, вспоминая Халил-бека.
Последние 50 лет своей жизни Мелани фон Нагель провела в монастыре штата Коннектикут под именем матери Жеромы. Она сохранила личные вещи и более 100 полотен Халил бека, которые после развала СССР, согласно завещанию художника, безвозмездно передала в Дагестан. По ее приглашению племянники художника Магомед и Омар Мусаевы ездили в США и привезли сохранившиеся картины и личные вещи своего знаменитого родственника. В настоящее время они составляют основной фонд музея Халила Мусаева в Махачкале.
В годы Второй Мировой войны художник и его супруга принимали посильное участие в судьбе военнопленных-мусульман, особенно соотечественников из Дагестана, ставших узниками фашистских концлагерей в Германии. Как представитель Турецкого Общества Красного Полумесяца, Халил Мусаев бывал в немецких концлагерях, пытался помочь сородичам продовольствием и сигаретами. В неопубликованных «Мюнхенских дневниках» художник с сердечной болью и с нескрываемым гневом к фашизму пишет об одной из таких встреч: «Утром должны мы ехать к пленным. По дороге встречали уже тысячи оборванных, голодных людей... Сплошной стон стоял над этим лагерем. Среди них было много дагестанцев, чеченцев. Кавказцы рассказывали мне: тысячами наших убивают! Все, что рассказали мне эти несчастные люди, я не могу записать. Это позор человечества, и если это должно торжествовать, то лучше пусть я умру».
Халил Мусаев по мере сил помогал соотечественникам, после войны способствовал отправке в Турцию военнопленных дагестанцев, оставшихся в американской зоне оккупации, но никогда не вмешивался в политические процессы. Его общение с политэмигрантами с Северного Кавказа в годы войны ограничивается материальной и нравственной поддержкой людей, попавших в беду. Духовную связь с исторической родиной художник реализовал в своих полотнах. Основное место в его творчестве все эти годы занимали история и природа Дагестана. Он создал неповторимую галерею образов прекрасных горянок, отличающихся ярким национальным колоритом и проникнутых духовной, нравственной чистотой. Современники в один голос утверждали, что он создал обобщенный образ «дагестанской мадонны».
Немецкий искусствовед Шмельц, указывая на самобытность творчества Халила Мусаева, писал: «В Мюнхене, без сомнения, творили многие художники. Кавказец Мусаяссул был единственным из них, чьи яркие, тонко передающие настроение картины дышат почти без изъянов атмосферой его Родины, страны кровной мести, рыцарских турниров. Из суровых скал проросли темноглазые женщины, подобные тропическим цветам: нежные и изящные, прекрасные и преданные, хрупкие, будто вот-вот переломятся в руках привыкших к борьбе, известных своей храбростью мужчин, которые не расставались с оружием даже во время мирных полевых работ».
Интересно, что Халил Мусаев никогда особенно не подчеркивал свою национальную принадлежность. Он больше предпочитал говорить от имени всего Дагестана. «Страна эта, из многих гор и долин, была единой страной. Народ этот, из многих племен, был единым народом». Автор этих строк всегда стремился быть представителем не только родного аварского народа, но, прежде всего, упомянутого единого народа, единой культуры - дагестанцев, даже всех кавказцев.
Родимый край, названный им «Страной последних рыцарей», с любовью упоминается художником и в интервью немецкому журналу «Eleqante velt» («Мир изящества»): «Более 20 лет прошло с тех пор, как я вынужден был покинуть свою родину на Кавказе, все эти годы из-за коммунистического правления она оставалась для меня страной мечты, и я старался воссоздать в своих картинах ее людей и природу такими, какими они сохранились в моем сердце».
После окончания Второй Мировой войны, в 1947 г., Халил Мусаев эмигрирует в США. Тогда художник уже был тяжело болен. Но тем не менее решил переехать в Новый Свет. Тому была причина. Халил-бек, как и многие русские эмигранты, опасался охватившей всю Европу «красной чумы». На новой родине ему довелось прожить всего два года. Могила находится в ста километрах от Нью-Йорка, в небольшом городке Бетлехем.
Если верить дагестанским источникам, полотна Халила Мусаева выставлены в знаменитом нью-йоркском музее «Метрополитен» (я неоднократно бывал в этом музее, но так и не довелось увидеть их). Согласно опять-таки дагестанским источникам, в музее хранится и гипсовый слепок руки художника. Кстати, из всех представителей богатой русской культуры только Рахманинов удостоился этой высокой чести. Что касается знаменитого дагестанского мастера, то американские источники не подтверждают информацию, связанную с Халилом Мусаевым.
Разумеется, всё это нисколько не умаляет значимости прекрасного и неповторимого творчества аварского художника. Важно то, что творческий путь, начатый на страницах «Моллы Насреддина» более ста лет тому назад, был достойно продолжен до конца жизни. Халилу Мусаеву удалось стать настоящим мастером, певцом своего родного народа и Кавказа, их богатой истории и культуры. В этом отношении мы тоже вправе считать знаменитого художника своим.