ПРИЗНАНИЕ

Иногда, когда я склоняюсь над листом, мне кажется, что я исчезну в словах. Слова просто расступятся и поглотят меня. Иногда, когда пишу, я хочу стать ничем. Слова проходят сквозь меня, а я смотрю на них, удивляясь. После подпишу эти слова своим именем и говорю: у меня новый рассказ.
А Дарко, он больше любит экраны. Говорит: "Там — жизнь". Но писание, слова на бумаге — это экран в моей голове. Я думаю, это лучше.
Папа мне сказал:
— Представь что-то.
Потом говорит:
— А сейчас попробуй перенести это на бумагу.
— Не могу, как-то глупо, — ответил я.
— Потому что писание начинается со слов, — сказал папа. — Слово и картинка — это одно и то же. Но сама по себе картинка ничего не значит.
Потом дал мне один лист со своими мыслями о писании.
Я его понюхал и стал читать:
"Иногда, когда я склоняюсь над листом, мне кажется, что я исчезну в словах. Слова просто расступятся и поглотят меня. Иногда, когда пишу, я хочу стать ничем. Слова проходят сквозь меня, а я смотрю на них, удивляясь. После подпишу эти слова своим именем и говорю: у меня новый рассказ".
Понравилось мне то, что я прочитал.
— А можно я возьму это в какой-то свой рассказ? — спросил я.
— Можно, но только если признаешь, что ты не сам это написал.
Вот, признаю. Ощущаю под рукой лист, но это скоро пройдет. Внутри, в моем сердце и голове открываются экраны, бесчисленные и все одновременно.
Папа говорит, что писать — это значит быть одному.

КОВБОИ И ИНДЕЙЦЫ

Сначала я писал про ковбоев и индейцев, как и мой папа.
Папа писал в огромной красной тетради с твердой обложкой. Писал он чернильной ручкой, а на обложке даже нарисовал — плохо, конечно, потому что он всегда плохо рисовал, — голову того индейца, по имени которого назван роман. Роман у него из тридцати страниц, и это было отлично для мальчика, каким тогда был папа…
А я писал в маленьком черном ежедневнике, шариковой ручкой, а потом набирал на компьютере. Я хотел, чтобы это был рассказ, полный приключений, опасностей и дружбы — всего того, что никто не может пережить в настоящей жизни.
Но потом, пока писал, я понял, что ковбои и индейцы теперь совсем не такие, как были раньше. Что-то изменилось – то ли мы, то ли они, я даже не знаю. Не мог я их увидеть достаточно ясно и поэтому не мог и писать.
Дарко советовал мне писать рассказы, как игры в компьютере, но потом он понял, что это не подходит — не может в рассказах быть уровней, не можем мы там сами выбирать земли, героев, не можем сражаться против кого-то или спорить, или разговаривать.
И тогда он мне сказал: "Пиши о чудовищах, потому что это больше всего похоже на игры. А ты там будешь героем, только возьми себе другое имя, твое какое-то дурацкое".
Вообще, моих приятелей в классе не слишком интересовали рассказы, они больше любили переписываться, посылать друг другу фотографии, играть в общие игры и комментировать, пока каждый сидит у себя дома за компьютером, с планшетом или телефоном. Я тоже так делал. Но я думал, что рассказ может быть над этим всем, это все может быть частью рассказа, и что рассказ может все это как-то связать и объяснить.
Я хотел написать о своей жизни, но у меня ничего значительного не происходило. Это для меня всегда было проблемой — писать сочинение о том, как я провел каникулы. Один раз я написал, как чуть было не утонул в море, пока пробовал нырнуть. И это была правда, только я немного преувеличил — мне тогда лишь вода попала в рот.
В другой раз я писал, как мы с папой на санках едва не влетели под колеса автомобиля. И тут я тоже немного преувеличил, но учительница была не против. Поставила мне "пять", потому что я хорошо написал. Правда, потом сказала:
"Не верю я, что и твой папа участвовал в этом".
Это как мне сказала в первом классе, когда нам делали прививки, и я никак не мог стащить с себя водолазку: "До каких пор тебя будет папа одевать?".
Но я не обманывал, папа действительно катался со мной на санках. А водолазку я уже давно надевал сам. Не знаю, почему она так обо мне думала?
Так что я стал писать о своих мыслях и о проблемах, которые возникали, пока я писал и пока пытался придумать какой-то рассказ.
Дарко сказал, что это скучно, а потом, когда прочитал один такой рассказ, — "Это не ты написал, а твой папа".

РАССЕЛИНА

Повзрослели мы с папой одновременно, в один и тот же день. ­­
— Папа, давай скорее! — крикнул я ему.
— Да, сейчас, — сказал папа и побежал. Он тащил на себе тот красный рюкзак.
Нас ждали озера и белые вершины. Я ликовал: впервые после долгого перерыва мы вышли из города.
— А там на вершинах — это что, сахар? — спрашивал я; мой папа носит очки и все знает.
— Это красота, — отвечал папа.
— А разве красоту можно достать? — спрашивал я.
— Давай попробуем!
Я понимал, что папа шутит, но подхватил игру. Мой папа умеет иногда так рассказывать, будто загадывает ребусы. Говорит, что это полезно для моей головы. И помогает! Голова у меня никогда не болит. Чудо.
А потом, когда мы двинулись выше, и еще выше, к вершинам, земля стала очень влажной, и в одном месте папа поскользнулся. Тяжелый красный рюкзак перетянул его налево, и папа скатился в какую-то яму, поросшую одними камнями.
— Папа! — крикнул я.
— Все хорошо, — ответил он из ямы.
— А почему тогда стонешь?
— Повредил сустав.
Яма была неглубокой, это я и сказал ему.
— Не могу… Ты должен кого-то позвать.
— Мы здесь одни, папа, никого нет.
— Эти камни такие острые…
— Поэтому они и камни.
— Слушай, у тебя есть мобильный?
— Он у тебя, но наверняка разбился.
— Точно.
— Давай, здесь только мы с тобой, папа. Ты и я.
— Я разбил очки.
— Я тебе помогу.
— Помоги мне.
Я сказал папе, чтобы он встал на рюкзак, а потом ухватился за меня. Я не такой скользкий, как земля, и так он вылезет из ямы.
Рюкзак остался там.
— Да кому он нужен, этот рюкзак! — сказал папа.
Он оперся о мои плечи, и так мы отправились в город.