Он родился в Татарстане в 1939 году. "Родня мне русские, татаре..." — говорил Солнцев. На самом деле имя, которое он получил при рождении, — Ренат Суфеев. Но все, кто знал его, всегда чувствовали и понимали, что придуманный для литературы псевдоним — Солнцев — как нельзя лучше отражает его кипучую натуру.
Не помню, когда и как мы познакомились. Кажется, я знала его всегда. В те далёкие времена, когда я была подростком, хорошие книги вполне могли заменять собой свободно конвертируемую валюту. Книг издавалось много, огромными тиражами, но читали все, и на всех даже таких тиражей не хватало. В нашей семье была прекрасная библиотека. Она состояла в основном из произведений русской и зарубежной классики (папа свободно читал по-немецки и по-польски, и, поскольку самых интересных книжек на русском было не найти, он частенько покупал великолепно изданные томики на этих языках в популярном тогда красноярском книжном магазине "Планета"). А я в ту пору сама уже начинала "писать литературу", мне как воздух нужны были самые современные, как сейчас сказали бы, самые "актуальные" издания, особенно стихи, конечно, и я пропадала в городских библиотеках, осваивая тогдашний поэтический поток буквально полками.
На одной из таких полок я и нашла "Малиновую рубаху" — она буквально сама просилась в руки, очень скромная, но в то же время очень нарядная —  в белоснежной суперобложке с красными и чёрными буквами. Стихи меня озадачили. Вроде бы совсем не моё, но я возвращалась к ним снова и снова, пытаясь понять, что же так задевает моё читательское внимание, казалось бы, раз и навсегда настроенное на интонации и ритмы Серебряного века. Спустя время, когда мы уже стали друзьями и разговаривали почти ежедневно, то же самое и он говорил о плодах моих трудов: читаю и не пойму — вроде совсем не моё, а цепляет. Но до тех бесед, которые мы вели уже почти на равных, с конца семидесятых, когда я впервые прочитала стихи Романа Солнцева, пролегли, пробежали и пролетели годы,
полные драматических событий, повернувших историю страны в такое русло, о каком мы тогда и не догадывались. Для мальчиков и девочек эпохи "развитого социализма" — да ещё в провинции — Солнцев был кумиром, звездой! В Москве поэзия тогда собирала стадионы, а в Красноярске или Иркутске — битком набитые актовые залы на полтысячи мест. Роман Солнцев, Зорий Яхнин, Вячеслав Назаров, Анатолий Третьяков... мы, девчонки, старались не пропускать ни одной встречи с прославленными поэтами — не потому даже, что хотели приобщиться к поэзии, а просто потому, что сами поэты были окружены для нас ореолом какой-то особенной красоты, смелости, свободы, романтики. Свою самую первую курсовую по литературе я написала о "Малиновой рубахе". Это, пожалуй, и было первое знакомство.

...Да, вот что задевало и в стихах его, и в прозе, что резонировало моему собственному "нерву"  —  страх лжи. Боязнь солгать — пусть не специально, нечаянно, во благо. Но ложь есть ложь. А человек в "малиновой рубахе", артист, лицедей, поэт иной раз обречён ради высшей правды поступаться правдой сиюминутной, мелочной... Но где та грань, которую нельзя переступать, перемещая точку зрения? Кем, как она установлена? А если она установлена одной из противоборствующих сторон, ты, писатель, — на чьей стороне? Или весь смысл как раз в том, что ни на чьей? Вечно — над схваткой? "Ложь на моих губах". Вызов самому себе и крик отчаяния. До самых последних строк я слышала у Солнцева этот крик.
Конечно, он был одним из "прорабов перестройки", духовных лидеров революции, которую подавляющая часть тогдашней молодёжи — и я в том числе — встретила как освободительную бурю, свежий ветер перемен. Но одним из первых он почувствовал и страшную угрозу для всего мира, беду, которую эта буря несла. Это тоже стало болью, переломом, язвою душевной.
Он писал:

Вот и пил он слёзыньки. До самой смерти. Неожиданной, как гром средь ясного неба.
...Последнее десятилетие жизни Солнцева было согрето работой со школьниками. Всё началось с большой красивой книги "Пегас ворвался в класс". Сотрудничество в качестве составителей и редакторов "Пегаса", собственно, и познакомило нас по-настоящему. А было так. В 1994 году — после выхода в свет сборника "Великодушная семёрка", где была напечатана моя первая внушительная подборка, равная по объёму отдельной книжке, —  Солнцев пригласил меня в редакцию журнала "День и ночь". Она располагалась тогда в двух комнатках на первом этаже офисного здания недалеко от комбайнового завода. Речь шла о моей публикации в журнале, но разговор на эту тему быстро иссяк. Зато оказалось, что есть множество тем, обсуждать которые мы можем бесконечно. Например, проблему литературного образования и преподавания художественной литературы в школе. Узнав, что я работаю в педагогическом училище, Роман Харисович, видимо, взял это дело на заметку. И, когда появилась возможность издать большую книгу детских сочинений, стихов, рассказов, рисунков, пригласил меня принять участие в проекте. Разумеется, я с радостью согласилась. Книга вышла в свет в 1996 году. К тому времени мы поняли, какие — поистине геологические — пласты мы сдвинули своей бурной деятельностью. Редакционная почта едва выдерживала натиск рукописей, которые продолжали присылать школьники, их родители и учителя. Выход был найден, так сказать, с двух сторон. Во-первых, мы открыли в журнале особый раздел — "Синяя тетрадь", где стали публиковать произведения школьников на регулярной основе. Во-вторых... в наших бесконечных разговорах и дискуссиях о работе с литературной молодёжью постепенно родилась и выросла идея Литературного лицея. Так в одночасье я сделалась руководителем отдела детского творчества в журнале для семейного чтения и — чуть позднее — директором лицея. Удивительное было время! Затяжная, жестокая, беспощадная, разрушительная, но всё-таки весна! Такая, что иной раз палку воткни в землю — покроется листьями и зацветёт. Педагогические идеи, о которых мы с Солнцевым горячо спорили, но планировали осуществить, поначалу казались нам самим абсолютно фантастическими. И все они — или почти все — между 98-м и 2004-м оказались воплощены! Это было трудно, стоило не только немалых денег, которые надо было ещё где-то достать, но и пота, времени, слёз... Однако лицей состоялся! Наши выпускники до сих пор вспоминают годы, проведённые в нём, как самое счастливое время жизни.
...У Солнцева в лицее была мастерская. Дети вместе с Учителем смотрели шедевры европейского кино, слушали оперу. Старшеклассники получали бесценный опыт разговоров об искусстве — такой, какого не могли больше получить нигде. Солнцев сочинял с ними сценарии из школьной жизни, они даже пробовали снимать кино. И всё это, конечно, служило творчеству. И учеников, и Учителя. В каждом выпуске "Синей тетради" появлялись теперь работы солнцевской мастерской. Алёна Бондарева, Дарьяна Антипова, Илья Трубленко... Многие из выпускников Солнцева действительно стали писателями. Все — понимающими толк в литературе культурными людьми. Он не был с ними строг. Он их любил. Катя Бурцева написала в лицейском альбоме: "Его тепло осталось с нами. А ещё... всегда было стыдно за то, что мы приходили на мастерскую без текстов. Его фраза:
„Дети! Ну почему вы не пишете?" — всегда удивляла и заставляла думать о жизни".
А он думал о них:

...Двенадцать лет как нет с нами Солнцева. Но странно даже подумать, что нынче ему уже восемьдесят! Не думаю, что за эти двенадцать лет он очень изменился бы. Он не мог, не умел стареть! И разве теперь, сегодня, не выдувает он, поэт, как прежде, "радуги с пера"? не водит хороводы с русалками? не окликает друзей шутливым присловьем? не мучается, гражданин и оратор, проклятыми вопросами текущего момента? Ведь мы его чувствуем, слышим! И пусть будет юбилей! С днём рождения, Роман Харисович!