Коля за неделю уработался на своём заводе в Новокуйбышевске. Завод, конечно, не его, работает он пока токарем, не директором. Платят хорошо, если пропашешь часов 12 в день. В деревне-то заработка достойного его мускулов и интеллекта нет. Вот и подался он после армии в Новокуйбышевск. Житуха там, конечно, не ахти, в рабочей общаге, но "всё-таки", как говорят в Одессе. Выучился. Теперь уважаемый человек и перед начальством, и перед соседями по деревне. Да и матери приятно.
Навестить решил родителей. Пятница рабочая закончилась. Собрал вещички, которые нужно постирать. Сумку большую. Назад надо и харч из деревни захватить. Немного на электричке, немного на автобусе. Ещё немного пешком. Но дорога родная. Погода летняя, прелесть, ночь, пол-луны светит. Иди. Хоть песни пой, хоть романсы "под луной расцвели голубые цветы". Этот романс мать с отцом красиво исполняли. Когда доходили до кондиции. Пели на два голоса. Учительница у них была по литературе, любительница романсов и гитары. Пристрастила всех к музыке. Мать с отцом музыкальные, компанейские. В школе с удовольствием пели. На этой почве и поженились. Да и вся деревня его родная, музыкальная. Даже в самые трудные дни люди отводили душу в песне. По бутылке водки, по хвосту селёдки, народ собирался и пел. Наверное, это в русском характере заложено. Дорогу Коля решил сократить. Время к полночи близилось. Пошёл короткой дорогой мимо кладбища. Надо сказать, что место погоста было выбрано удачно. Несколько поколений уже хоронят своих покойников на нём из трёх соседних деревень. Это большой пригорок, хорошо ухоженный, много берёз, дубы вековые. Вдоль забора – сирень, калина. Весной цветут, а осенью птицам есть что поклевать. Приятно в этом месте полежать. И на родительскую сюда народ с удовольствием приходит, пообщаться с родственниками умершими, с соседями посудачить. Поэтому могилы хорошо украшают. Да ещё деревня с деревней соревнуются, у кого могилы лучше. Это те, кто наверху. Ну а внизу живут мирно. Да вот беда! В последнее время появились вандалы. С могилы деревни Ручейки исчез железный крест, который местный кузнец выковал. Стали исчезать таблички из металла, красивые венки. Перестройка, металл нужен стране. Жители Ручейков обвиняли в кражах жителей Дубков. Те открещивались и пытались перевести стрелки на жителей Бычково. Но пойманных с поличным не было. Выставляли даже охрану, поочерёдно из каждой деревни. Поймать вора не удавалось. Даже священник из местного прихода – молодой, симпатичный, любимец всех окружных старушек и не только, окончивший Загорскую семинарию, с амвона сказал пастве, что разорять могилы – это смертный грех. За него предают анафеме и гореть вандалу в геенне огненной.
Коля шёл спокойно, не торопясь, всё-таки это место какой-то трепет в душе вызывает. Здесь были похоронены его деды и бабки, его любимая тётка с материнской стороны, которая в нём души не чаяла. Своих детей у неё не было. Вдруг послышался лёгкий стук железа о железо в глубине кладбища. Первым желанием было убежать. В спине лёгкая дрожь появилась с холодком. Но покойники по ночам так не скребутся, решил Коля. Любопытство взяло верх. А потом могут и до могилы моей любимой тётки добраться. А памятник ей сделали красивый, в городе заказывали. Оградку с цепями вокруг. Каждый год весной красили.
Осторожно перебравшись через забор в том месте, где были густые кусты, Коля исследовал обозримое пространство. Благо света от пол-луны хватало. Две фигуры совсем не покойницкого вида в середине кладбища с помощью монтировки и тяжёлого слесарного инструмента, не по-шамански колдовали над старым, но, по-видимому, хорошо сохранившимся памятником. Николай слышал разговоры о пьяном чёрте, шландающем по ночам на кладбище. Прошлый год пьяницу безродного из Дубков здесь похоронили, так чёрт к нему в гости приходит. "Дак, вот какой чёрт шляется по кладбищу! Вполне прилично одетый, да ещё и с чертенёнком, да ещё и слесарь. Ну, погодь уж".
Выйти, напасть на двоих – успех мог быть сомнительным. Да и инструмент слесарный в руках "чертей" тяжеловат. Есть перспектива остаться в гостях у любимой тёти. План созрел стремительно. Из сумки с грязным бельём он достал балахонную светлую рубашку, семейные трусы, натянул всё это на себя. Взъерошил шевелюру, благо был не стриженный. По-пластунски, как учили в армии, пригодились навыки, подобрался тихо поближе к "чертям", увлечённо работавшим над очередным памятником. На соседней могиле оказался подходящий венок с жестяными листьями, почти без цветов. Осторожно снял с креста, надел на шею. "Черти" орудовали увлечённо, молча. Приготовился Николай, мелкими переползками, тихо, сзади, максимально приблизился к "чертям". Лёг. Сначала появился утробный звук из-под земли. "Черти" замерли. Звук вибрировал, нарастал. Медленно, из-за могильного холма стала подниматься страшная фигура в саване, утробно всхлипывая, подвывая, клацая зубами. Стоны были подземные, с плачем. Загремели листья венка и фигура, уже страшно хохоча, двинулась на "чертей". Несколько секунд у "чертей" был столбняк полный.
"Мертвяк!" – взвизгнул один из "чертей", тот, который был потолще. "О...е...у...Ы", – заголосил второй. Оба подняли руки кверху и рванули, не разбирая дороги. Через могилы. Оставляя клочья одежды на оградах и кустах. Вслед им нёсся гремящий железом "мертвяк", дико воя и изрыгая проклятья на нарушивших его покой. Несмотря на темноту и далеко не столбовую дорогу, скорости убегавших мог бы позавидовать Джесси Оуэн, чемпион мира на стометровке. Клочья одежды на оградах не в счёт. Погоня продолжалась, вой "мертвяка" переходил в плач. Вот забор. Но прыти наших "чертей" позавидовал бы и Валерий Брумель. Высота была взята без сучка и задоринки обоими "прыгунами". "Мертвяк" взять высоту с ходу не смог и утробно зарыдал. Направление бегунов было довольно определённо – Ручейки. Ну а "мертвяк" разнарядился, упаковался, прихватил слесарный инструмент – в хозяйстве всё        пригодится, довольный, пошёл в родные Дубки.
Через два дня в Дубках у деревенского колодца четыре соседки обсуждают деревенские новости. Вода-то уже почти у всех есть в доме водопроводная. Но из колодца она вкуснее и чай на ней душистее. Да и майдан отменить нельзя. Распевно так, неторопливо, разливая по очереди студёную воду. "Слышь, чё, бабоньки, ручьёвский Васька, рыжий, ну, у которого мотоцикл "Москвич" с коляской, ну, так в одночасье поседел". – "Вот те на! Да. А чё это он?" – "Да, наверно, Клавка это. Соломенная вдова. Мужик-то от ей аж в Монголию сбежал, два года как сбежал. И не пишет, и глаз не кажет". – "Ну, знамо дело, стервозная баба". – "Да он-то и повадился к ней". – "Да, она может сглазить, да и чё хочешь сделать". – "А Николашка Чирков – слыхали?" – "Нет". "В психиатричку попал". – "А чё с ним?" – "Заикатца стал, на улицу боитца выйти. В Самару отвезли". – "Ну, знамо дело, допилси, горячка белая". – "А у снохи Леонтьевны двойня родилась, двое мальчишек. Да судачат, на отца-то не похожи". – "Да как это?" – "А так. Мужик-то белобрысый, а пацаны-то чёрные". – "Во… Да!" – "Да, это бывает". – "Бывает, бывает. Может, в родне кто был чёрный". – "Да, так, наверное. В родне цыган был". Беззлобный смех. Текущие новости были не столь солёными. Обменялись. Коромысла с вёдрами на плечи и плавно, в такт шагам, играя бёдрами, разошлись по домам.
Колодезная вода везде лучше. Голову ей помоешь – волосы как шёлк. А для чая нет лучше воды. А если вечером, за самоваром, да с новостями, да с пряниками! А на кладбище всё тихо стало. Николай – мужик стойкий и осторожный. Три года никому о "мертвяке" и "чертях" не рассказывал. Похвастайся он раньше – побитой мордой могло бы и не обойтись. Да и спокойствие сельчан многого стоит.