Овидий, видимо, ввёл в заблужденье всех.
В горах,
      где «эх» – орех,
                летящий в бездну,
где воздух зреет окисью железной,
а тигры носят витязей доспех,
где перед высотой не ведом страх
даже младенцам мужеского пола,
где обметала склоны матиола
душистым мхом...
                Я говорю – в горах
старинной Грузии (такая есть страна)
проходит к югу странное ущелье.
Поэт грузинский с сильного похмелья
гулял там как-то летом дотемна.

Герой был весел: накануне он,
куражась, с музами своими поскандалил,
поскольку третьи сутки цинандалил –
в попойках и в любви он был силён.
О, он имел у юных дев успех!
И вспоминая, жаркие утехи,
он словно вехи, маленькие эхи
вокруг себя разбрасывал: эх, эх!
«Пускай поищут, милые, меня,
пусть погрустят без своего грузина!.. –
смеялся длинно зевом кармазинным. –
Пусть тащат на аркане, как коня!
Вот буду здесь бродить, крутой абрек,
и обрастать разбойной бородою,
и только под нежнейшим из конвоев
вернусь назад, как некий древний грек!».

А ночь Иверии пьянит сильней вина,
и, пропитавшись ею с ног до шеи,
он принял вдруг похмельное решенье –
кричать любимых женщин имена.
Как завопил на все лады поэт!
Но вдруг нахалу стало не до смеха:
с такою силой прилетел ответ,
с такою страстью отвечало Эхо!

Элина! – Лина-а-а! – сладко, длинно, чуть дыша...
Карина! – Рина-а-а! – гладким пурпуром и рея…
Сусанна! – Анна-а-а! – снег, подлунно серебрея…
Светлана! – Лана-а-а! – смех желанный малыша…

Но не сопрано нимфы в брызгах слёз,
а баритон прекрасного регистра
откаты слов в высоковольтных искрах
до слуха горца дерзкого донёс.

Так Эхо – юноша?!
Овидий был овит
великой славы эхом недостойно!
И, поражённый, замолчал пиит.
И в путь обратный
                двинул
                бесконвойно...
Так Эхо – юноша!

Красавец и жуир,
такой же бойкий ученик Орфея:
не упустив ни одного трофея,
бесславно он покинул этот мир...
В жестокости своей он был не прав,
и Зевс вскричал: «Ты, травка полевая,
цветок белёсый! – точные слова я
тут привожу, лишь чуточку приврав. –
Как ты посмел обидеть столько дев?!
Так майся, рот беззвучно раззевая,
лишь в отражении имён их оживая!..»
О, сколь ужасен олимпийцев гнев!

Поэт домой вернулся сам не свой.
Его уделом сделалось молчанье.
Он обретал в безмолвии –
                Звучанье,
словно на страже чуткий часовой.

Анахорет.
Один, всегда один,
в самом себе
с тех пор гулял он вечно
и слушал эхо пропасти сердечной.
И вёдрами хлестал валокордин.
Была уже поэту не важна
ни слава гения,
ни страсть,
ни роль тирана.
Он помнил только ночь
в ущелье странном
и дев,
его любивших,
имена.

тех кто ходит в тёмные аллеи узнаю по меченым глазам
в порах торф поганой страсти тлеет
                                                    прожигая ношеный кожзам
естество палимое пороком волчий вой
                                                    как вожжи за спиной
но заносит бритву вильям оккам визг
                                                       над бездной бесово-свиной
тех кто ходит по путям иуды не умею Боже различать
жизнь мельканье глупой пеперуды
                                                         не рассмотришь поцелуй печать
на умильных смайлах фарисеев в электронной ереси сети
в шёлке бархате брезенте и джинсе я ecce homo
                                                                       не могу найти
но бывает чудо просто чудо посылает мне судьба друзей
и беды побитую посуду сносит словно залпом из фузей
плачет всласть во мне дитя наташа
                                                    свет лампады райский крин златой
милосердно роковая чаша утром вновь окажется пустой

кому мечта завод фруктовых вод ну а кому
                                                    совсем наоборот
общага тёмные неведомые страсти
у каждого свой путь и свой талант
                                                    о роза марковна der luder комендант
часть жизни даже смерти ты отчасти
как я люблю вас дальние теперь устав
                                                    от лжи предательства потерь
девчонки сплав тюрьмы и комсомола
мордовки шкуры псковские швеи и абитура из эмгэпэи
и лидка выкидыш из милицейской школы
за то что чуя чуждую во мне
                                                    вы относились бережно вдвойне
к очкастой дуре с книгой звево блин итало
той что летела в пропасть налегке
                                                    и на одном и том же «огоньке»
в слезах асадова и бродского читала
в шестнадцать лет фуфайка грязь и мат и «самурай»
                                                    тройной денатурат
убойный спирт кто не всосал советский тоник
байкал дюшес саяны лимонад себя взбодрить
                                                    любой на шару рад
не зная от чего так печень стонет
в цеху плюс два затарен браком склад ползет
                                                    по ленте разливной парад
промокли валенки насквозь липучей влагой
на обороте накладной «сдал-принял» я пишу стихи
                                                    о тайнах бытия
и страстно радуюсь наличию бумаги
в запое грузчики электрики «висят» мы
                                                    брали ящики кэгэ под пятьдесят
рывком на брюхо и кидали на машину
мы лимита и по фиг мастерам
                                                    зато разбойным профит докторам
завод здоровье навсегда крушил нам
платить потом а в семьдесят шестом в танцзале
                                                    кухни по ночам пустом
мы айседорно прыгали как дети
бизе миндальные с получки пир горой
                                                    и даже как-то бутеры с икрой
и счастье есть на том и этом свете
кто б сомневался и любовь навек пел адамо
                                                    кружился белый снег
и пусть назавтра снова голодали
мои подруги первые в москве из магадана родом обе две
мария-маша валентина-валя
у вали волосы как черный шелк до пят и узкий стан
                                                    и дерзко-кроткий взгляд
и так прикольно в пальцах держит сигарету
а маша хороша приметной той
                                                    почти барбаробрыльской красотой
что так близка всегда бандиту и поэту
на добролюбова общаг как на подбор менты
                                                    сотрудники завода «тизприбор»
и пэтэурки из шараги физкультурной
мосводосток арабов крепкий околот
                                                    гуляй малина свально-спальный пивзавод
стройчтототам и институт литературный
на нас троих почти не пала тень чумы в общагу лита
                                                    приходили робко мы
и пили чай пока володя ногавицын
за дверь гонял артемова армян а некто гера
                                                    перманентно пьян
спал в уголке на грязно-желтых половицах
ах как стихи володины чисты
                                                    дрожат я вижу папиросные листы
в красивых пальцах и пробиты на машинке
почти насквозь «ка» «эн» «тэ» «эр» и «а»
                                                    от тайны слов кружится голова
ну и от холода и «херувимской» глинки
я поняла в моей судьбе была любовь
                                                    невинней детского тепла
с кастальской влагою сравнима лишь одною
журчат печали слабые сверчки он поправляет
                                                    жестом ангела очки
и улыбается за дождевой стеною
но нам пора ведь смена ровно в семь
                                                    конвеер тянется вас не видать совсем
жизнь раскидала всех по разным баррикадам
прошли года я в общем знаю кто да как
                                                    но не дает Господь нам тайный знак
мол вам бы встретиться ну значит и не надо

я знаю мозг похож на розовые флоксы уж мой-то
                                                    точно да отсюда вижу я
как разрывной посыл в античном парадоксе
                                                    кипят цветами в нем загадки бытия
и часто по ночам благоуханья мука мешает мне унять
                                                    запретных мыслей зной
но кто-то входит в сад невидимый без звука
                                                    и закрывает в мир калитку за спиной
и на короткий миг слетает сон
                                                    спасенье закончен летний круг я осень я зима
лишь флоксы на столе в торжественном цветенье
                                                    напоминают как легко сойти с ума

в замутненном окне фонари в октябре дождь
                                                    и хохот прохожих девах
осень там осень здесь в муравьиной норе вдовьей шали
                                                    пустых рукавах
затворить за собой отсыревшую дверь
                                                    отогреться казённым теплом
воет память несчастный измученный зверь
                                                    жизнь трещит как хрущевка на слом
оглянусь хотя разум кричит не смотри
                                                    за спиной соляные столбы
и увижу прекрасный узор маркетри
                                                    той несбывшейся лучшей судьбы
вспомню имя небесное словно со дна поднимаясь
                                                    к разрыву воды
и обетам другим по-другому верна
                                                    обрету пониманья плоды
крипты речи меня поведут за собой
                                                    в подалтарную часть бытия
где трепещет во тьме свечевидный гобой и ему
                                                    в попадание я
где нетленно дыхание древних святых
                                                    а на книгах Христовы тавра
где познаешь себя словно врежут под дых
                                                    где-то в точке седьмого ребра
проступает на сердце библейская соль
                                                    мир воскресший осанну поёт
там любовь побеждает страданье и боль
                                                    где мой сын на молитву встаёт

что ж судьбу разорву на полоски на марли
                                                    целебной бинты размотавшихся строчек
я предсмертно живу обирая с себя шелуху
                                                    двоеточий тире запятых и кавычек и точек
август тема распада адольфу лишь саксу
                                                    по силам сквозь эту огнём раскалённую штуку
на такие же длинные звуки синкопами музыки
                                                    рвать напряженно-блаженную муку
не надейся на князи сынов человеческих несть николиже
                                                    в земные кумиры спасенья
плоть не станет оплотом о рёбра облом опереться
                                                    под звуки трубы в страшный час воскресенья
сплав томпака пакфонга латуни изогнутым горлом
                                                    четвёртого вестника кары и смерти
вопиет блудодейным царям и народам
                                                    о форме расплаты указанной во безотзывной оферте
кровь на крыльях но нас испугать апокалипсис
                                                    может лишь occurrit facie ad faciem
лишь увидев убитых детей мы наверно
                                                    в раскаянье горько пред небом завоем-заплачем
ну и кто пожалеет из бездны поднимет кто скажет
                                                    целуя в ланиту не плачь не тужи нам
остановится время на двадцать тринадцать
                                                    хронометр звякнет умолкнет и щёлкнет пружиной
и когда всё закончится где-то нигде средь безвидной
                                                    пустыни межзвёздного экибастуза
проплывёт лента белой строки а за ней золотая струя
                                                    я сопрано последнего Господи блюза