ЧАША

Приходил деревенский бухтинник,
приносил молодой виноград,
и хоть стольник просил, хоть полтинник,
потому как, мол, трубы горят.
Приходила седая старуха
разыскать непутёвую дочь,
потому как случилась разруха
и, мол, некому больше помочь.
Приходила смурная девица,
мол, мужик оказался, как тать,
что ей делать теперь - удавиться,
иль сиротскую долю рожать?
Приходила вдова молодая
а за ней и вдовец молодой,
та - веселая, этот - рыдая,
как мне справиться с горькой бедой?
...Я стояла и жизни внимала,
и любому хотела помочь,
и за плечи меня обнимала
боль моя, нерождённая дочь.
А земля то в снегу, то в цветеньи,
как в накидке плыла кружевной,
посылая прохладные тени
краткосрочной юдоли земной.


ПАМЯТИ Б. П.

Все чаще говорю я с теми,
кого здесь нет.
Кто был уж точно - в матерьяле, в теме
моих сует.
Кто так любил - без слов и без ответа
то страстно, то темно,
как пальцы - кипяток, как ливень - лето,
как бритва - полотно.
Кто так любил - то радостно, то горько,
но все равно
как нить - иглу, как ниточка иголку,
как прочим - не дано.


БЕЗ МЕНЯ

Ах, как блазнит и дразнится
горечь яркого дня.
Но теперь вы на празднике –
без меня, без меня.
Все Евтерпы, все Талии,
прейскурантом звеня,
хоть в Москве, хоть в Италии –
без меня, без меня.
Вот беда моя - личная,
а возня и грызня,
и тусовка столичная –
без меня, без меня.
Там - варилось, тут - жарилось,
вот всему - и зарок!
Я и так отоварилась
этим хлёбовом впрок.
Мной и так обесценено
было много чего –
от перчатки Есенина
до него самого,
чтоб народ нечитающий
выбрал много иных,
тех кумиров пока еще,
лошадей временных.
От такого пожарища,
вплоть до Судного дня,
вы теперь уж, товарищи,
без меня, без меня...


* * *

Она стояла на седьмом этаже
у распахнутого окна.
И, как рассыпанное драже,
была её дрожь видна.
Она проглатывала нембутал
и запивала вином.
И лист сиреневый трепетал
в неверном огне ночном.
Она дышала в трубку всю ночь,
ни слова не говоря…
И ангел силился ей помочь
в преддверии октября.
А на рассвете спросила, где ты?
а я не знала - где ты.
Но вдруг завяли твои цветы,
предвестники немоты.
Она сказала мне: «Сорок лет
веду с тобой этот бой.»
А я отправила время вспять,
ответила: «Сорок пять.»
Она вздохнула: «Ну всё… и вот
победа твоя близка,
уже снотворное не берёт
с полфляжкою коньяка».
.И вдруг на меня из её окна
надвинулась глубина.
И стала жалость моя нежна,
отчаяния полна.
Я так любила тебя в ту ночь
неслышно, издалека,
пока меня уносила прочь
невидимая рука,
и нерожденную нашу дочь
баюкали облака.
. Тех лет и бед провалился след.
Но, ветреницы судьбы,
слепые мойры идут на свет
из интернеттолпы.
И мне приносят такую весть,
ну просто ни встать, ни сесть.
Мол, генерал, боевая стать,
нарисовал свой дом,
чтобы без памяти выживать.
И научился в нём вышивать
гладью или крестом.


* * *

Она кричала «за что?!», «зачем?!
теперь, когда денег хренова туча?!»
...Рванулась в Оптину, в Вифлеем,
рыдала в голос, и даже круче -
звонила в ужасе всем врагам,
просила смирно себе прощенья,
чтоб корпус раковый пал к ногам
в метампсихозовом превращеньи.
И вновь кричала врачу «за что?!»,
совала доллары в два кармана.
.А солнце сыпало в решето
простое золото Инкермана.
И там, под золотом ЮБК,
над жизнью шаткой, смурной, короткой
пил то запоями, то слегка
муж нелюбимый в печали кроткой.
Она кричала ему «вернись!»,
она грозила небесной карой,
потом в рыданьях швыряла вниз
мобильник «Vertu» на даче старой.
И не поехала хоронить,
и обезножила в две недели.
У парки злой вырывая нить,
концы пыталась соединить
над жизнью, дышащей еле-еле.
.На старом кладбище раз уж сто
необъяснимо и потрясённо
я вспоминаю то время оно.
И неизменно одна ворона
скрипит устало: «за что? за что?»

г. Москва