В школе Ульви называли Вешалкой. И не потому, что своей тощей, бестелесной фигурой, практически лишенной мышечной массы, он чем-то напоминал привычный инвентарь из чиновничьих кабинетов, а исключительно из-за того, что не мог "держать удар" в уличных разборках с местной ребятней из ясамальских самостроек. Поэтому его из жалости держали за "воротами", поручая охранять тылы – накидывали на его развесистые, костлявые плечи свои куртки и прочую школьную амуницию. Хотя это здорово било по самолюбию, но он молча сносил обиду, чтобы как-нибудь восстановить свое реноме если и не отчаянного драчуна, то хотя бы "своего парня в доску".
Как ни странно, это сделали сами даглинцы, уличив Ульви в том, что он, провожая как-то домой свою одноклассницу, дочь уважаемого человека из их рода-племени, оказывал ей особое внимание. Они набросились на него и, наддав тумаков, потребовали смыть позор с девушки обещанием скорой женитьбы на ней…
Что он и сделал, пообещав после ответных тумаков заслать сватов. И не потому, что оттянулся, а потому, что был влюблен в свою зеленоглазую соседку по парте. Ему тогда было 19 лет.

...Чуть позже пришла другая напасть – ночь на 20 января. Город замер от испуга и восторга – будто все красные даты календаря кто-то решил превратить в одну кровавую зарю над бухтой.
В ту ночь Ульви не спал, готовясь к сессии. Он выскочил на веранду и замер от удивления. "Неужели, – подумал он, – это даглинцы запалили китайские хлопушки на чьей-то "малой свадьбе"? Но тут же отверг эту мысль, потому что даже самые крутые папаши из состоятельных кругов вряд ли отважились бы приглашать "на обрезание" своих малолетних чад танковые части и боевые "вертушки". Через минуту-другую его окликнул из-под балкона Паша.
– Уля, ты не спишь?
– А что?
– Ты не знаешь, что за заваруха там, на бульваре?
– А черт его знает, может, учения проводят…
– Спятил, что ли? Какие еще учения, если даже "ящики" отключили и по FM ни-ни… Короче, мы валим туда, может, присоединишься?
– Ладно, я сейчас…
Учуяв неладное, за ними отправился на своей "шестерке" отец Ульви. Он догнал их на проспекте Строителей, по пути к Сальянским казармам. На все его уговоры вернуться друзья решительно запротестовали (помимо Ульви и Паши были еще двое из бывших одноклассников с их двора) и разбежались кто куда.
– Папа, прошу тебя, – взмолился Ульви, – ты же видишь, тут спокойно, ничего нам не угрожает…
Только он это сказал, как со стороны хлебозавода выскочил к перекрестку БТР. Проехав мимо них, он заскрежетал тормозами и, развернувшись, помчался к их "шестерке", наехал бортом на нее и опрокинул на бок. Раздался жуткий скрежет металла, потом прозвучала длинная очередь из автоматов. Это стреляли выскочившие из-под кустов двое чернявых солдат в длиннополых шинелях без погон. Пузатые, немолодые, будто их только что подняли из теплых постелей, они явно походили на резервистов.
Забыв о страхе, Ульви нагнулся и, схватив из-под ног сосновую шишку, кинул ее в лицо одному из призывников. Тот опешил, но, придя в себя, успел дать короткую очередь из своего "калаша", ранив в ногу бросившемуся на помощь Ульви Паше.
От дальнейшей расправы ребят спасло чудо. Откуда ни возьмись появился милицейский УАЗ, и выскочивший из него полковник загородил собой Ульви, чем разрядил обстановку. Что-то сказав высунувшемуся из БТР офицеру, усадил "пленников" в свою машину и тут же поспешно укатил.
– Что вы ему сказали? – еле выговаривая слова, спросил отец Ульви.
– Я назвал имя их командира, с которым некогда служил в одной части в Ставрополье…
– На родине генсека?
– Да, на родине бывшего знатного механизатора и землепашца, а ныне коммуниста №1.

К счастью, рана Паши оказалась не очень опасной. Он быстро пошел на поправку, хотя случай у Сальянских казарм надолго врезался в память мальчиков, вызывая у каждого свои эмоции и предощущение скорой беды, большой, неминуемой, будто кто-то их проклял.
Когда вновь закопошились сепаратисты в Нагорном Карабахе и появились первые беженцы из Армении, часть которых осталась погребенными в снежных сугробах при бегстве через горы, Ульви бросил институт и вместе с Пашой пошел в военкомат.
Родители заняли нейтральную позицию, не выразив при этом ни недовольства, ни паники, хотя решение друзей, которые для них всегда оставались детьми, вызывало в душе бурю разноречивых чувств.
– Мое место там, а не за воротами, – отшутился в разговоре с отцом Ульви, пообещав, что вернется и сдаст все свои задолженности по курсу.
Хорошо, что мать пока ничего не знала, но когда узнала, вся сжалась в комок.
– Мой папа, твой дед, – сказала она, – тоже ушел на войну в 41-м добровольцем, но вернулся не один, а с наградами и с моей будущей мамой.
Ульви нежно обнял ее, поцеловал и, выскочив в коридор, почему-то заплакал…
Уезжали они не с вокзала, а с какого-то заброшенного пустыря, где стояли открытые платформы, загруженные техникой – старенькими БТР и пушками с облезлыми стволами. На дорогу им выдали консервы, хлеб, пару луковиц и горсть патронов.
– Личное оружие получите на месте, – неуверенно пообещал пожилой старшина и почему-то засмеялся.
– А если на нас нападут боевики, чем будем отстреливаться? – спросил в шутку Паша.
– Скажете, что не проходили еще курс молодого бойца, – отшутился старшина.
– Ты что несешь, дядя?
– Я тебе не дядя, хмырь, а Клим Ворошилов! – взорвался старший вояка и, выхватив из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
На шум откуда-то из-под платформы вылез незнакомый служака в капитанских погонах и, продолжая жевать булку с колбасой, добродушно осведомился:
– Кого тут кончают?
– Пустяки, командир, – пряча пистолет в кобуру, доложил старшина. – Армяшек тут испугались. Вместо гаубиц требуют "катюши".
– Выдай им еще по банке килек в томатном соусе.
– А где их я возьму?
– Сбегай в ларек…
После трехчасового простоя эшелон с новобранцами наконец тронулся в путь. Дневной зной сменился прохладой, а к утру, когда миновали низовья, вообще повеяло холодом. Ульви предложил забраться в укрытие – в кабину БТР – и попытаться заснуть. Он, надо сказать, хорошо разбирался в технике и, прежде чем попробовать хотя бы вздремнуть, стал возиться с пулеметом и обнаружил неполадки в зарядном устройстве.
– Короче, в боевых условиях из него нельзя будет сделать ни одного выстрела, – сообщил он Паше о своем открытии.
– Шутишь?
– Клянусь! Теперь это уже не боевая машина, а просто сенокосилка…
– Выходит, облапошили наших спецов, как лохов. Знал бы, двустволку из дома прихватил бы.
– Ага, но армяне не утки, чтобы из берданки по ним палить.
– Что же делать?
– Доложим старшине, а может, самому комбату. На то они отцы-командиры, пусть шевелят мозгами.
– А они у них были, когда грузили эту бутафорию на платформы? Не на учения ведь собирались…

…К утру литерный эшелон прибыл в Евлах, а часа через два он пополз в сторону Агдама.
Райцентр удивил своим многолюдьем, толкотней, прилавками, вынесенными на тротуары, криками базарных зазывал. Здесь можно было купить все, начиная от всяких разносолов, иголок от швейных машин, чайников, хны, меда, солдатских кальсон, и кончая запчастями от бульдозера.
– И это прифронтовой город? – ухмыльнулся Паша. – Весело живут ребята…
Разгрузившись к вечеру, завели машины под навесы.
Выбрав момент, Ульви счел нужным предупредить старшину о поломках в затворных устройствах пулеметов.
– Вижу, соображалка у тебя работает, но не бери в голову, на месте доукомплектуемся, а если что, прикупим на базаре…
– На базаре? – удивился Ульви. – Это же не утюг купить или связку лука.
– Разве я возражаю? Когда-то здесь гулял анекдот: однажды к местному маклаку, так называли шустряков, которые занимались куплей-продажей вещей, приходит другой шустряк и просит достать переднее колесо от шасси ТУ-134. "Колесо не обещаю, но аэроплан – пожалуйста…"
– Бред какой-то…
– Нет, не бред. Могу привести живой пример. Как-то в чайхану пришли попить чаю двое служивых из соседней войсковой части и так, между прочим, поинтересовались, нет ли желающих приобрести для хозяйственных нужд несколько танков Т-72, списанных, конечно. "Здорово по горам лазят", – сказали они…
"Зачем нам старье", – обиделся кто-то из сидящих и предложил организовать доставку хотя бы пары установок залпового огня или "упаковку" РПГ-5.
"Надо подумать", – почесали затылки гости и попросили аванс.
"Пожалуйста", – сказал аксакал в каракулевой шапке и велел Вели даи, чайханщику, закрыть точку, зарезать пару барашек и устроил шикарный "емяк-ичмяк" в честь любителей чая мяхмяри…
Но сделка не выгорела. Дня через два пришел приказ, и часть, в которой служили гости Вели даи, перебросили то ли в Ленинакан, то ли в Степанакерт. Там тоже, видать, чувствовался дефицит на боевую технику для хозяйственных надобностей.
– Может, и нам стоит пойти попить чаю у Вели даи? – процедил с ухмылкой Ульви.
– На что намекаешь, парень? – сделал строгое лицо старшина.
– Вы обещали выдать нам личное оружие.
– Голодной курице просо снится. Здесь, сынок, не тир, а война, а у нее свои правила. Если хочешь, скажем, выжить, заводи дурные привычки: есть, пить, спать с открытыми глазами, где и когда придется, а лучше делай это одновременно. А главное, – входя в раж, разошелся старшина, – будьте наглыми. Особенно в случаях, когда напоретесь на засаду с двумя патронами в магазине – тогда делайте вид, что у вас подмышкой минимум два заряда с тротиловой начинкой. Шучу, конечно. Ясно, пижоны?
– Не совсем…
– Из чего палить, командир?
– Отставить разговоры в строю, – гаркнул старшина и велел следовать за ним.
– Куда, Рустам муаллим? – спросил хранивший до этого молчание Паша.
– "Муаллимы" водятся в местах вашей бывшей дислокации и в жэках, – насмешливо парировал старый вояка. – Я же без пяти минут офицер Азербайджанской армии – ордусу, значит, т.е. "господин" в обращении, почти бек…
Короче, вся эта перепалка закончилась тем, что старшина завел ребят в каптерку и вывалил на стол все содержимое своего вещмешка.
– Это все Минабаджи, боевая подруга, наготовила в виде походного пайка. Налетайте…
– А он мужик что надо, – укладываясь на матрас, набитый соломой, признался другу Ульви. – Говорит, глядя прямо в глаза…
Наутро им перед строем выдали старые "калаши" и повели за коровник – разбирать и собирать видавшие виды автоматы под огромным тутовым деревом.
– Это наше укрытие, – пояснил с улыбкой командир взвода, разбитной гянджинец, то ли просто лейтенант, то ли старший (на одном из погонов не хватало звездочки).
– В бою отстрелили, – признался он, околдовывая подчиненных своей простодушной улыбкой. – В местном "Военторге" только "майорские" – большие, но я до них еще не дорос. Придется наработать.
Временами новичков-добровольцев и тех, кого отлавливали народофронтовцы на площадях и улицах, отпускали в город. Подвозили их туда на БТРах или в крытых брезентом грузовиках. Те, у кого водились деньги, спешили в столовые, другие на базар – попить чаю и поболтать с местными трепачами.
Как-то в одной из вылазок Ульви набрел на книжный развал. Каково же было его удивление, когда среди книг, редкостных даже для книжных магазинов Баку, он обнаружил издания армянских авторов, в том числе и сборники повестей и рассказов Гранта Матевосяна "Август", "Мать едет женить сына". Он был наслышан о них со слов отца, который неплохо разбирался в новинках литературы. "Интересно, – подумалось ему, что думает известный писатель о неблаговидной роли своих коллег – Зории Балаяне и Сильвии Капутикян, годами разжигающих ненависть к азербайджанцам и всему тюркскому миру?.." Вернувшись в казарму, Ульви поделился своими наблюдениями со всезнайкой старшиной.
– Наше дело правое, – по-солдатски просто ответил тот. – Это сказал еще товарищ Сталин, хотя сам наломал немало дров, когда пилил вместе с Анастасом Микояном наши земли еще с 20-х годов. Клянчить и выставлять себя обиженными на весь род человеческий – это у них закладывается с момента зачатия. Я родился в Сисиане, знаю, что говорю. Хотя я знаю и то, что среди тех, с кем приходилось жить бок о бок, были и нормальные люди, без закидонов.
Был у меня сосед, Самвелом звали. Наши подворья разделяли наши села, да и трудились мы в одном колхозе. А потом, где-то в конце 80-х, случилось то, что, наверное, должно было случиться. Будто по чьему-то плану. Нам дали понять, что мы чужие и что нам надо убираться с родных земель, где наши прадеды жили столетиями. Первым об этом меня предупредил Самвел. Прибежал как-то ночью, был очень возбужден, в руках сжимал охотничье ружье. "Рустам, – сказал он взволнованно, – вам надо уходить. Завтра ночью за вами заедет мой зять. Он будет в милицейской форме и подбросит вас, сам знаешь куда. Берите самое необходимое. В горах снег. А за домом твоим я присмотрю". Мы попрощались, и с тех пор я его больше не видел.
– А если придется, Рустам даи? – забыв об уставном обращении, спросил Паша.
– Ну, скажем, при очередной их вылазке в лесу. Один на один. Будете стрелять друг в друга?
– Не думаю. Скорее всего, – чуть помолчав, ответил сисианец, – для начала мы оба опустим свои "калаши" дулом вниз… "Барев, Самвел", – скажу я. – "Салам, Рустам джан", – наверное, скажет он.
– А потом… А потом, когда настанет момент спросить у него, что он тут делает, что потерял, не заблудился ли случаем, ситуация мгновенно изменится. А что последует после этого, будет зависеть от того, кто первым успеет нажать на курок… Так-то вот, дети мои. Все получилось, как на встрече молодежи с ветеранами ВОВ: вы спросили, я ответил. А вообще-то, как я узнал позже, дом мой отдали какому-то пастуху, а Самвела уличили в предательстве – зять его, говорят, выдал…
– Значит, надо делать ставку на позитив, – изрек глубокомысленно Ульви, поправляя вечно спадающие с глаз очки.
– На продолжение жизни, – грустно молвил старшина. – Я первым сниму с себя погоны, когда люди по всему миру перестанут стрелять друг в друга…

Утром где-то под Шелли армяне устроили очередную вылазку, пытаясь занять село, чтобы прорваться как можно ближе к Агдаму.
В городе забеспокоились, началось что-то похожее на переполох. Но, ответив мощным ударом на удар бывших соседей, наши отбросили их на исходные позиции.
Подняли тогда в ружье и новобранцев. Похлопав себя по погонам, комвзвода, в чьем подчинении находились бакинцы, в том числе Ульви и Паша, заверил, что раздобудет себе не хватающую звездочку на погоны.
– Лучше лишний раз сбегать на базар, – поддел его по интеллигентской привычке Ульви, поправляя очки.
…Ночью было решено отбросить неприятельские группы от Шелли и выдвинуться за линию фронта.
– Ты, очкарик, – сказал, обращаясь к Ульви комвзвода, – вижу, неплохо соображаешь. Но этого недостаточно, чтобы уберечь себя от дуры-пули. Так что держись, друг, рядом. А главное – не путайся под ногами…

…Их остывшие тела нашли под кизиловым деревом. Будущий майор лежал на боку, сжимая в ладони чужую беретку со следами засохшей крови, а Ульви, подстреленный в грудь, тянулся рукой к очкам. Они валялись рядом, вдавленные в снег чужими башмаками.

Газовщика Сабзали, участкового смотрителя "Вечного огня" на могиле Неизвестного солдата, застукали в тот момент, когда он, будучи в легком подпитии, позволил неким юнцам из соседнего переулка подобраться к факелу и попытаться от него прикурить.
"Это же круто, – тащился позже от кайфа один из участников инцидента, – сделать пару затяжек солдатской самокруткой".
Слухи о проделке сорванцов быстро разошлись по всему райцентру. Дошли они и до чутких ушей стражей местного правопорядка.
Газовщика задержали, доставили, куда следует, и стали задавать не очень приятные вопросы.
– Куда пропал огонь? – скучным голосом спросил следователь, поигрывая в руках дыроколом.
– Да никуда он не пропадал, – обиделся задержанный. – Просто давление на линии упало.
– Есть свидетели?
– В первый раз, что ли? Может, рвануло где-то, а может, опять профилактику сделали. При таком напоре даже яичницу не зажаришь.
– Я тебя не о яйцах спрашиваю, – хмыкнул дознаватель, – а про газ толкую.
Вчера он еще шел, потом взял да усох от двух затяжек сигаретой. Признайся, куда и кому его загнали?
– Всякое случается...
– Случается, говоришь? А если в тот день приспичило бы провернуть внеплановое мероприятие с участием, так сказать, гостей из Баку, ветеранов ВОВ, других уважаемых и законопослушных граждан из местного актива? Что тогда бы стал делать? Кинулся в пособку за баллонами со сжиженным газом?
Газовщик не ответил, весь сжался, затосковал, будто ему только что зачитали приговор о пожизненном заключении за переход улицы в неположенном месте.
"Может, я чушь несу? – донесся до него откуда-то издалека гнусавый голос следователя и судьи в одном лице. – Может, я путаю понятия "негаснущий огонь" и "примус"?.."
– Можно вопрос?
– Какой еще вопрос?
– Я требую пригласить сюда моего адвоката.
– Кого-кого? – чуть было не лишился дара речи следователь. – Ты что, чужих сериалов насмотрелся? Какого тебе еще адвоката, хмырь?
Высказав это, следователь нервно дернул головой, а потом ехидно так, но почти по-дружески посоветовал задержанному, прежде чем нанимать платного юриста, купить себе новые штаны со скидкой...
Газовщика словно током прошибло.
– Тогда я объявлю голодовку, – взвился он. – В ООН обращусь, Обаме напишу!..
В это время зазвонил телефон. Будто учуяв, кто мог бы в столь поздний час беспокоить его, следователь велел присутствующим покинуть кабинет. Затем осторожно, как бы таясь, поднял трубку и, услышав знакомый голос, чуть не потерял свой. ..
– Да-да, здесь он, провожу предварительное дознание. Говорит, давление упало. Нет-нет, не у него, а на линии... Забавно, конечно. К тому же выгораживает оболтусов, у которых проблемы с Минздравом по части курения. Клянется, что не по дурости они решили курнуть в неположенном месте, а так, исключительно из уважения к неизвестному гражданину, чья личность до сих пор не установлена. Да-да, так и брякнул. Он, усопший – царствие ему небесное, – утверждает этот придурок, не умер, а живет среди нас, может, даже состоит на вещевом довольствии, раз дает еще прикурить... В чем признался? Да ни в чем! Правда, грозился махнуть в Нью-Йорк на пару дней. В США, понимаете. Там, видите ли, ООН, свобода слова, прочий криминал. Почему? Как почему? С компроматом на Гагаш-заде, главу района, за нарушение прав личности и свободу самовыражения. В этой ситуации, говорит, даже вшивого адвоката нельзя нанять, пока не купишь ему новые штаны... ...Что?.. Что я несу? Докладываю в соответствии с обстановкой. Что?.. Понял! Баш уста! Зарубим рейсы, дальше Забрата-два не проскочит... Алло? Алло! Не слышу, повторите... Да-да, теперь вот слышу хорошо. Что будем делать дальше? Известно, что: упрячем в СИЗО, пусть оклемается, а потом видно будет... Что? Не понял... Отпустить, закрыть дело? Какого хрена?.. Простите, это я так... Но подозреваемый готов назвать фигурантов, идет на сотрудничество. А тут... ...Так сразу бы и сказали. Значит, вопрос отрегулирован? Здорово, что и говорить... Выходит, мемориал будет передислоцирован на новое место, в турзону, к парникам. Да-да, хорошо знаю эти места: солнце, море, севрюжки навалом. Чистый рай. Там раньше всякую зелень-мелень выращивали, гладиолусы, а рядом пост ГАИ. Особенно не раскуришься. Хе-хе, клянусь!..

Зорким взглядом выхватив среди входивших в кабинет сотрудников понурую фигурку газовщика, следователь, не скрывая радостной улыбки, энергично устремился ему навстречу.
Со словами "чай или кофе?" он обнял подозреваемого за худые плечи и повел к дивану, над которым не хватало лишь портрета Феликса Дзержинского.
Ошеломленный такой встречей, газовщик вяло переступал ногами и никак не мог взять в толк, что же все-таки происходит.
– Ну, что будем пить, – повторил свой вопрос хозяин кабинета, усаживая гостя в кресло, – чай или кофе?
Не уловив в голосе дознавателя гнусных намерений, Сабзали пошел ва-банк:
– Может, пивка...
– С горохом?
– И с хамсой хорошо пойдет...
– А я вижу, вы гурман, – рассмеялся следователь.
– Что?
– Профессионал, значит, чуешь гармонию.
– А-а... – не понял Сабзали, но не стал углубляться в тему.
Следователь проследовал к своему столу, взял чистый лист бумаги и, делая вид, что читает с него, сказал:
– Как установило следствие, в тот день тебя на точке не было...
– А где я был?
– Жарил яичницу, наверно.
– На чем, начальник? – усмехнулся газовщик. – На мангале? Газа-то в тот день только пацанам на курево и хватило.
– Это уже не имеет значения, – сухо прервал его следователь. – Вопрос уже согласован. Теперь "голубого огня" хватит всем. А то перед людьми как-то неудобно. Перед той же Европой. Всем даем газ, налево и направо. А тут, смотришь, иногда его самим на заправку зажигалки едва хватает.
Сабзали не ответил, будто впал в прострацию, потом так грустно посмотрел на дознавателя, спросил:
– А что со мной будет?
– Ничего. Будешь по-прежнему крутить вентиль "туда-сюда", но уже на новой точке. Главное, чтобы не было перепадов давления и шли надбавки. Так что ступай, бодрячок. В твоих действиях не было криминала, ты чист. Усек, Сабзали?
– Не совсем.
– Не понял, – насторожился следователь. – Может, опять захотелось послать за адвокатом или Обаме в Белый дом звякнуть? Поздно, Сабзали. Ушел твой поезд, да и его тоже. Он уже свои два срока отмотал, теперь с обходным листом ходит, дела сдает. Так что не строй из себя узника совести, а то...
– Нет-нет, зачем? – грустно повел глазами газовщик, – просто хотелось узнать, что будет с тем парнем с мемориала, который без имени?
– Не обидят, подключат, как и тебя, к новой линиии.

Газовщика проводили до вестибюля и, сунув в карман спецовки помятую двадцатку, любезно повели к выходу.
Вслед за ним вышел на улицу и сотрудник отдела, присутствовавший на допросе. Он передал задержанному какие-то бумаги, помог в них разобраться и хотел было уходить, но вдруг что-то вспомнив, душевно так, будто извинялся за несостоявшееся накануне чаепитие, достал из папки огрызок вяленой воблы и протянул его вконец очумевшему Сабзали.
– Извини, брат, – виновато молвил он, – гороха не было, а пивнушка тут рядом, за углом...