Если говорить о любовной лирике Анны Ахматовой очень кратко, то слова Марины Цветаевой могли бы быть одними из тех, в которых сказано всё: поэт без истории. В статье "Поэты с историей и без истории" [1], написанной во Франции в 1933 году, Цветаева делит всех поэтов на тех, кто в своем творчестве прошел этапы духовного развития, отразившиеся, соответственно,  в стихах, и на тех, кому были присущи лирические интонации от рождения. Первых Цветаева причисляет к поэтам  "с историей" [1; 398], вторые получили название "поэты без истории" [1;400]. Творчество таких поэтов, считает Цветаева, - замкнутый круг, ибо им изначально были даны те ритмические интонации, которые "поэты с историей" достигали по прошествии определенного отрезка  времени.
Вполне естественно, что у каждого свой путь в поэзию, и свой путь в поэзии. Если подыскивать сравнения, то я бы сравнила "поэтов  без истории" с бабочками, которым от рождения присуща легкость, изящество, красота, и в то же время какая-то легкомысленность. Несомненно, опыт присутствует   в их стихотворениях, однако "поэты с историей" все же более склонны к философской поэзии. Это и понятно. Если первые замыкаются в кругу своих любовных переживаний, то вторые, так же пройдя определенную ступень любовной лирики, переходят на более высокий и сложный уровень: они становятся философами, редуцируя окружающий мир в образах и символах. Такие поэты  словно преодолевают земное тяготение,  возносясь ввысь.
Понятно, что к первым ("поэтам без истории") принадлежит  Ахматова. Ко вторым ("поэтам с историей") - Цветаева. И если взять эту "классификацию" как исходную точку, становится понятно, почему Ахматова писала стихи преимущественно в ранней молодости, потом – десятилетний перерыв, а потом - затишье, нарушаемое время от времени  каплями родниковой воды, называемой поэзией. Бесспорно, лучшие стихи Ахматовой написаны в ранней молодости, первые ее сборники были встречены "на ура" всей читающей публикой России, которая стала подражать ей не только в стихах, но и в прическе. "Моя незавитая челка" [2; 134] в прямом смысле вошла в моду, совершив какой-то фантастический прыжок из поэзии в реальность. Женщины носили прическу "А ля Ахматова", подражали ее томным медлительным  движениям, зачитывались ее стихами  и напряженно всматривались в ее портреты в поисках отгадки того, что было  скрыто в ее стихах.
Ахматовой увлекались все: и молодая Цветаева, и молодой Мандельштам, и молодой Гумилев, и зрелый Пастернак, и совсем юный Бродский, который познакомился с "Анной всея Руси", когда она была в постбальзаковском возрасте. Что же влекло к ней? Почему к Анне всея Руси словно мотыльки на свет стекались те, кто сам писал стихи? Общность интересов? Несомненно. Поэту с поэтом всегда есть о чем поговорить. Перефразируя Цветаеву, "судить художника может только художник". Понять  художника  может только художник. А что же еще?
Её поэзия, точнее ее интимная лирика, которая раскрывала в человеке, а особенно в женщине, такое, которое и до Ахматовой все знали, но вот прочитать, прочувствовать это в себе, найдя тождество ее поэзии в отзвуках собственных любовных переживаний, как-то не решались, вернее, не могли. Не могли просто оттого, что не было того "языка", того инструмента, который помог бы раскрыть собственные чувства, выпустив на волю демон воображения, который открывала ее поэзия. И не имеет никакого значения: написала она это все сразу в молодости, или писала порциями на протяжении всей жизни. Важно другое: ее чувства, отлитые в стихи, ее интимные интонации и переживания так расшатали нервную систему русской поэзии, что  многие ей невольно начали подражать, зачитываться ее стихами.
Ведь что есть перечитывание стиха: это стремление вновь и вновь возвратиться к тому, что было. А к чему возвращаются? К приятному. К тому, что нравится. К новому: к тому, чего не было. До Ахматовой женской лирики как жанра в России не было. После Ахматовой осталось стихотворение Бродского. В нем, пожалуй, как нигде, "поэт с историей", Иосиф Бродский,  подводит итог творчеству Анны Ахматовой:

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос -
Бог сохраняет все; особенно - слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь - одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, - тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе, благодаря,
обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Это о творчестве. А что же в личной жизни? Знала ли штормы и шквалы  любовных страстей тихая и гармоничная гавань Ахматовой?
Николай Гумилев, Борис Анреп, Владимир Шилейко, Николай Пунин, Владимир Гаршин  - вот имена основных "Муз" Анны Ахматовой.
Муз первый. Нелюбимый. Николай Гумилев. Что можно сказать о его отношениях с Ахматовой? Не любила. Долго добивался ее руки. Несколько раз пытался из-за любви к Ахматовой покончить с собой. Посвящал стихи ("Путь конкистадоров" — 1905, "Романтические цветы" — 1908). Однажды отправил ей письмо с одной только фразой: "Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам" [3;213]. На третье предложение руки и сердца Ахматова ответила согласием. После  медового месяца,  который молодые провели в Париже, уехал  на полгода в Африку. Охотиться на львов. Месть за долгие ухаживания? Ахматова в долгу не осталась. В Париже во время свадебного путешествия познакомилась с известным художником Модильяни, с которым у нее завязался бурный роман.
Однажды свекровь попросила Ахматову разобраться в ящике письменного стола своего сына, когда Николай был в Африке. Вот как записал Лукницкий со слов Анны Андреевны то, что за этим последовало: "Когда Н.С. уехал в Африку в 13 году, — записано у П.Н. Лукницкого в его телетайпном стиле, — мать Н.С. как-то попросила А.А. разобрать ящик письменного стола. А.А., перебирая бумаги, нашла письма одной из возлюбленных. Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. А.А. за полгода не написала в Африку Н.С. ни одного письма. Когда Н.С. приехал, она царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно. Он уверял ее, что поездки в Африку нужны ему для укрепления здоровья и развития характера, что его любовные связи ничего общего не имеют с их "особенными отношениями" [4;82].
Что же еще связано с Гумилевым? Сын. Лев Николаевич Гумилев. Его воспитывала  в селе Слепневе  Бежецкого уезда  Тверской губернии свекровь Анны Андреевны и сестры конкистадора. Ахматова с мужем  изредка приезжали навещать своего сына.
Похоже, Левушка значил для  свекрови до своего рождения больше, чем  для Ахматовой. Его рождение было отмечено в Слепнёве неординарно. Из воспоминаний уроженки Слепнёва: "Ещё в мирное время (до 1914г.) слепнёвские крестьяне жили бедно и были много должны барыне. Тогда в семье у Анны Ивановны ждали ребенка и заранее объявили крестьянам: "Если родится наследник, то вам будут прощены долги. Молитесь о благополучных родах". И действительно, родился мальчик и был назван Лев. На сходе, собранном по этому случаю, долги мужикам простили, состоялось угощение..." [5]. С Гумилевым брак длился недолго: официально развелись в 1918, когда Ахматова вышла замуж за  историка-востоковеда, специалиста по Древнему Египту Владимира Шилейко. Неофициально – в 1914. Так что знаменитый семейный портрет 1914 года: Гумилев, Ахматова и маленький Левушка посередине – это нечто вроде прощального салюта: каждый стал жить собственной жизнью, собственными увлечениями.
Потом, когда Гумилева в 1921 году расстреляли, Ахматова будет долго и часто его вспоминать, особенно  в конце жизни, на даче в Комарово,  где она жила в своей  знаменитой "Будке", которой дала  очень  точное  и меткое название. Воспоминания являются тогда, когда все настоящие жизненные впечатления исчерпаны. В старости у Ахматовой был свой круг общения: Пастернак, Бродский, Найман, Чуковская, Раневская. Нужно ли продолжать дальше? А Гумилев все-таки приходил и снился. Миф? Легенда? Ностальгия? Или  нераспознанная любовь, недооцененная в настоящем? Трудно сказать. Но то, что Гумилев  тревожил  покой  Ахматовой в старости  не оставляет никакого сомнения. Об этом говорят и ее стихи, и воспоминания современников.
Примечательно, что, когда Николая Гумилева расстреляли  в 1921 году за  участие в контрреволюционном заговоре, современники Ахматовой  продолжали воспринимать Гумилева как ее супруга  и выражали свои  соболезнования в стихах и прозе.
Так, Цветаева  в декабре 1921 года после расстрела Гумилева, обращаясь к Ахматовой, писала:

Кем полосынька твоя
Нынче выжнется?
Чернокосынька моя!
Чернокнижница!

Эпитет "чернокосынька" подчеркивал траур вдовы по расстрелянному большевиками Гумилеву. Однако к тому времени, когда писались эти строки, Ахматова была замужем за Владимиром Шилейко. Был 1921 год. Но были и другие романы.  Еще  в 1914 году Ахматова увлеклась Борисом  Анрепом, которому посвятила  больше всего стихотворений – 36. В "Белой стае"  ему посвящено 17,  в "Подорожнике"  - 14. Их познакомил Николай Недоброво, с которым Ахматову связывали близкие отношения в 1914-15 годах.
Когда Ахматова познакомилась с Анрепом, он был женат. Высокий, атлетического сложения, темпераментный  и очень романтичный, Борис Анреп увлекался  искусством, тонко чувствовал  поэзию. Они познакомились накануне отъезда Анрепа в армию. Вот как вспоминала Ахматова о своей первой встрече: "1915 г. Вербная Суб. У друга (Недоброво в Ц.С.) офицер Б.В.А. Импровизация стихов, вечер, потом еще два дня, на третий он уехал. Провожала на вокзал".  Когда началась Первая мировая война, Борис Анреп, как офицер запаса, вернулся в Россию и два года провел на фронте, участвуя в боях в Галиции и Закарпатье.
Он приезжал с фронта в командировки и в отпуск, они встречались, знакомство переросло в сильное чувство с ее стороны и горячий интерес с его. Это были романтические встречи – катания на санях, разговоры, стихи. Оба они были не свободны. Какое это имело значение,  если они так тянулись друг к другу?
Борису Анрепу посвящен единственный акростих в поэзии Ахматовой:

Бывало, я с утра молчу,
О том, что сон мне пел.
Румяной розе и лучу,
И мне - один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег,
Но сладко снятся берега
Разливных мутных рек,
Еловой рощи свежий шум
Покойнее рассветных дум.

Об Анрепе зрелая Ахматова предпочитала не вспоминать, чтобы не бередить старых ран. Из бесед Ахматовой с Лукницким: "Когда началась революция, он под пулями приходил к ней на Выборгскую сторону.
А.А.: "… и не потому что любил — просто приходил. Ему приятно было под пулями пройти"…
Я: "Он не любил Вас?".
А.А. "Он… нет, конечно, не любил. Это не любовь была… Но он всё мог для меня сделать, — так вот просто…" [6]. Не совсем просто. Во-первых, встреч со своим возлюбленным, Ахматова ждала. Возьмем хотя бы это стихотворение, посвященное ему.

Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов День.
Нынче другу возвратиться
Из-за моря - крайний срок.
Все мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.
Вот на крайнюю из этих башен
Я взойду, встречая свет...
Да в стране болот и пашен
И в помине башен нет.
Только сяду на пороге,
Там еще густая тень.
Помоги моей тревоге,
Белый, белый Духов День!
1916

Как видим, Ахматова в воздушно-белых тонах описывает любовное томление от предстоящей встречи. Все стихотворение наполнено благоуханием  цветов и трав. Это  видно с первых же строк стихотворения, где упоминается "зацветшая сирень" (ср. в другом стихотворении, обращенном к тому же адресату – "персидская сирень"). Далее следует упоминание религиозного праздника - Духова дня, который отмечается по православному календарю на следующий день после Дня Святой Троицы. Праздник посвящен воспоминанию и прославлению сошествия Святого Духа на учеников Христовых. Любопытна отсылка к Крыму, который снится лирической героине и который связан с образом света. На одной из  генуэзских  башен она встречает зарю, которую невозможно встретить в "стране болот и пашен", т.е. в Петербурге, где нет любимого. И вообще, интересна цветовая гамма стихотворения. Как уже отмечалось, она вся выстроена в белых тонах в противоположность многим другим стихотворениям Ахматовой, в которых превалирует черный цвет. Это чувствовали и ее современники. Так, Цветаева, обращаясь к Ахматовой,  писала: "Ты черную насылаешь метель на Русь, // И вопли твои вонзаются в нас, как  стрелы"[7].
Если в этом стихотворении описывается ожидание конкретной встречи, то в другом стихотворении ("Ты отступник...") воспоминания  о возлюбленном предстают уже как часть прожитой жизни: встреча с ним невозможна, он в другом краю, на "зеленом острове" в окружении "рыжих красавиц" и пышных домов" –  в Великобритании.

Ты - отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.

Для чего, лихой ярославец,
Коль еще не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?

Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.

Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.

Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя вспоминать.
Июль 1917, Слепнево

Вторая строчка  последней строфы стихотворения - Тем, кто сам потерял благодать - скрытая аллюзия, игра слов. По-древнееврейски Анна  переводится как "благодать", "милость Божья". Нет, ничего он не терял. Просто ему  для того, чтобы обрести ее, понадобилось сорок лет. Совсем небольшой срок. В пределах Вечности. В просторах любви. Ну, а в земном летоисчислении, снова процитируем Ахматову: "В Херсонесе три года ждала от него письма. Три года каждый день по жаре, за несколько верст ходила на почту, и письма так и не получила"[8;69].
Интересно, как для неё раздвигалось время, когда она ждала от него писем: так же, как и для него 1:40. Не думаю. У поэтов время уплотнено, и когда они выныривают  из очередного временного разлома, именуемым водоворотом чувств, то  они в  каком-то смутном бессознательном  порыве стараются  больше не вспоминать, чтобы  наркозом времени обезболить свои сверхчувства. В порыве тоски, страданий, любовных переживаний – они пишут. Потом все: обет молчания. А потом, в конце жизни, снова вспомнят, но это будет уже совсем другое.
Во-вторых, и Анреп вспоминал Ахматову. Только гораздо позднее,  в старости, когда жизнь на исходе, и  постепенно отсевается все мимолетное и второстепенное, и сквозь  крутые скулы времени проступает главное.
В одном из писем Недоброво к Анрепу от 27 апреля 1914 года есть такие слова: "...Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с нее стоит сделать леонардовский рисунок, гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии" [9;78]. Этим советом Анреп воспользуется сорок лет спустя, когда, будучи в эмиграции, проживая к тому времени уже  много лет в Ирландии,  в 1954 году, получит заказ  от Собора Христа Владыки в маленьком ирландском городке Маллингаре. На мозаичном панно, изображающем "Введение Богородицы во храм", в центре композиции – Святая Анна с большим нимбом вокруг головы.
Когда-то, в 1915 году, в пору разгара  своего романа с  Борисом Анрепом, она писала:

Из памяти твоей я выну этот день,
Чтоб спрашивал твой взор беспомощно-туманный:
Где видел я персидскую сирень,
И ласточек, и домик деревянный?

О, как ты часто будешь вспоминать
Внезапную тоску неназванных желаний
И в городах задумчивых искать
Ту улицу, которой нет на плане!

При виде каждого случайного письма,
При звуке голоса за приоткрытой дверью
Ты будешь думать: "Вот она сама
Пришла на помощь моему неверью".

Когда она перестала его вспоминать, стал вспоминать он. Как сообщающиеся сосуды с нарушенной системой равновесия. (Еще один пример, когда лирика вторгается в физику вопреки  ее законам).
В старости, когда люди вспоминают всё прожитое, Борис Анреп снова и снова вспоминал Ахматову. В 1989 году в журнале "Звезда" № 6 (где по странному совпадению  в начале семидесятых вышли воспоминания о Марине Цветаевой  Ариадны Эфрон), появились и воспоминания об Анне Ахматовой  Бориса Анрепа под названием: "О черном кольце". Анреп вспоминал, что  Ахматова всегда носила черное кольцо и приписывала ему магическую силу. Заветное "черное кольцо" было подарено Анрепу  Ахматовой в 1916 году:

Как за ужином сидела,
В очи черные глядела,
Как не ела, не пила
У дубового стола.
Как под скатертью узорной
Протянула перстень черный...

Вот как рассказывает сам  Анреп  о том, как это было. "В начале 1916 года я был командирован в Англию и приехал на более продолжительное время в Петроград для приготовления моего отъезда в Лондон. Недоброво с женой жили тогда в Царском селе, там же жила Анна Андреевна. Николай Владимирович просил меня приехать к ним 13 февраля слушать только что законченную им трагедию "Юдифь". Анна Андреевна тоже будет — добавил он. …Стихотворные мерные звуки наполняли мои уши, как стук колес поезда. Я закрыл глаза. Откинул руку на сиденье дивана. Внезапно что-то упало в мою руку: это было черное кольцо. "Возьмите, — прошептала Анна Андреевна, — Вам". …Через несколько дней я должен был уезжать в Англию". Гумилев, узнав, что Анна Андреевна подарила Анрепу это кольцо, и тот увез его с собой, отреагировал шуткой: "Я тебе руку отрежу, а ты свези ее Анрепу — скажи, если кольцо не хотите отдавать, так вот вам рука к кольцу…" [10;182]. По этому поступку Гумилев, почувствовал, что Ахматова любит Анрепа. В последний раз Ахматова с Анрепом увиделись в 1917 г. накануне его окончательного отъезда в Лондон. "Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Некоторое время мы говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни.
- "Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже".
- "Ну, перестанем говорить об этом".
Мы помолчали. Она опустила голову.
- "Мы больше не увидимся. Вы уедете".
- "Я буду приезжать. Посмотрите, Ваше кольцо".
Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо.
- "Это хорошо, оно вас спасет".
Я прижал ее руку к груди.
- "Носите всегда".
- "Да, всегда. Это святыня", — прошептал я.
Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбнулась.
- "Так лучше", — сказала она" [10;283].
Кольцо Анрепа пропало во время бомбардировок Лондона, когда его  дом был разрушен,  а   он  сам чудом остался жив. Из воспоминаний Б. Анрепа:
"В 1965 году состоялось чествование А. А. в Оксфорде... Я был в Лондоне, и мне не хотелось стоять в хвосте ее поклонников. Я просил Г. П. Струве передать ей мой сердечный привет и наилучшие пожелания, а сам уехал в Париж... Я оказался трусом и бежал, чтобы А. А. не спросила о кольце..." [10; 294].
И все-таки они  увиделись. Сорок восемь лет спустя судьба подарила им еще одну встречу. На пути из Лондона в Москву Ахматова на несколько дней остановилась в Париже и позвонила, позвала к себе. Оба изменились до неузнаваемости. Анреп помнил Ахматову "очаровательной, свежей, стройной и юной", а в кресле перед ним сидела дама, похожая, как ему показалось, на Екатерину Великую. Разговор не клеился, он задавал глупые, банальные вопросы, а в голове вертелась только одна мысль: "А вдруг спросит о кольце, что ей сказать?" [10; 299]. Но она не спросила. Не спросила, потому что еще в 1916 году знала ответ на то, что будет  с ее любовью.  Стихи  же служили  ей только утешением.

Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно веселье и страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали,
Ты превращен в мое воспоминанье.
.
"В течение своей жизни любила только один раз. Только один раз. Но как это было!" - вспоминала Ахматова в конце жизни. А вот как заканчивает свои воспоминания  о встрече  с Ахматовой спустя сорок восемь лет сам Анреп: "Анна Андреевна величественно поднялась с кресла, проводила меня до маленькой передней, прислонилась к стене. – Прощайте. – Протянула руку. Внезапный порыв: я поцеловал ее безответные губы и вышел в коридор в полудурмане…" [10; 286]. Возможно, перечитывая стихи Ахматовой, посвященные ему, осмысливая в течение своей жизни встречи с ней, Анреп оценил и понял то, чего по молодости не сумел и не смог понять. Прошло время. Оно все расставило на свои места. А что же Ахматова? После  неоконченного романа с Анрепом она, спустя год, выходит замуж за ученного  ассириолога Владимира Шилейко.
Относительно отношений Шилейко и Ахматовой написано немало. Традиционно Шилейко в воспоминаниях рисуют ревнивцем, деспотом, который запрещал Ахматовой писать стихи. Ахматова, переехав к нему в Фонтанный дом, полностью подчинила себя его воле: часами писала под диктовку переводы  его ассирийских текстов, готовила, колола дрова, стояла в очереди. Он держал ее буквально под замком, не разрешая никуда выходить, заставлял сжигать нераспечатанными все полученные письма, не давал писать стихов.
В то же время, Шилейко, будучи ученым с мировым именем, совмещал в себе черты типичного "ботаника". В годы гражданской войны и разрухи не мог стоять в очереди за хлебом (в очереди стояла Ахматова), а единственная очередь, в которой бы он мог стоять, это была очередь в библиотеку. Известнейший филолог Михаил  Жирмунский в своих примечаниях к книге "Творчество Анны Ахматовой" так пишет об их взаимоотношениях: "Владимир Казимирович Шилейко - выдающийся ученый-ориенталист, специалист по древним клинописным языкам Месопотамии. Был также поэтом, участвовал в "Цехе поэтов" [3;221].. Шилейко был человеком с большими странностями, ученым в духе гофмановских чудаков, Ахматова впоследствии так вспоминала о совместной жизни с ним: "Три года голода. Владимир Казимирович был болен. Он безо всего мог обходиться, но только не без чая и без курева. Еду мы варили редко - нечего было и не в чем. Если бы я дольше прожила с В. К., я тоже разучилась бы писать стихи... Он просто человек был невозможный для совместного обитания..." [4; 88]. Аманда Хейт, известная  английская журналистка, близко знакомая с Ахматовой  и написавшая по ее воспоминаниям биографию поэтессы, считает, что Шилейко была нужна жена, а не поэтесса, поэтому он "сжигал ее рукописи в самоваре" [14; 138].
С другой стороны, есть и воспоминания, которые описывают Владимира Шилейко совершенно по-другому. Вот как  рассказывает известный физик Д. А. Франк-Каменецкий  то, что слышал о нем  от своего брата:  "Владимир Казимирович был замечательный человек. Мне о нем много рассказывал брат, который жил в то время в Петрограде и также был действительным членом РАИМК. Вы знаете, он вспоминал, как однажды встретил Владимира Казимировича и Анну Андреевну, кажется, в двадцатом году на Невском проспекте. На ногах у них были калоши, подвязанные веревочками, а рядом шествовал огромный сенбернар" [3;238].
Другой современник и друг  Ахматовой – Корней Чуковский 19 января 1920 года записывает в  своем дневнике: "К Шилейке ласкова – иногда подходит и ото лба отметает волосы. Он зовет ее Аничкой. Она его Володя" [11;539]. Шилейко придумал для Ахматовой прозвище "Акума" и часто пользовался им в письмах к ней, даже после разрыва. Оба обожали сенбернара Тапу. Найман вспоминает, что Ахматова говорила о Шилейко "без тени злопамятности, скорее весело и с признательностью" [12;330]. Даже расставшись, Шилейко и Ахматова продолжали заботиться друг о друге и переписываться. "Моя лебедь", "Ласый Акум", "Добрый слонинька", "Солнышко", - так продолжал называть Шилейко Ахматову, когда они расстались. Но в то же время, когда  его ученики спросили: "Как Вы могли бросить Анну Ахматову?". Он   ответил коротко и ясно: "Я нашел лучше…".
А что же сама Ахматова? Вот ее стихи, о том времени, когда они были вместе.

Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж — палач, а дом его — тюрьма.

Но видишь ли! Ведь я пришла сама...
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.

Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьется в зимнее ненастье,
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом свой странницу пустил.

Написанное в августе 1921 года, это стихотворение подводит итог их отношениям. Незадолго до этого они расстались. Любопытно одно забавное обстоятельство, связанное с расторжением их брака: когда Ахматова переселилась к Шилейко, он сам обещал оформить их брак. В то время  надо было всего лишь сделать  соответствующую запись в домовой книге. А когда они разводились,  близкий друг Ахматовой - Лурье по  ее просьбе пошел в домком, чтобы аннулировать запись. Тут то и выяснилось, что ее никогда не было. Многие годы спустя Ахматова, смеясь, объясняла причины этого нелепого союза: "Это все Гумилев и Лозинский, твердили в один голос – ассиролог, египтянин! Ну я и согласилась".
Следующим мужчиной, который оставил заметный след в ее жизни и творчестве, был Пунин. Это был ее третий гражданский муж, которому были посвящены  уже  немногочисленные стихи.
Однажды  Фаина Раневская спросила Ахматову, что было "самого страшного"  в ее жизни. И получила ответ: когда в 1914 году на Невском "Пунин встретился со мной глазами и, не узнав, прошел мимо" [3;339].
Ранней весной 1925 года у Ахматовой  случилось очередное обострение туберкулеза. Когда она лежала в санатории в Царском Селе – вместе с женой Мандельштама Надеждой Яковлевной, - ее постоянно навещал Николай Николаевич Пунин, историк и искусствовед. Так Ахматова познакомилась с очередной своей большой любовью. Примерно через год она согласилась переехать к нему в Фонтанный дом. Их отношения длились пятнадцать лет. Амплитуда – неровная: то поднимались, обостряясь до накала, то затухали, чтобы затем снова рвануть с новой силой. Пунин был очень красив, многие говорили, что он похож на молодого Тютчева. Он работал в Эрмитаже, занимался современной графикой. Ахматову он очень любил – хотя и очень по-своему. Об отношениях Ахматовой и Пунина известно мало: какие-то незначительные бытовые факты и подробности, выхваченные случайным взглядом. В поэзии об  их отношениях  повествуют ахматовские стихи: цикл "Разрыв", "От тебя я сердце скрыла...", четвертая "Северная элегия" и другие стихотворения. С. В. Шервинский пишет в своих воспоминаниях, отражая довольно распространенную точку зрения: "У меня осталось впечатление, собиравшееся больше из мелочей, оттенков и чужих слов, что брак с Пуниным был ее третьим "матримониальным несчастьем" [3; 340].
Ближе к старости Ахматова мало говорила о Пунине. Анатолий  Найман в своих воспоминаниях пишет, что  у него с Ахматовой "о Пунине разговор заходил считанные разы. Насколько легко она говорила о Шилейке, насколько охотно о Гумилеве, настолько старательно обходила Пунина" [14; 234].
Официально Пунин оставался женат. Он жил в одной квартире со своей бывшей женой Анной Аренс и их дочерью Ириной. И хотя у Пунина и Ахматовой была отдельная комната, обедали все вместе. В те дни, когда  когда Аренс уходила на службу, Ахматова присматривала за Ириной.
К тому времени Ахматова  уже почти не писала стихов. Она углубилась в научную работу: занялась исследованием Пушкина, заинтересовалась архитектурой и историей Петербурга, помогала Пунину в его исследованиях, переводя  с иностранных языков научные труды. Летом 1928 года к Ахматовой переехал ее сын Лева, которому к тому времени было уже 16 лет. Из-за того, что он был сыном врага народа, его никуда не принимали учиться.  С большим  трудом его  удалось пристроить в школу, где директором был брат Николая Пунина  - Александр. Потом Лев Гумилев  поступил на исторический факультет Ленинградского университета.
В 1930 году Ахматова попыталась уйти от Пунина, но тот сумел убедить ее остаться, угрожая самоубийством. Ахматова осталась жить в Фонтанном доме, лишь ненадолго покидая его.
К этому времени крайняя бедность быта и одежды Ахматовой уже так бросались в глаза, что не могли оставаться незамеченными. Многие находили в этом особую элегантность Ахматовой. В любую погоду она носила старую фетровую шляпу и легкое пальто. Лишь когда умерла одна из ее старых подруг, Ахматова облачилась в завещанную ей покойной старую шубу и не снимала ее до самой войны. Очень худая, все с той же знаменитой челкой, она умела произвести впечатление, как бы бедны ни были ее одежды, и ходила по дому в ярко-красной пижаме во времена, когда еще не привыкли видеть женщину в брюках.
Все знавшие ее отмечали ее неприспособленность к быту. Она не умела готовить, никогда не убирала за собой. Деньги, вещи, даже подарки от друзей никогда у нее не задерживались – практически сразу же она раздавала все тем, кто, по ее мнению, нуждался в них больше. Сама она многие годы обходилась самым минимумом.
В 1934 году арестовали Осипа Мандельштама – Ахматова в этот момент была у него в гостях. А через год, после убийства Кирова, были арестованы Лев Гумилев и Николай Пунин. Ахматова бросилась в Москву хлопотать, ей удалось передать в Кремль письмо. Вскоре их освободили. Но Пунин стал явно тяготиться браком с Ахматовой, который теперь, как оказалось, был еще и опасен для него. Он всячески демонстрировал ей свою неверность, говорил, что ему с нею скучно – и все же не давал уйти. К тому же, уходить было некуда – своего дома у Ахматовой не было…
В марте 1938 года был вновь арестован Лев Гумилев. В этот раз он просидел семнадцать месяцев под следствием и был приговорен к смерти. Но в это время его судьи сами были репрессированы.   Приговор заменили на ссылку.
В ноябре этого же года Ахматова и Пунин расстались. Но расставание было символическим: Ахматова переехала в другую комнату той же квартиры. Она жила в крайней нищете, обходясь часто лишь чаем и черным хлебом. Каждый день выстаивала бесконечные очереди, чтобы передать сыну передачу. Именно тогда, в очереди, она начала писать цикл "Реквием". Стихи цикла очень долго не записывались – они держались в памяти самой Ахматовой и нескольких ее ближайших друзей.
Совершенно неожиданно в 1940 году Ахматовой разрешили печататься. Сначала вышло несколько отдельных стихов, затем позволил выпустить целый сборник "Из шести книг", в который, правда, в основном вошли избранные стихи из предыдущих сборников. Тем не менее, книга вызвала ажиотаж: ее смели с прилавков на несколько часов, за право ее прочесть люди дрались. Однако уже через несколько месяцев издание книги сочли ошибкой, ее стали изымать из библиотек.
Когда началась война, Ахматова почувствовала новый прилив сил. В сентябре, во время тяжелейших бомбежек, она выступает по радио с обращением к женщинам Ленинграда. Вместе со всеми она дежурит на крышах, роет окопы вокруг города. В конце сентября ее по решению горкома партии самолетом эвакуируют из Ленинграда – по иронии судьбы, теперь ее признали достаточно важной персоной, чтобы спасти… Через Москву, Казань и Чистополь Ахматова оказалась в Ташкенте.
В апреле 1942 года через Ташкент в Самарканд эвакуировался Пунин с семьей. И хотя отношения между Пуниным и Ахматовой после расставания были прохладными, Ахматова пришла с ним повидаться. Из Самарканда Пунин написал ей, что она была главным в его жизни. Это письмо Ахматова хранила, как святыню.

Была над нами, как звезда над морем,
Ища лучом девятый смертный вал,
Ты называл ее бедой и горем,
А радостью ни разу не назвал.

Днем перед нами ласточкой кружила,
Улыбкой расцветала на губах.
А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.

И, никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,
К бессоннейшим припавши изголовьям,
Бормочет окаянные стихи.

Ахматова кажется не совсем правой в своем упреке, сожалении или констатации: "А радостью ни разу не назвал". "Наша любовь была всегда мучительна, для меня по крайней мере, - темная радость и сладкая гибель - так всегда я ее и звал", - писал Пунин [12; 92]. Но в самой этой неправоте как будто содержится ссылка к цитате: "темная радость" отрицает само слово "радость". Сравним еще два высказывания. Пунин: "Желать гибели, в сущности, это одно из самых сокровенных и глубоких желаний всего моего существа". Ахматова: "Твоя мечта - исчезновенье, где смерть лишь жертва тишине" ("Зов").
    В какой-то момент Ахматова предполагала взять эпиграфом к "Полночным стихам" цитату из "Госпожи Бовари" Флобера: "И солнце не встало, и помощь ниоткуда не пришла" [13; 211]. Этой же цитатой завершает Пунин дневниковую запись 24 марта 1944 года, - впрочем, это, может быть, "из области совпадений".
В Ташкенте она поселилась вместе с Надеждой Мандельштам, постоянно общалась с Лидией Корнеевной Чуковской, подружилась с жившей неподалеку Фаиной Раневской – эту дружбу они пронесли через всю жизнь. Почти все ташкентские стихи были о Ленинграде – Ахматова очень волновалась за свой город, за всех, кто остался там. Особенно тяжело ей было без своего друга, Владимира Георгиевича Гаршина, племянника известного русского писателя. После расставания с Пуниным он стал играть большую роль в жизни Ахматовой. По профессии врач-патологоанатом, Гаршин очень заботился о ее здоровье, которым Ахматова, по его словам, преступно пренебрегала. Гаршин тоже был женат. Его жена была тяжело больна и требовала постоянного внимания.  Гаршин был интеллигентный, образованный, интереснейший собеседник.  Ахматовой было очень интересно с ним,  и она очень привязалась к нему. В Ташкенте она получила от Гаршина письмо о смерти его жены. В другом письме Гаршин попросил ее выйти за него замуж, и она приняла его предложение. Согласилась даже взять его фамилию. Но, увы, когда Ахматова возвратилась из эвакуации в освобожденный  Ленинград, Гаршин на перроне ее встретил и сказал, что накануне перед приездом Ахматовой, ему приснилась покойная жена и умоляла  его не жениться. Будучи, как и все врачи, человеком суеверным, Гаршин попросил Ахматову его простить и не судить строго.
Впрочем, Ахматова  давно уже привыкла никого строго не судить. Вся ее  дальнейшая жизнь  была наполнена воспоминаниями и размышлениями о том, что было, и о тех, кого она встретила на своем жизненном пути. Чаще всего, как не парадоксально,  она вспоминала о Гумилеве. "Память обострилось невероятно. Прошлое обступает меня и требует чего-то. Чего! Милые тени отдаленного прошлого почти говорят со мной. Может быть, это для них последний случай, когда блаженство, которое люди зовут забвеньем, может миновать их. Откуда-то выплывают слова, сказанные полвека тому назад и о которых я все пятьдесят лет ни разу не вспоминала",- писала она в своем дневнике[14;320].
Мудрая, величественная, умудренная жизненным опытом, перенесшая к старости четыре инфаркта, она почти перестала писать стихи. Если в  первой половине жизни, стихи били как  фонтан, то ближе к тридцатым годам – источник иссяк. Пока она любила – она писала, а потом, стихи давались ей с огромным трудом. Над своей "Поэмой без Героя" она работала двадцать пять лет. По совету близкой ее подруги – Лидии Корнеевны Чуковской - она исправляла даты под стихотворениями таким образом, чтобы создавалось впечатление о непрерывности творческого процесса. Сын Марины Цветаевой – Мур, который после трагедии в Елабуге тоже оказался в Ташкенте в эвакуации, услышав ее стихотворение "Мужество" ("Я знаю, что ныне лежит на весах") кратко записал в своем дневнике: "Ахматова остановилась раз и навсегда на одной эпохе; она умерла - и умерла более глубоко, чем мама" [14; 320]. Но вся эта творческая лаборатория и любовные перипетии -  все это, в общем-то,  не столь существенно, потому что какая разница, когда написал поэт то или иное стихотворение, и писал ли он  еще что-нибудь дальше. Были же в ее творчестве поэтические жемчужины, которые волновали и продолжают   волновать воображение всех, кто читает ее стихи, потому что находит в них отражения  и созвучия  своим чувствам  и мыслям. В  отличие от Цветаевой, для которой творчество было всегда главным, прочно стояло на первом месте, а все ее любовные взлеты и падения были лишь средством, чтобы творить, Ахматова не была столь одержима творчеством.   В молодости у  Ахматовой была очень бурная личная жизнь, в которой поэзия, несомненно, занимала, одно из центральных  мест. Вернее, любовь  и  основная  тема любви в ее поэзии. И дальше этой темы Ахматова не пошла. Любовь и  стихи в контексте личной жизни. Вернее, личная жизнь, как контекст для  поэтического опыта. У Цветаевой же всегда "вначале было Слово…".  Может быть, именно поэтому, у Цветаевой любовь перешла в философию, а ее любовные шедевры  стали тем мостом, по которому ее поэзия достигла сверхзвуковых высот, которые  у Ахматовой невозможны. Поэзия Ахматовой - это интимная лирика, хорошая, мелодичная, завораживающая. Поэзия Цветаевой – это  взрыв сверхновой звезды, где любовь, лишь первая, начальная точка в метафизике  космоса, Поэзии Слова. У Цветаевой любовь трансформировалась в философию.
Закончить эту статью об Ахматовой мне хотелось бы ее стихотворением, которое  было написано в 1915 году, когда Ахматовой было двадцать шесть лет. Своим внутренним зрением она, как и все поэты, многое  провидела. Стихотворение посвящено Недоброво, ее другу, которого современники  считали ее любовником. Именно Недоброво познакомил Ахматову с Анрепом, которому Ахматова  в период страстного увлечения посвятила множество стихотворений. Но здесь о другом. О невозможности  взаимно любить. И эта невозможность, собственно, и рождает поэзию.

Н.В.Н

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.

1. Цветаева М. Поэты с историей и без истории // Марина Цветаева. Собрание сочинений в 7 т. [сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина]. - М.: Эллис Лак, 1994. - Т.5:Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы. - С. 397-428.
2. Ахматова А. Сочинения в 2-х т.-Т.1.Стихотворения и поэмы./[вступ.статья М.Дудина: сост., подготовка текста и коммент. В. Черных]. – М.: Художественная литература,1986. - 511с.
3.Недошивин В. Прогулки по Серебряному веку Санкт-Петербург/ Вячеслав Недошивин. – М.:2014. - 512с.
4. Н.Гумилев, А.Ахматова. По материалам историко-литературной коллекции П.Лукницкого.- СПб.: Наука, 2005. - 543 с.
5. Михайлова М.Г.  Гумилевы - Ахматова и Бежецкий край. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:/b/ezh-citi.ru/istoria/34-istoria/50-gym-achm.html
6. Лукницкий П. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой, 1924-25 г. / Павел Николаевич Лукницкий – Paris, YMCA-PRESS, 1991. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.rus.ec/a/7535
7. Цветаева М. - Книги стихов  / Марина Цветаева [сост., коммент., статья Т.А. Горьковой]. – М.: Эллис Лак, 2000.  – 896 с.
8.Коваленко С.А. Анна Ахматова /Светлана Коваленко.- М.: Молодая гвардия,2009. – 347 с.
9. Носик Б.Н. Анна и Амедео. История тайной любви Ахматовой и Модильяни, или Рисунок в интерьере /Б.Н.Носик.- М: Вагриус, 2005. – 390 с.
10. Фарджен А. Приключения русского художника. СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2003. – 303 с.
11. Чуковский К.И Дневник (1901—1921)/ /Корней Иванович Чуковский.- Полное собрание сочинений в 15 томах. - Т.11. – 592 с.
12.Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой /Анатолий Найман. -Издательство: АСТ. – 2008 – 440 с.
13.Флобер Г. Госпожа Бовари /Гюстав Флобер Госпожа Бовари. - М: Азбука. 2014. - 384 с.
14.Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма.- М.: Радуга,1991. – 432 с.
15.Эфрон Г. Дневники. В 2-х томах. - Т.2.- /Георгий Эфрон. М.: Вагриус, 2004.