Меня могут упрекнуть в том, что я в своем почтенном возрасте вновь возвращаюсь к этой набившей оскомину теме – теме любви, вызывая у многих снисходительную улыбку. На что я возражу им – эта тема неисчерпаема. Она вечна. И что делать, – добавлю я, – ведь если в молодости мы занимались любовью, то в пожилом возрасте приходится о ней писать…чтобы возродить и не дать угаснуть былым ощущениям…
Любовь в моем понимании это не только взаимочувственная психосексуальная связь между двумя людьми. Она более объемная, вездесущая, связывающая нас с Богам, природой на самом тонком уровне духовного восприятия. Пока существует человек с его индивидуальным восприятием мира, будет существовать не только тема любви, но и сама любовь. И не следует делить любовь на порочную и праведную, на разрушительную или созидательную…
Сострадание – еще одно великое чувство. Только благодаря чувству сострадания человек ощущает, что он в этом мире не одинок. Умение сострадать – это великое умение, когда человек физически ощущает чужую боль, страдание, несчастье. Ему становится не по себе от чужого горя… Соприкасаясь с чужим горем или болью и сострадая им, мы, может, и теряем душевное равновесие, – плачем, долго думаем об этом, не можем уснуть, привязываясь на какое-то время к чужому несчастью. Но взамен приобретаем подсознательную уверенность в том, что все мы не одни в своем горе, живем не вакууме, а в окружении и содружестве с единомышленниками или просто сочувствующими.
Два этих великих чувства – Любовь и Сострадание – должны служить тому, чтобы мы стали лучше и изменили к лучшему мир вокруг себя. И открыли внутри себя все наилучшее, о чем и не догадывались и все плохое, о чем и не предполагали.

Любовь – как губка, впитывающая в себя радости и огорчения, возникшие и рухнувшие надежды, ощущение счастливого бытия и разочарование действительностью, она тождественна как счастью, так и несчастью...
Любовь – это необходимое человеку явление, проявляющееся совокупностью иллюзий и действительности, союз безумства с разумом, сказки с былью, сочетание бессознательного выражения личности с разумной мыслью о необходимости выбора. Иногда, сталкиваясь с определенными событиями в окружающем мире, мы задумываемся: интересно, какие силы правят миром?
Силы добра? Или же зла? Такие качества как властолюбие, тщеславие, гордыня? Или деньги – заинтересованность в их очень больших потоках, государственные интересы за мировое лидерство и расширение собственного влияния?
А может, человеколюбие? Или просто любовь? Любовь к чему? – спросите вы. К Богу? Истине? Созиданию, разрушению, к богатству, идее?
А может, правит миром не что, а кто?
Властолюбивые "выдвиженцы" своих народов, постепенно узурпировавшие власть над ними на долгие годы? Эти Фараоны, Атиллы, Александры Македонские, Юлии Цезари, Чингисханы, Тамерланы, Баязеты, Наполеоны, Гитлеры, Сталины?
Каждый – в определенный период развития человечества? Или– когда приходит время его разрушения?
Если внимательно присмотреться к мировой истории, отбросив все панегирики, написанные в их честь "серьезными" лизоблюдами, то обнаруживается определенная закономерность: все они пришли в этот мир, чтобы его разрушить. Кто эти люди и что они оставили после себя своим народам и человечеству в целом? Эти выдающиеся полководцы и государственные деятели в одном лице?
Разрушенные города и страны, нескончаемые войны и сражения, миллионы погибших в этих сражениях и казненных, пролитые моря крови немощных стариков, женщин и младенцев?
След в истории как кровавую Память?
Миллионы проклятий, посланных им вслед, соединившиеся в небесах в одну разрушительную силу и довлеющие над их потомками до последнего колена?
К сожалению, мы всегда забываем, оправдывая эти кровавые и разрушительные войны государственными интересами и скачком цивилизации, о постулате "одной слезинки ребенка", выдвинутом когда-то Достоевским…
Так кто и что правит миром? Какие силы, какие законы? Человеческие или божественные?
Воля или смирение? А может, агрессия?
Внутренняя, заложенная в человеческие гены потусторонними силами из космоса, запрограммировавшими человечество на многие века вперед, чтобы оно развивалась до определенного уровня, а потом саморазрушалось? Развивалось и разрушалось, развивалось и разрушалось – и так бесконечно, по спирали?
А если все это переиначить и предположить, что миром все же правит любовь?
Кто знает… Ученые пока не определили…
Но вы можете возразить: разве Лейлы и Меджнуны, Тристаны и Изольды, Ромео и Джульетты, юные Вертеры, Татьяны и Онегины, Асли и Керемы смогут противостоять той глобальной агрессии, которая охватила все человечество? Смогут. Не они лично и разрозненно, но их дух любви и человеколюбия, витающих в воздухе и подпитывающих человечество ежеминутно, ежесекундно.
А что такое любовь? – спросите вы, – и вопрос останется открытым и повиснет
в воздухе. Думаете, я знаю?
Вы спросите меня: дожили до почтенного возраста и не познали любовь? Ее сладости и горечи?
Познал. Но дело в том, что любовь – это беспредельное море ощущений различной глубины, которые у каждого проявляются по-разному. Любовь может быть фанатично-безумной и эгоистично-собственнической, ревниво-агрессивной и жертвенно-выдержанной.
Разная бывает любовь… сколько людей, столько и видов любви…
…Все началось с шума в коридоре перед палатой, где находился на очередной процедуре диализа Манаф Ашуров. Он уже целый час в одиночестве лежал в двухместной палате и скучал. Внезапно возникший шум отвлек его от горьких мыслей, и он с интересом начал прислушиваться. Вдруг двери его палаты распахнулись настежь. Двое мужчин в сопровождении врача неотложки внесли на руках совершенно бледную женщину в бессознательном состоянии и уложили на соседнюю кровать. Манаф с интересом смотрел то на женщину, то на небритых мужчин. Черты их лиц показались ему знакомыми – то ли грузины, то ли армяне. Скорее всего, армяне – с присущей им безапелляционностью, игнорированием чужих проблем, ощущением собственного превосходства над всеми. Тут у изголовья новоприбывшей больной послышалась тихая, но ожесточенная перепалка – мол, почему поместили нашу больную в одну палату с мужчиной, да еще с азербайджанцем (видимо, уже навели справки). В принципе, они были правы – по нашему кавказскому менталитету нахождение мужчины и женщины в одной палате – это нонсенс. Но им так же тихо и ожесточенно объяснили, что это временно, в других палатах мест нет, только в этой, и то случайно. Пациент этой койки, который должен был находиться сейчас на процедуре, позвонил и попросил перенести ее на вечерние часы. Промычав что-то сквозь зубы по-армянски, мужчины вышли из палаты, оставив женщину на попечение врачей, которые уже колдовали над ней. Подключив женщину к искусственной почке и мониторам, медики удалились, оставив их одних в палате. Артериальное давление у нее было очень высоким – 190/130. Однако через некоторое время монитор начал показывать постепенное снижение. Женщина пошевелилась и открыла глаза. Их взгляды встретились. В ее глазах не было страха и тревоги, а только удивление.
– Где это я и что со мной произошло?
Она высказала эти слова на армянском. Манаф немного знал этот язык, но, не подав виду, что понимает ее, нажал на кнопку вызова и через несколько секунд в палату вошла врач – моложавая дама в очках. Манаф видел ее впервые.
Она вопросительно посмотрела на него.
– Доктор, ваша пациентка пришла в себя, и я поспешил сообщить вам об этом.
– Спасибо.
После этих слов она присела на стул рядом с ее кроватью, взяла карту с ее данными и спросила:
– Мартиросова Эльга Вагановна, 32 года?
– Да. Что со мной было, доктор? – спросила больная уже на русском.
Не отвечая на вопрос, врач снова спросила:
– Вы совершенно не помните, что с вами произошло, и наблюдались ли подобные состояния раньше?
– Сознания я никогда раньше не теряла, однако артериальное давление у меня последний год сильно повышалось, и я страдала от мучивших меня постоянно головных болей. И в пояснице постоянная тупая, тянущая боль. Мои братья, наверное, сообщили вам, что у меня давно проблемы с почками. Постоянно принимаю болеутоляющее, спазмолитики, антибиотики. Держалась только на них. Неделя, как приехала в Москву, и вот, очутилась в больнице. Дома говорили, что в Москве мне помогут, и я надеюсь на это…
"Ничего, сносно изъясняется по-русски", – подумал Манаф, прислушиваясь к их разговору.
Врач сидела лицом к Манафу, и он видел, как ее лицо постепенно мрачнело, каменело… Но вдруг она расслабилась, улыбнулась:
– Бог в помощь. У вас очень серьезное состояние, почки отказали – можно сказать, что совсем перестали работать. Будем надеяться, что сможем вам помочь. А сейчас вам необходимо получить несколько сеансов диализа, чтобы почки могли отдохнуть и постепенно восстановиться. Лежите спокойно и не расстраивайтесь.
Она снова посмотрела на монитор и вышла из палаты. Некоторое время в палате стояла тишина, только монитор издавал ритмичный, характерный звук.
– Вы давно здесь лежите? – спросила женщина.
– Около двух часов. Моя процедура скоро закончится, а ваша еще продолжится около трех часов.
– Откуда вы?
– Из Москвы.
– Но на москвича вы не похожи.
– А что, москвичи выглядят по-особому?
– Простите, я не то хотела сказать. Просто на русского вы не похожи. Откуда вы родом?
– Из Азербайджана. Но вот уже 10 лет живу в Москве.
Лицо женщины напряглось.
– А я из Еревана.
В ее голосе прозвучали еле ощутимые нотки вызова.
– Вас смущает, что я из Азербайджана?
– Нет. Но я даже и во сне не могла бы представить, что могу оказаться в одной палате с азербайджанцем…
– Хм… пути, как говорят, господни неисповедимы…
На лицо молодой женщины постепенно возвращались краски, бледность отступила, и она даже попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной и страдальческой – видимо, она еще чувствовала себя очень слабо.
– У вас сейчас что-то болит? – спросил Манаф.
– Просто некоторая внутренняя тревога, но она всегда возникает, когда повышается давление. Сейчас уже относительно лучше.
Манаф смотрел на нее. Женщина была необычайно красива, и не просто красива, а очень привлекательна – даже в таком болезненном состоянии. Особенно когда пыталась улыбаться.
– Может, стоит нам познакомиться? Может, это знамение какое-то: девушка из Еревана, мужчина из Баку? И в одной палате… Хм… чудеса и только…
– Меня зовут Эльга.
– А меня Манаф. А то, что вам 32 года, я уже знаю. А мне 42 года.
– А чем вы занимаетесь? Торгуете, небось, на рынке турецкими помидорами? – в голосе Эльги пробились нотки сарказма.
– И правда торгую. Но не на рынке и не помидорами. А недвижимостью. У нас небольшая строительная компания. Правда, работать мне теперь удается с трудом, а точнее, совсем не удается. Так, формально присутствую. Я когда-то создал эту фирму. Теперь работают, в основном, родственники. А я числюсь директором. Тоже формально.
– А я педагог музыки, преподаю в музыкальной школе. Преподавала… А теперь вот не знаю, смогу ли снова работать…
Тут в палату вошла медсестра.
– Ашуров, готовьтесь, через десять минут закругляемся. Вас уже ждут, – с этими словами она вышла.
Манаф виновато посмотрел на девушку, как бы прося прощения за то, что уходит и оставляет ее одну наедине с болезнью.
– До свидания, может, когда-нибудь и свидимся…
– Прощайте.
Через день, когда наступило время очередной процедуры, он, переступая порог клиники в сопровождении своего родственника, не предполагал, что снова может встретиться с Эльгой. Все эти два дня он только и думал о ней. О ее красоте, о ее вымученной улыбке, которая делала ее такой привлекательной. При всей тяжести ее состояния она казалось ему очень загадочной.
Таинственность ее глаз даже приснилась ему во сне. Они смотрели на него, не мигая, словно просили о помощи, потом выражение ее лица сменилось высокомерным взглядом недоступной женщины. Он не переставал думать о ней, хотя прекрасно понимал, что та их встреча произошла совершенно случайно. Да и родственники Эльги больше не допустят, чтобы она вновь оказалось в одной палате с мужчиной, да еще с азербайджанцем. Правда, Москва в последние годы стала толерантным городом, Манафу не раз приходилось сталкиваться по бизнесу с армянами, и все проходило достаточно спокойно, в атмосфере дружеского взаимопонимания. Бизнес есть бизнес. А тут совершенно другая ситуация. Поэтому, когда он переступил порог палаты в сопровождении медсестры и увидел на соседней койке Эльгу, он даже вздрогнул от неожиданности, настолько был уверен, что больше никогда ее не увидит.
– Вы, я вижу, не рады нашей встрече?
– Я очень удивился. Вы со мной так решительно попрощались, что я подумал: в следующий раз мы встретимся только в Ереване.
– А вы на свидание ко мне в Ереван приедете верхом на танке?
Опять в ее голосе проскользнули нотки сарказма. Но уже без высокомерия.
Он молча ей улыбнулся, располагаясь на своей кровати в ожидании подключения к аппарату искусственной почки. Он уже чувствовал разбитость в теле и шум в ушах, но сознание оставалось ясным. Процедура подключения отнимает не очень много времени: буквально через 20-30 минут он ощутил в теле облегчение. Они в палате были одни. Он внимательно посмотрел на нее. Сегодня она была накрашена, нарумянена, как будто готовилась к встрече с ним. От нее исходил тонкий аромат духов, который создавал в палате атмосферу легкости и тепла.
– Как вы себя чувствуете, Эльга?
– Намного лучше, чем в прошлый раз. Но в теле чувствуется сильная слабость. Да и аппетита нет, ем с трудом, насильно.
– Так бывает в течение первых двух недель, а потом организм адаптируется к новым условиям, если, конечно, вы не пропустите процедуру.
– И долго это будет продолжаться?
– Пока деятельность почек частично не восстановится и необходимость в диализе отпадет.
– А если не восстановится?
Манаф промолчал. У него язык не поворачивался сказать ей, что если не восстановится, то продолжаться это будет до конца ее жизни. Если не пересадят ей почку кого-нибудь из родственников. Манаф уже полгода как ждал соответствующего донора. У его брата и сестры тоже проблемы с почками, но, слава богу, не до такой степени, как у него. Это у них, как говорили врачи, наследственное предрасположение к почечно-каменной болезни… и отец их умер оттого, что отказали почки.
– Так что же будет, если почки не восстановятся? – настаивала на своем Эльга.
– У вас восстановятся. Вы очень красивая женщина, и бог не позволит, чтобы вы страдали…
– Значит, мое состояние зависит от божьей милости? Да вы проповедник! Вам бы проповеди читать…
Манаф уже не слышал ее ироничного тона, он зажмурился от преследовавших его ужасных, заставляющих стынуть кровь картин Ходжалинской трагедии… нет, наверное, ни одного азербайджанца, которого время от времени не преследует эта вопиющая, несоизмеримая с представлениями о человеческих ценностях конца ХХ века картина – когда с земли поднимали трупики застреленных младенцев.
У каждого народа есть свои трагедии: у французов – Варфоломеевская ночь, у вьетнамцев – Сонгми, у евреев – Холокост, у поляков – Хатынь, у боснийских мусульман – Серебреница, у азербайджанского народа – Ходжалы…
– А вы женаты? – голос Эльги прервал мрачные видения Манафа.
– Нет, я разведен.
– У вас есть дети?
– Да, дочь, она сейчас живет со своей матерью в Баку.
– А у меня нет детей, – глаза Эльги наполнились слезами, – пришлось прервать беременность на четвертом месяце из-за проблем с почками. Врачи запретили беременеть вообще. Сказали, что с таким здоровьем не выживу и ребенка не доношу… И вот я одна…
– А муж?
Теперь она промолчала, а Манаф не настаивал на ответе. Манаф видел, что она что-то хочет сказать, но мнется, не решается… Манаф ее не торопил. После некоторой паузы она неожиданно для него проговорила:
– Прошу вас, если вам не в тягость и не случится что-то важное для вашего здоровья, не меняйте, пожалуйста, палату… Мне, сама не пойму, почему, становится легко в вашем обществе… Я уже сказала братьям, чтобы они не настаивали… Они мне не перечат, я единственная сестра у них, самая младшая… И больная… Хотя – как вам будет угодно.
– Мне будет угодно находиться возле вас…
Она вдруг покраснела – если так можно назвать легкий румянец, проступивший на ее бледном лице. Ведь это была только вторая их встреча. Первая длилась не более двух часов. Но, видимо, этих двух часов хватило для того, чтобы у обоих одновременно что-то сместилось внутри, и они, подсознательно ощутив родство душ, двинулись навстречу друг к другу. Чего не смог бы сказать и сделать Манаф, сказала Эльга. Манаф удивился ее смелости, ее внутренней воле. Потому что не каждая восточная женщина, да еще армянка, да еще азербайджанцу могла бы первая сказать о своей симпатии. Эльга, не задумываясь о последствиях, высказала то, что вот уже два дня так волновало обоих.
Какие-то невидимые и необъяснимые нити связали ее с Манафом.
После ее слов Манаф вдруг почувствовал, что в нем поднимается волна воодушевления. Отчаяние сменилось надеждой, упадок веры в собственное исцеление переродился в жгучее желание выжить.
– Эльга, вы такая красивая, что я забываю о том, что я больной и нахожусь в палате. Невозможно быть рядом с вами и не желать вас снова увидеть. Я не замечаю рядом с вами, как утекает время, как проходит моя кровь по искусственным сосудам и снова возвращается обратно. Эти два дня я все время думал только о вас и сожалел, что больше не увижу вас. Видимо, такова воля божья – примирять непримиримых, усмирять ожесточенных, содействовать навстречу идущим…
...Три раза в неделю по четыре часа они проводили в одной палате. Они даже не заметили, как любовь вошла в их души, заставляя забыть обо всем на свете, даже о собственных болезнях. Они подпитывались друг от друга, удлиняя и делая осмысленной свою жизнь, ибо любовь, возникшая между ними, вселяла в их сердца надежду на чудо – на чудо выздоровления.
И, как ни странно, даже близкие родственники не решались вмешаться в их отношения, видя, как благотворно сказываются эти отношения на их физическом состоянии.
…Процесс очищения крови только начался. От Манафа не укрылась ее небольшая одышка – Эльга всегда с тревогой воспринимала начало этой процедуры. Протянув руку, Манаф взял ее пальцы в свою ладонь.
Как бы я хотел иметь от нее детей, – думал про себя Манаф. – Жаль, что это невозможно. Мы оба больны. И очень серьезно. При беременности и у здоровых женщин порой отказывают почки, а у нее они совсем не работают. Она не сможет родить, а я не смогу ее покорить… Чтобы покорить Венеру, необходимо быть Марсом. А я далеко не Марс…
Да и кто ей позволит сойтись с азербайджанцем?! Это с виду они дружелюбны вдали от своей родины. Но внутренняя несхожесть, подпитываясь идеями национальной вражды, всегда заставляет нас держаться настороженно друг к другу. Ведь враги же… И государства наши в состоянии войны. Но бог свидетель, – думал Манаф, – не мы начали это противостояние, не мы внушали нашему народу с самых малых лет, что турки и азербайджанцы их кровные враги, не мы вкладывали в их души образ непримиримого врага в нашем лице.
Он был уверен, что ни азербайджанцы, насильно выдворенные из своих действительно исторических земель в Армении в одном нательном белье, ни армяне, выехавшие из Азербайджана, обменяв свои жилища и собрав свои пожитки, никогда не вернутся обратно. Но он в душе хотел примирения – на честных условиях. Но он также твердо знал, что ни один азербайджанец никогда не согласится отказаться от завоеванных армянами азербайджанских земель взамен примирения. Это должно произойти за счет осмысления нашими народами того, что ненависть в душах – это не самый лучший путь к лучшей жизни.
Нельзя передавать ненависть с одного поколения в следующее, загрязняя души и помыслы своего народа. Нужно очищать свои души изменением образа мысли, перестроить эти изменения на взаимосозидание, взаимоуважение тех ценностей, которые были накоплены нашими народами веками.
Это не произойдет так быстро, как хотелось бы, армянский народ должен осознать необходимость этих морально-этических изменений. Армянская национальная ИДЕЯ должна расстаться с проповедованием насилия и ненависти, наполниться уважением и терпимостью к другим народам.
Так думал Манаф, полулежа на своей кровати и не выпуская из своих руки пальцев Эльги.
Эльга тоже дремала, иногда шевеля пальцами, когда чувствовала, что они немеют. Манаф перестал думать о своем, переключив внимание на Эльгу. Он не мог не влюбиться в эту красивую женщину, в ее выразительные глаза, полные печали и все же иногда искрившиеся лукавством. Даже в таком тяжелом состоянии молодой организм Манафа трепетал при виде Эльги, все в нем тянулось к ней. Но у него не было возможности встречаться с ней вне стен этой больницы.
После окончания диализа они уходили из больницы в сопровождении родственников, чтобы через день встретиться вновь. Но этих встреч было мало для него, очень мало.
Он очень скучал по ней, по ее глазам, по ее мелодичному голосу, по ее телу, которое, даже будучи под простыней, выделялось своим изяществом. Манаф чувствовал, что и Эльга тянется к нему душой и телом. Он даже чувствовал, как его возбуждение передается ей, когда он брал ее руки в свои. Он не позволял по отношению к ней ничего лишнего, хотя его губы так и тянулись к ее губам… Нужно было видеть, с какой нежностью светились глаза Эльги в такие минуты. Если бы можно было перенести эту нежность на весь мир…
Все забывалось, когда они оставались наедине…
О, Боже, – думал Манаф, – помоги разрешиться этой вражде миром, помоги армянскому народу одуматься, измениться, покаяться, чтобы они смогли снять этот вековой камень ненависти со своей души…
– Манаф, – нарушила тишину Эльга, – ты любил свою жену?
– Да.
– А почему разошлись?
– Долгая история – долго говорить.
– Два года и я была замужем. Во время беременности – я, кажется, тебе уже рассказывала – отказали почки. Оказывается, они были давно больными… А мы и не знали. Через год мы расстались. Он очень хотел детей, а я уже не могла… Его родители настояли. Ты же знаешь, как это бывает у нас, да и у вас тоже… Они говорили ему, я слышала, "зачем тебе инвалидка, – у нее увлажнились глаза, – сколько здоровых девушек вокруг"… Так и отбили у меня мужа. Я не сопротивлялось, да и что я могла сделать… И действительно, инвалидка ведь…
– А ты любила его?
– Наверное… сейчас точно не могу сказать… я его давно простила…
– Жалеешь, что расстались?
– Уже не жалею… Если не расстались бы и я не заболела, то не встретила бы тебя…
– Мы не сможем быть вместе…
– Я знаю… но разве мне могут запретить мечтать? Разве смогут влезть в мой мозг и вытиснуть тебя оттуда?
– Извини, Эльга, они могут влезть в мозг не только одному человеку, но и целому народу, сея ненависть и недоверие… Вместо того, чтобы сеять и выращивать добро и любовь…
– Опять ты за свое, Манаф. Оставь, пожалуйста, свои вечные проповеди…– Эльга состроила обиженную мину, – давай лучше… поговорим о любви, – обида сменилась кокетливой улыбкой. – Что еще нам остается – любить на словах и в мыслях…
Помолчав, Эльга спросила:
– Манаф, а ты веришь в сказки?
– В какие? Которые бабушки и дедушки рассказывали? Или которые рассказывают врачи?
– Нет. Которые сохранились в твоей душе и которым веришь вопреки здравому смыслу.
– Ты говоришь о сказках или чуде?
– Не знаю… Может, о том и о другом. Хочется верить и сказкам, и чудесам, которые могут произойти с нами.
– Люди со временем, Эльга, становятся циниками. Чем человек опытнее, тем
циничнее… Чем циничнее, тем меньше сказки в его душе…
– Я тебя очень люблю, Манаф…
– Я тебя тоже очень люблю, Эльга.
Каждый из них думал о своем и в то же время друг о друге. Пустота и отчаяние, появившиеся в их сердцах после болезни, постепенно сменялись Любовью и Надеждой, Верой в то, что может произойти то самое маленькое чудо, которое высветит в их душах и осуществит сказочное желание выздороветь. Выздороветь и соединить свои сердца.
Не может существовать жизнь без любви. К богу, к природе, к ближнему и к любимому… Может, цивилизации, существовавшие до нас, и вымерли только потому, что вымерла любовь в их жизни. И жизнь эта потеряла смысла… Кто знает…
А Манаф и Эльга обязательно соединятся – если и не в этой, так в другой, следующей жизни. Соединятся и проживут долгую и счастливую жизнь. Потому что любовь, как и энергия, не может затеряться в пространстве.
Так что же правит миром? Неужели все же любовь?
Любовь к ближнему, которая направлена к Богу – к сожалению, мы о ней постепенно забываем, вытесняя ее любовью к деньгам, богатству, сексу, земным удовольствиям...
Любовь к природе – которую мы безжалостно разрушаем?
К детям – которых мы развращаем излишней любовью или же избавляемся от них абортами?
К родителям – которых иной раз, чтобы не заботиться, помещаем в дома престарелых или того хуже, в клиники для душевнобольных?
Такая любовь?
С такой любовью в душе мы далеко не продвинемся, – и сохрани Бог нашу цивилизацию, чтобы она не повторила пути предыдущих…

Р.S. В середине семидесятых годов прошлого столетия Мосфильмом был снят фильм о 26-ти Бакинских комиссарах. Он был широко показан в прокате во всем Союзе. Там был один эпизод, когда на кладбище двумя людскими потоками, – азербайджанским и армянским, – привезли два гроба с трупами якобы павших в ночной перестрелке азербайджанца и армянина. Уже назревало очередное междуусобное побоище. Тут один из комиссаров своим окриком остановил поток воинственно настроенных друг против друга азербайджанцев и армян. И раскрыл крышки гробов. Там вместо трупов в каждом гробе лежала груда камней. Это была очередная провокация как с одной, так и с другой стороны. (в фильме так было представлено).
Но дело было не в этом. Даже не в комиссарах, которые кстати принесли большие беды азербайджанскому народу, хотя и назывались "бакинскими" (ничего бакинского в них не было). А дело было в самих камнях. Камни эти как будто олицетворяли все помыслы обоих народов на то время, выражая весь внутренний гнев, ненависть, чувства мести друг к другу.
К счастью, азербайджанский народ смог полностью освободиться от этого каменного груза, приобретя душевное равновесие. Но, к сожалению, армянский народ так и не смог избавиться от вековечного ношения "камня за пазухой", который балластом тащит их вниз, в пропасть, обрекая на вечные скитания по миру в искании счастья и успокоения.
Да поможет им Бог, чтобы они через покаяние и очищение собственных помыслов, путем внутреннего изменения, наконец-то познали истину в том, "что не стоит все это одной слезинки ребенка", и что счастье в мире и в душах построено не на слезах и несчастьях, а на Любви и сострадании.

В недавно показанном фильме про крестоносцев рыцарь-крестоносец спрашивает юношу, желающего вступить в их ряды:
– Ты когда-нибудь убивал?
– Нет. Никогда.
– Тебе будет очень тяжело. Убивать – очень плохое занятие…
– Даже во имя свободы?
– Даже во имя Бога…

Червь червю: "Мы – существа бессмертные. Мы пережили все катастрофы на земле и выжили. Мы незаметны. Но смогли внедриться во все живое и неживое. И смогли плодиться. А вот посмотри на людей. Нет на земле глупее и наивнее существ, чем люди. Они думают, что, при жизни презрев и стараясь истребить нас, после смерти скрываясь за каменными плитами и в дубовых гробах, они избегнут встречи с нами. Какой самообман! Даже если их поместят в железные саркофаги, это не поможет их телам избежать встречи с нами. Потому что мы – не снаружи, а внутри них. Мы сидим не только в их телах, но и стали частью их мыслей и желаний. Мы стали частью их помыслов. И как бы они ни гордились собой и своими успехами, мы – лучше них! Потому что мы не убиваем друг друга…"

По библейскому преданию, создание Адама из глины богом Яхве было великой божественной задумкой. И что бы ни говорили, ни писали религиозные летописцы, судьба Адама и всего человечества была заранее предопределена Богом. И то, что они, Адам и Ева, в искушении своем сорвут и съедят запретный плод с древа добра и зла, и что после этого они обратят внимание на свою наготу и, устыдясь этого, прикроются фиговыми листочками. И что Бог обратит на это свое внимание и поймет, что они попробовали запретный плод. И что после этого они будет изгнаны из рая – это тоже входило в Великую задумку. Ибо человек уже был подвержен по своей сути стремлению познать добро и зло, иначе человек не ослушался бы своего создателя.
Замысел создания человеческой сущности и заключается в том, что праведность и порок были вместе заложены в человека до его появления на свет.
И миссия Сознания, дарованная человеку Всевышним, и состоит в том, как им будут использованы эти самые праведность и порочность в повседневной жизни.
...Говорят, что судьба человека определяет его будущую жизнь. И невозможно ни обмануть, ни обойти, ни изменить судьбу. Человек как бы запрограммирован Судьбой.
Еще говорят, что человеческая душа, раз возникнув, никогда не умирает. Что души людей создаются сразу же после их зачатия и ожидают своего выхода на землю. Ожидают воссоединиться с теми зародышами, для которых были созданы, и которые потом становятся человеческими детьми.
А иногда оказывается так, что ребенок зачат, душа определена и готова воссоединиться, – но ребенок так и не появляется на свет – погибает. Иногда естественно. А очень часто искусственно – по чьей-то злой воле. И душа так и остается невостребованной.
Интересно то, что одни и те же руки принимают и содействуют появлению на свет новорожденных – одаривая их душевной теплотой и вниманием…
А через некоторое время эти же самые руки невозмутимо производят аборт, лишая будущих таких же новорожденных жизни, лишая их всего того, что называется Божественным милосердием, земной любовью, счастьем продолжения рода, заставляя их души метаться по бесконечным просторам веселенной…
Последние три дня Эльвина была в большой тревоге: исчез, в буквальном смысле, ее любимый человек – Исахан. Как сквозь землю провалился. Его телефон был отключен, ни дома, ни в университете он не появлялся. Товарищ по квартире, которую они вместе снимали, пожимал плечами – об Исахане никакой информации нет. Он сам был этим очень удивлен. Эльвина отчаялась, не знала, что и думать, где его искать, ведь Исахан был не только ее любимым человеком, но и отцом ребенка, которого она носила под сердцем – вот уже около трех месяцев. Узнав об этом, Исахан был бесконечно счастлив – Эльвина это поняла по его глазам, которые засветились радостью, радостью быть отцом. Они решили тогда не откладывать свадьбу и сыграть ее через месяц – и даже раньше, если получится. И вот на следующий день после признания Эльвины Исахан исчез. Эльвина не допускала даже мысли, что он исчез, испугавшись ответственности. Она верила Исахану как самой себе, зная о его преданности, надежности и любви к ней. Но Эльвина воспитывалась в семье, где национальные традиции и обычаи ставились на первое место, и то положение, в котором она оказалась, – зная, что будет подвержена осуждению со стороны родителей и близких, – сильно беспокоило ее, особенно после того, как Исахан исчез.
Правда, он и раньше уезжал в родной город к родителям на два-три дня, но всегда предупреждал ее заблаговременно, да и по телефону они обычно переговаривались по несколько раз в день. А сейчас… она просто терялась в догадках.
Когда она вернулась домой после занятий, было время обеда. Эльвина, переодевшись, села за общий стол.
Подавленность и растерянность Эльвины сразу же привлекли внимание ее отца:
– Что-то случилось? Какие-то неприятности? – спросил он.
Отец, Бехмет-муаллим, работал в руководстве большой строительной компании и был занятым человеком. Однако он всегда проявлял внимание к своим детям и ничего не упускал из виду. Он не был деспотом, спокойно воспринимал большинство новшеств в образе жизни своих детей. Деликатно корректировал их, стараясь не затронуть их самолюбие, когда считал, что они становятся слишком "современными".
– А какие у меня могут быть неприятности? До госэкзаменов еще далеко…
Бехмет-муаллим почувствовал некоторое раздражение в голосе дочери и поэтому не стал настаивать на продолжении разговора.
Однако спустя некоторое время отец прошел в комнату дочери.
– Эльвина, что стряслось? Только не говори мне, что ты повздорила с подругами по поводу турецких сериалов. Ты же знаешь, дочка, меня трудно обмануть, я могу уловить малейшее изменение в твоем настроении, особенно если случается нечто серьезное.
– Папа, у меня болит голова, не мучай меня, пожалуйста, расспросами. Со своими проблемами я справлюсь. Я уже взрослая, самостоятельная девушка, которая учится на последнем курсе престижного университета и в основном материально сама себя обеспечивает и сама решает, как ей поступить в том или в ином случае.
Эльвина все это проговорила несколько нервозно, ужасаясь собственной дерзости. Ведь она впервые в жизни так разговаривала с отцом.
Бехмет-муаллим хотел было вспылить, но все же сдержался, почувствовав, что случилось нечто необычное.
Эльвина поняла, что очень рассердила отца, и все же продолжила:
– Ты, папа, не отчаивайся из-за моих слов и не упрекай себя, что упустил свою дочь. Просто происходит замещение ваших ценностей нашими, идет изменение нашего мировозрения. Вот посмотри, вместе мы дома бываем всего по несколько часов. За это время общаемся мы с тобой от силы 15-20 минут. И ты хочешь за это мизерное время общения, которое состоит из нескольких незначительных и не обязывающих ни к чему фраз, повлиять на тот информационный поток, который мы получаем от телевидения, интернета, от общения с друзьями, однокурсниками, с которыми я провожу значительно больше времени? И ты хочешь сейчас повлиять на меня, изменить меня?...
Помолчав немного, Бехмет-муаллим сказал:
– У меня нет цели изменить тебя, потому что ты уже состоялась как личность. Я не хочу навязать тебе свои правила и образ мыслей, хотя и нахожу их достаточно целесообразными даже для того мира, где ты постоянно вращаешься. Ты права, сейчас у нас, к сожалению, мало свободного времени для общения между собой…
Я работаю с утра до ночи, мать работает, брат в армии, ты учишься и подрабатываешь. Но хочу напомнить тебе, – если ты позабыла, – о твоем нравственном фундаменте, о корнях, которые, по твоим словам, заменяются сейчас другими, более "современными". Но наверное, необходимо, чтобы новые "корни" не удалялись от старых, а сплелись с ними, чтобы новые мироощущения стали созвучны со старыми. Я хочу напомнить тебе о твоем воспитании, которым мы с матерью занимались вплоть до твоего совершеннолетия, – если ты и это забыла. Хочу напомнить о той музыке, которой твоя мать постоянно занималась с тобой, прививая любовь к национальной культуре, я о тех прогулках по бульвару, паркам, зоопарку, посещении цирка и кукольного театра, куда мы ходили всей семьей, а потом, смеясь, обсуждали каждого персонажа. Я о тех книгах, в которые предлагал тебе вчитаться, и ты с интересом их читала. Вот тогда мы старались привить тебе наши ценности, которые не утратили своего значения и сегодня. Теперь тебя действительно не изменить… Но ведь необходим компромисс между поколениями! Не должны же все ваши мысли и поведение быть оппозиционными в отношении наших? Должна же быть преемственность в умах при переходе одних ценностей в другие?
Помолчав, Бехмет-муаллим продолжил:
– И еще запомни, – если тебя не просветили в твоем так называемом престижном университете, – что природа не любит скачков. Все в природе переходит одно в другое плавно, и тем она прекрасна. И человеческое общество подобно природе. Оно не приемлет скачков – революций – попыток силового его переустройства. Посмотри, чем заканчивались мировые революции, потрясающие устои общества. Только крахом. Преемственность должна быть во всем новом, сменяющем старое. По принципу – оставить хорошее, избавившись от плохого. И здесь нет никаких особых правил, которые придумало старшее поколение. Есть просто жизненная необходимость, в которой нужно правильно ориентироваться. А это – опыт, жизненный опыт, который у старшего поколения есть, а ваше еще не успело его приобрести. И не забывайте того, что в скором времени следующее поколение своими "будет дышать вам в спину.
Эльвина сидела перед отцом несколько растеряно, внимательно прислушиваясь к его словами, не перебивая его. От былой воинственности не осталось и следа. Она казалось потерянной и беззащитной. Теперь внутри нее боролись две силы – открыться отцу или нет, поймет и простит ли он ее, или же жестко осудит? Наконец Эльвина решила открыться – да и другого выхода у нее не было. Кто, как не родители, могут понять и помочь в трудную минуту?
– Папа, прости меня… Я совсем потеряла голову… Я…я беременна…
Бехмет-муаллим вначале не понял ее, настолько это было для него немыслимой вещью, а когда вдруг осознал, у него было такое ощущение, что как будто он врезался в невидимую стену. Лицо его сморщилось, он растерялся, не смог найти нужного вопроса:
– Как это… как это ты беременна? От кого? Когда это случилось?
– От любимого человека… Так получилось… мы любим друг друга и собирались скоро пожениться… но он пропал. Вот уже три дня, как не могу до него дозвониться, достучаться…
– Ты говорила ему о своей беременности?
– Да… три дня назад, и он очень обрадовался, узнав об этом.
– Так обрадовался, что поспешил сбежать?
– Папа, не говори так, ты его совсем не знаешь. Он не такой…
– А какой? Где же он? Где его сваты? Где его родители, которые должны в таких случаях стучаться в нашу дверь?
Бехмет-муаллим проговорил все это полушепотом, чувствуя, что словно летит в глубокую пропасть. "Не может быть большего несчастья в азербайджанской семье, – думал Бехмет-муаллим, – чем когда девушка беременна вне брака… какой позор, как я теперь буду смотреть в глаза окружающим, родственникам? Все они будут укорять не дочь, а родителей, – неправильно воспитали, недосмотрели, распустили…"
– Мать знает?
– Я сказала только тебе… и Исахану.
Бехмет-муаллим тихо, с опущенной головой, вышел из комнаты дочери. Он был подавлен, нравственно растоптан. Он никогда не мог бы подумать о том, что такое может произойти в их семье. Его мозг, несмотря на внешнее спокойствие, лихорадочно работал, перебирая все варианты выхода из этого положения. "Если бы ее парень не исчез, то можно было говорить о женитьбе... К тому же ребенок родится через шесть месяцев… и это тоже позор…связь вне брака…"
Я не вижу иного выхода, кроме как обратиться к помощи врача. И мне придется настаивать на этом. Я не позволю, чтобы мой дом покрылся позором. Я не позволю, чтобы моя папаха и папаха моего сына, – папаха, которую мужчины не носят, но всегда чувствуют у себя на голове, – оказалась в грязи".
Но какой-то внутренний голос – совершенно автономный, незнакомый, впервые заговоривший с ним, еле пробиваясь сквозь его внутреннюю ярость, зашептал ему: "Чем же ты недоволен, ты должен радоваться тому, что дочь подарит тебе внука, первенца…"
– Не надо мне такого внука, – с горечью проговорил Бехмет-муаллим, потеряв последнее самообладание. На его голос вышла жена из смежной комнаты и, посмотрев в лицо мужа, прошептала:
– Что стряслось, Бехмет? На тебе лица нет.
– Откуда ему быть? Я его потерял…
– Успокойся и спокойно объясни что произошло?
И Бехмет-муаллим вкратце рассказал жене, что случилось, в какое ужасное положение они попали благодаря их дочери, и что он, перебрав все возможное, пришел к выводу, что без аборта им не обойтись. Только он поможет на время устранить этот позор. Видно, судьба так распорядилась, – остаться дочери одной на всю жизнь.
Махрус-ханым, мать Эльвины, тоже была обескуражена беременностью дочери. Она давно догадывалось, что дочь с кем-то встречается. Разве возможно скрыть это от материнского глаза? Несколько раз она пыталась завести разговор об этом, но Эльвина только отшучивалась. Махрус-хануым даже представить себе не могла, что все это может обернуться таким плачевным для их семьи образом. Но несмотря на то, что она хорошо знала характер своего мужа, она все же хотела было попытаться отговорить мужа от поспешного решения – все ведь еще может измениться – но увидев его совершенно бледное лицо, промолчала, испугалась, что здоровье мужа может не выдержать и случится непоправимое.
– Завтра же сходи к врачу и объясни положение дочери. И сама поговори с ней. Я не смогу…Хорошо еще, что сын в армии, а то бы наломал дров. И чтобы за 2-3 дня этот вопрос был решен.
Бехмет-муаллиму было тяжело говорить об этом. Он очень любил свою дочь и все время молил Аллаха, чтобы он ниспослал ей счастье. Он считал, что счастье женщины отличается от мужского. Только любящий муж может осчастливить или же сделать несчастной женщину. И он всегда молил Аллаха о том, чтобы дочь встретила на своем пути любящего и достойного парня. И вот что из этого вышло. Его мольбы, видимо, не дошли до ушей Аллаха, затерялись в пути…
Утром следующего дня, простояв три часа в очереди на прием к врачу – акушеру-гинекологу – Махрус-ханым вошла в кабинет:
– Доктор, я пришла поговорить о дочери, который необходимо сделать аборт.
Она на третьем месяце беременности.
– А что случилось? Она раньше наблюдалась у меня? У нее пятый ребенок? Девочка, а хотите мальчика?
Махрус-ханым замялась:
– Нежеланный ребенок…
– А какой по счету?
– Первый…
– Первый и нежеланный? – врач внимательно посмотрела на Махрус-ханым. – С генетической патологией?
– Нет, совершенно здоровый…
Врач, не отводя взгляда от Махрус-ханым, продолжала вопросительно смотреть на нее, ожидая вразумительного объяснения.
Махрус-ханым, вся сьежившись под этим взглядом, молчала.
Врач, взглянув на часы, раздраженно проговорила:
– Так какого черта… – и вдруг запнулась. – Хм… я начинаю понимать, в чем дело… В ближайшие дни я занята. Много желающих произвести аборт. Все избавляются от девочек, не понимая, что на старости лет только девочки и будут им нужны… скоро наши мальчики вообще останутся без невест… – врач не договорила и протянула свою визитку. – Дней через десять позвоните мне по этому телефону. Может, за это время и одумаетесь, чтобы потом не пожалели. А то ведь совсем можете остаться без внуков. По крайней мере, от дочери.
Когда Махрус-ханым возвращалась домой и переходила улицу, ее остановил полицейский:
– Ханым, вы перешли дорогу в неположенном месте, и я должен вас оштрафовать на 20 манатов.
– Что…? – Махрус-ханым непонимающе уставилась на полицейского, не соображая, что он от нее хочет.
– С вас 20 манатов за неправильный переход улицы.
– Да…да… сколько? 20 манатов? Сейчас, сейчас…
Махрус-ханым так и не смогла понять, что же хочет от нее полицейский, не смогла оторваться от звучавших в ушах слов врача о том, что ее дочь может остаться бесплодной. "И куда потом она денется без детей… и кому она будет нужна…" Женщина отчаянно копалась в сумке в поисках кошелька, но никак не могла его найти.
Полицейский почувствовал что-то неладное и, козырнув ей, проговорил:
– Ладно, ханым, проходите, но больше не нарушайте правил перехода улицы, сейчас это опасно. Много машин, много неопытных водителей.
Махрус-ханым поспешно прошла, отметив про себя только слово "проходите", так толком и не поняв, что же хотел от нее полицейский. Вечером она рассказала Бех-мет-муаллиму о своем посещении врача и о том, что она ей сказала, протягивая визитную карточку.
Бехмет-муаллим не был глубоко религиозным человеком, но, как и большинство азербайджанцев, верил в Бога, в божественную справедливость и божественное наказание. Он был убежден, что рано или поздно справедливость восторжествует. Если и не земная, то божественная – обязательно. Он искренне верил в то, что если человек виноват и совершил преступление против такого же человека, как и он сам, то обязательно получит по заслугам, пусть даже много лет спустя, даже если его миновал суд людской.
После строгого внушения жене по поводу дочери он терзался в сомнениях. Однако держался спокойно, считая, что сомнения скоро рассеются, а честь останется незапятнанной. Бехмет-муаллим, как и всякий нравственно честный человек, был неумолим в вопросах чести. Но как мудрый и справедливый, не был фанатичным и кровожадным в этом вопросе. И пошел бы на компромисс, если бы дочь вышла замуж – зарегистрировала свой брак с отцом ребенка. Но отец ребенка пропал, и неизвестно, объявится ли вообще? И что остается Бехмет-муаллиму – отцу брошенной и беременной дочери – делать, чтобы сохранить свое лицо и уважение окружающих? Сохранить лицо своей семьи и оградить ее от пересудов и злых языков?
Как он объяснит это своему сыну, который в ближайшее время должен вернуться из армии и жениться, и как воспримут эту историю новые родственники? И захотят ли отдать свою дочь замуж за человека, который не смог постоять за честь своей сестры? Нет – лучше аборт. Это единственный разумный выход. Подобные, жалящие, как змея, мысли в голове Бехмет-муаллима терзали его. И он каждый раз приходил к выводу в правильности своего решения. Постоянно возникающие "чужие" мысли в пользу сохранения ребенка старался не слышать, не отвечать им. Но очень трудно делать вид, будто ты их не слышишь, особенно когда они бывают созвучны с твоей совестью. С такими тревожными мыслями, сомнениями приходилось Бехмет-муаллиму засыпать каждую последующую ночь.
И вот однажды ночью приснился ему странный и необычный сон, – будто он вдруг оказался в дремучем лесу. Деревья и местность были ему незнакомы. Вокруг порхали неизвестные птицы, перелетающие с ветки на ветку, светило солнце, лучи которого прорывались сквозь переплетенные ветки мощным огнем и слепили глаза. Всюду ощущалось какое-то незаметное, еле ощутимое шелестение – движение, которое вызывало состояние спокойствия и облегчения. Бехмет-муаллим, расслабившись во сне, грешным делом подумал даже, не в раю ли он оказался, как вдруг все вокруг померкло, будто и не было этой идиллии, грянул гром, ударила молния, поднялся сильный ветер, сквозь который еле пробивались детские голоса: "Деда, ай, деда, что же мы тебе сделали плохого, что ты нас хочешь убить…убить…ведь мы твои внуки… внуки…"
Вдруг Бехмет-муаллим в свете ударившей молнии различил между деревьями два детских силуэта, мальчика и девочки, прижавшихся друг к другу и постепенно исчезающих…
– Кто вы? – во сне крикнул им вслед Бехмет-муаллим. – Откуда вы?
– Мы – души твоих внуков, от которых ты отказался… отказался… – еле расслышал Бехмет-муаллим сквозь гром и молнии. И проснулся от собственного отчаянного крика:
– Подождите, не уходите…
Проснулся весь в поту и от бешено колотившегося сердца.
"Что это было?" – спросил себя Бехмет-муаллим, еще не совсем пробудившись от сна. Вдруг перед его глазами возникли силуэты двух детей, и отчетливо послышались их голоса: "деда, ай, деда…" Внезапно нахлынувшие слезы стали душить его. Он еле сдержался, чтобы не разрыдаться, прикрыв лицо подушкой. Слезы так и лились, не останавливаясь.
"Как я мог, как я посмел даже мысленно посягнуть на волю Божью? Как я посмел усомниться в его милости, ниспославшей мне двойню? Как я не смог различить его шепот, звучавший во мне и предупреждающий?"
Бехмет-муаллим уже не сомневался в том, что у его дочери близнецы. Поспешно одевшись, он устремился в комнату дочери. Эльвина и не скрывала, что не спит. Упершись взглядом в потолок, она лежала на спине, накрывшись одеялом до груди. Левая ее рука лежала на животе, правая же свисала с кровати на пол. Эльвина даже не шелохнулась, не почувствовала, как вошел отец. Бехмет-муаллим подошел к кровати дочери и, став на колени, поднял свисавшую с кровати руку дочери, поцеловал ее. Затем спросил:
– А почему ты скрыла от нас, что у тебя двойня?
Эльвина подняла опухшие от слез глаза и удивленно взглянула на отца:
– Как двойня? Врач сказала, что у меня один ребенок – девочка.
Поцеловав дочь в лоб, Бехмет-муаллим произнес:
– А я тебе говорю, что у тебя близнецы. Вот посмотришь, врач ошибался. Завтра снова пойдешь и обследуешься. И пожалуйста, прости нас, прости нас, старых, за то, что принуждали тебя… я тогда и не подумал, что тебе потом придется носить это бремя всю жизнь. Мы будем считать, что у нас не двое, а четверо детей.
Эльвина завороженно смотрела на отца и недоумевала: "С чего это он взял, что у меня двойня?" Но спорить не стала.
Наутро, посетив врача и настояв на повторном обследовании на УЗИ, она ошеломленно приняла смущенные извинения и поздравления врача, который при первом обследовании не заметил второго ребенка – мальчика. А для потрясенной Эльвины так и осталось загадкой, откуда отец узнал о втором ребенке. Но это уже не имело никакого значения. Согласие отца принять ее детей вернуло ее к жизни, окрылив ее.
Действительно, благословение родителей – это великое счастье, да не лишит Аллах всех детей этого.
И это счастье не приходит одно. Через два дня, когда вечером позвонили в их дверь, и отец открыл ее, Эльвина не поверила своим глазам: на пороге с букетом цветов стоял ее Исахан в больничной одежде, небритый, исхудавщий, но со счастливыми глазами, а за ним выстроилась целая толпа родственников. По тому, как они бросились в объятия друг другу, преступив все правила азербайджанского этикета, Бехмет-муаллим понял, что перед ним Исахан и его родственники. И они пришли "стучать" в их дверь. "Просто Голливуд, честное слово", – мелкнула мысль у Бехмет-муаллима, незаметно смахнувшего набежавшую слезу. Пригласив гостей войти, Бех-мет-муаллим усадил мужчин за стол, – женщин усадили в другой комнате, – и приготовился их выслушать.
И все объяснилось очень просто. Вопреки обычаям, по которым жених должен молча сидеть в углу или вообще не присутствовать, Исахан первый взял слово и рассказал все, что с ним произошло. Рассказал он о том, что после того, как они поговорили с Эльвиной, – пропуская тему разговора, – он в тот же день, даже не заходя к себе на квартиру, выехал на попутной машине к себе домой, в район, чтобы обсудить все с родителями. В дороге автомобиль, избегая лобового столкновения, перевернулся и свалился в кювет, и Исахан с другими пассажирами в тяжелом состоянии оказался в больнице.
В течение шести дней он был в полузабытье. Родители все время находились рядом с ним в больнице. Придя в себе, Исахан все им рассказал и, понимая, в каком тревожном состоянии может находиться Эльвина, собрал всех близких родственников в больницу и, несмотря на слабость, не сменив даже больничной одежды, двинулся к дому Эльвины.
А все остальное вы, дорогие читатели, уже угадали.
И пусть никто не смеет сомневаться в том, что история чуть было не сорвавшегося единения двух любящих друг друга людей закончилась сладким чаепитием и свадьбой, и впоследствии родились два чудесных малыша, души которых чуть было не потеряли своих адресатов.