Шёл и удивлялся приступу оптимизма. Оказалось, что не так много и надо ему для счастья. Или хотя бы для радости. Подвернулась работёнка, за которую сразу же заплатили, без волокиты и оскорбительных выхаживаний. И всего-то. Увы. У каждого времени свои радости. Вдобавок и книжку в букинисте купил. Казалось бы, ещё месяц назад готов был отдать половину своей библиотеки за килограмм мяса и ведро картошки, а тут увидел и забылся, схватил по старой привычке, живучи они. Но не жалел. Да и не больно-то издержался, трамвайный билет дороже. Давно ли на книжнойбарахолке за неё пять номиналов требовали. А теперь — пожалуйста. Свободная продажа. И пиво на каждом углу, хотя крепко подорожало, в отличие от книг. И вдруг захотелось пивка. Гулять, так гулять. Мужик всё-таки. Это ничего, что плывущие навстречу девушки смотрят мимо него. Для них он староват, всё справедливо, какие могут быть претензии, если он вдвое старше, а может, и больше, чем вдвое. Сам-то он стариком себя не считает и возраста пока не чувствует. Бог с ними, с девушками. Пусть себе идут, пусть не смотрят. Да и "прикид" у него, как они тетерь говорят, совковый. Не их герой. Так он и не напрашивается в герои. Просто случился хороший день, вот он и радуется, и лёгкая грустинка очень даже к месту на этом празднике.
Пока любовался чужими девушками, прозевал поворот к пивному ларьку, но возвращаться не стал — мало ли их понаставили. Через полтора квартала увидел прилепившийся к пятиэтажке вагончик.
Вошёл и... Сколько лет, сколько зим! Однокашник! Три курса в одной комнате жили.
— Лет десять, поди, не виделись?
— Если не больше.
— Ты что, хозяин этого,— он замялся, не зная, как обозвать, и сказал якобы с юмором,— предприятия?
— Зять хозяин. Попросил подменить на пару дней. У него встреча с деловыми партнёрами.
— Теперь это так называется?
— Он вроде не бабник. Сказал, что надо. Пытаюсь верить. Я вообще в его дела глубоко не вникаю. Ты-то как?
— Как и все.
— К сожалению.
— Я особо не жалею, смирился.
— Контора-то не развалилась?
— Держится кое-как. Щиплем по мелочам. Проблема с деньгами. Сначала ждёшь, пока заказчик оплатит, потом — когда своё начальство выкроит.
— Из того, что заработал ты?
— И при этом благодетелей из себя корчат. Сами подталкивают договариваться напрямую. Недавно проектикподвернулся. За гроши сделал, но считаю, что повезло.
— У нас в институте ещё хуже. Договоров нет. Зарплаты — тоже. Предлагают увольняться, но добровольно уходить никто не хочет, надеются на сокращение и выходное пособие. Хоть шерсти клок.
— Резонно.
— А начальство, чтобы пособие это не выплачивать, заставляет сидеть от звонка до звонка. Надеется, что не выдержат и понесут заявления.
— Сволочи, измором берут.
— Именно так. Взрослых людей, серьёзных специалистов, целый день балду гонять заставляют. У меня терпенья не хватило. Написал, хлопнул дверью. Теперь у зятя на подхвате. Представь себе, как бы ты гордился в наши дни, что у тебя знакомый в пивной точке.
— Ценнейший кадр. А я, кстати, пивка зашёл выпить по случаю подачки фортуны,— он протянул деньги, и ему показалось, что однокашник несколько смутился, но деньги взял и торопливо открыл пиво, ему и себе.— Ну давай! За нас!
— За нас! И хрен с ними!
Пиво было прохладное, с лёгкой горчинкой. Жадно влил в себя чуть ли не полбутылки. Громко выдохнул, изображая удовольствие. Напряжённая получалась встреча. И он радостно вспомнил про книгу.
— Сейчас я тебя удивлю, заглянул в бук и вот что урвал,— опустил руку в сумку и выложил на прилавок томик Бабеля.— Помнишь?
— Отлично помню. Благодаря ему, стал самым заметным парнем на курсе.
— Шестидесятилетняя Манька, родоначальница всех бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так, что её соседи покачнулись.
— Маня, вы не на работе. Холоднокровнее, Маня.
Засмеялись и дружно приложились к пиву.
— Отлично помню. Поехал к деду в Кемеровскую область и без всякого блата купил в сельмаге.
— Это ещё до книголюбского бума?
— Или в самом начале.
— Надо было брать несколько пачек.
— На какие шиши? И, главное, не приучены были. Спекуляция не только властями преследовалась, приличные люди тоже брезговали.
— Тогда брезговали, теперь гордятся. А бум начался всё-таки попозже. Я на лекции по научному коммунизму переписывал из твоей книги рассказ "Король". Положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17 — двадцать тысяч рублей.
— Пока переписывал, выучил наизусть?
— Не весь, но самые сочные места. Даже теперь помню. Вот, послушай — он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы.
— Красиво.
— Хотел ещё один рассказ переписать, но не успел, книгу вроде как зачитали.
— Преподаватель по гидравлике.
— Дворкин, хорошо помню, я ему экзамен два раза пересдавал.
— А я с первого раза пятёрку получил. Он ещё в середине семестра, узнал от кого-то про книгу и попросил на недельку. Взял и забыл. А напомнить я постеснялся.
— Подобное стеснение квалифицируется как взятка. Надо было на комсомольском собрании тебя проработать.
— А его на партийном.
Засмеялись и чокнулись бутылками. Однокашник открыл ещё пару и поспешил предупредить:
— За счёт заведения. Пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей.
— И это помню. А вот ещё...
Поднял палец, а сказать не успел. Дверь в ларёк открылась, но сначала в неё влетел обрывок песни: "Владимирский централ, ветер северный...", а уже за нею вошли с напускной вальяжностью два бритоголовых парня в спортивных костюмах.
— Ну что уставился, не узнаёшь?
— Вроде нет.
— Не надо, папаша, не крути.
— Вы откуда?
— От верблюда! Слышал о таком?
Однокашник, видимо, о чём-то догадался. Богатое мимикой лицо его сделалось неподвижным и серым. Чужой и механический голос как будто выдавился из самой глубины.
— Я не хозяин.
— А где хозяин?
— Завтра будет... Или послезавтра.
— Что ты с ним базаришь,— занервничал второй спортсмен. Велено семнадцатого, значит, семнадцатого.
Нервозность показалась какой-то наигранной. Он повернулся на голос, даже не повернулся, а всего лишь повёл плечом. Собирался посмотреть, а может, и одёрнуть перевозбуждённого мальчика, совсем не богатырского сложения. Но его опередили. Первый удар пришёлся в основание шеи с правой стороны. Бутылка с пивом выпала из руки и покатилась по полу. Второй удар уже по левому боку, там, где почки. Он поскользнулся и не устоял на ногах. Пиво, разлитое по затоптанному полу, ещё пенилось и почему-то пахло мочой. Может, потому, что когда падаешь мордой в пол, грязь на нём приобретает особый запах, запах унижения и страха. Третий удар был уже для острастки, по прилавку, но достался книге, и она, раскрывшись на лету, шлёпнулась в пивную лужу.
— Слушай сюда! Передай своему хозяину, чтобы завтра ждал нас чисто выбритым и в парадной форме... Не слышу ответа?
— Передам,— выдавился всё тот же механический голос однокашника.
— Однозначно, завтра! — а потом уже лениво поинтересовался у напарника.— А мужика-то зачем отоварил?
— Он бутылкой на меня замахнулся.
— Показалось наверно...
Дверь после них осталась открытой. Всё тот же заунывный голос продолжал петь:

Он встал, поднял книгу. Страницы, намоченные пивом, уже разбухли. Первое желание было выбросить её в урну. Словно избавиться от свидетеля. Но делать это при однокашнике он постеснялся. Завернул в пакет и опустил в сумку. Рука ныла.
— Он что, резиновой дубинкой меня?
— Обрезком кабеля. Очень больно?
— Пальцы слушаются, значит, не смертельно.
— Извини, что так получилось. Удружил зятёк.
И замолчали. Не было желания ни обсуждать, ни объяснять. Поскорее разойтись и забыть. Оставалось вымучить прощальные слова, чтобы уход не показался бегством.