ЧЕЛОВЕК, МЕНЯВШИЙ ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА СОБЕСЕДНИКОВ
(ПАМЯТИ МИХАИЛА ГИРШМАНА)


Странно доживать до возраста, в котором был твой учитель, когда ты с ним познакомился…
Вспоминая Гиршмана, сразу видишь его стремительную походку и нередко поднимаемые несколько вверх глаза в момент выступления – в поисках единственно верного слова.
В нем каким-то удивительным образом сочетались предельная экстравертность – открытость urbi et orbi – и такая же предельная интровертность – умение «жить в себе самом», по завету Пушкина.
Однажды, перед сдачей кандминимума, он мне сказал: «У человека, прочитавшего Гегеля, меняется выражение лица». У того, кто читал и слушал Гиршмана (и понимал его!), выражение лица тоже менялось.
Как любая интеллектуальная «глыба», Михаил Моисеевич, конечно, страшил неофитов, но он никогда не давил своим авторитетом, своей «глыбистостью», не плодил «маленьких Гиршманов», а умел «провоцировать» в каждом своем ученике развитие именно тех задатков, которые способствовали появлению в нашей науке неординарных творческих личностей.
Настоящий теоретик, Гиршман, конечно, был рационалистом до мозга костей, но в то же время он был лирик и чуть ли не романтик. Его лиризм всегда был очень сдержанным, почти «дозированным», и в то же время настолько глубоким и всепроникающим, что ты понимал: истинное поэтическое чувство – первотолчок его рационалистических построений.   И не случайно именно анализ стихотворных произведений – тонкий и вдумчивый, почти математически точный, без упрощений, но и без излишней наукообразности (когда предмет рассмотрения вообще уже становится не важен, а важны лишь твои слова по его поводу) был «коньком» профессора.
Как научный руководитель Гиршман был скуп на комплименты (как, впрочем, и на ругательства). Похлопывания по плечу тоже не были в его стиле. Но надо было видеть, как он озорно улыбался, как у него загорались глаза, когда он слышал нечто пусть спорное, но нетривиальное,  т в о е   и только твое, здесь и сейчас родившееся. Подобно Сократу, утверждавшему, что наследовал профессию матери-повитухи, Михаил Моисеевич тоже, как никто, способствовал родовспоможению мыслей у своих собеседников.
Знаток и поклонник своего великого тезки Бахтина, М.М. Гиршман не только верил, но и знал, что альтернативы диалогу не существует (если, конечно, человечество хочет существовать). Более того, он всей своей жизнью и научным творчеством доказал  плодотворность именно диалогических и полифонических отношений.
И если мы, «птенцы гнезда Гиршманового», действительно хотим быть достойны памяти Учителя, нам остается так же беззаветно любить Слово, науку в себе, а не себя в науке, и, как это ни трудно и ни больно,  с л ы ш а т ь  Другого,  п о н и м а т ь  Другого и  п р и н и м а т ь  Другого.


Михаил Красиков, кандидат филологических наук,
          член Национального союза писателей Украины