Владимир Фёдоров
Проблема онтологического статуса героя
1
Обращение к проблеме онтологического статуса персонажа может показаться архаизмом, возвращением к прочно забытому прошлому. Согласно теперешнему общему мнению, у персонажа произведения никакого онтологического статуса не может быть: это мнимое существо («голограмма»). Многие проблемы ушли в прошлое, так и оставшись нерешенными. Однако именно поэтому они остаются актуальными. К таким проблемам относится и проблема существования персонажа. Согласно науке о литературе, персонаж – это словесное изображение человека. Но у читателя отношение к персонажу как бы двоящееся: когда он находится в ситуации восприятия произведения, он склонен относиться к персонажу как к действительному человеку, о котором сейчас рассказывается; когда он «остывает», то признает, что персонаж – вымышленное существо. Это любопытная ситуация, к которой мы еще вернемся. Да и ученый, анализируя произведение, следовательно, и его персонажей, принужден – на время – признавать за ними онтологический статус. Почему Онегин принял вызов Ленского, да еще «с первого движения»? – это вопрос не может быть задан относительно словесного изображения Онегина, а только относительно «самого» Онегина. Ссылаются на условность, но здесь существует более веская причина, нежели условность. Она, например, дает о себе знать в известном признании Пушкина:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь.
Пушкин полагает, что в эстетической ценности (гармонии) присутствует непосредственное жизненное содержание: мастерство изображения, с которым часто отождествляют эстетическую ценность, способно вызвать лишь холодное восхищение. Восторг, который вызывает юный виртуоз своим исполнением, имеет лишь косвенное отношение к эстетической ценности.
2
На чем основано мнение о несуществовании персонажа? – На несомненном факте его отсутствия в действительности читателя и ученого. Поскольку же эта действительность признается единственной, то отсутствие Онегина в действительности читателя автоматически удостоверяет факт его абсолютного небытия. Однако верно ли предположение о единственности нашей действительности?
Факт, указанный Б. Христиансеном в книге «Философия искусства», колеблет эту уверенность. Автор утверждает, что в пространстве перед человеком нет художественного произведения, а есть только внешнее произведение – высеченная глыба мрамора или раскрашенное полотно. Этот факт свидетельствует об онтологической ограниченности нашей – пространственно-временной – сферы: вопреки уверенности, что всё существующее существует в пространственно-временной сфере, эта сфера способна осуществить далеко не всё. Пространство и время не являются нейтральными по отношению к тому, что в них совершается; одно осуществляется в пространстве и времени, другое нет. Причина, однако, не в слабости онтологического потенциала пространственно-временной сферы, а в типе ее организации. Пространство и время – сфера существования телесных величин. Телесное существо есть онтологически непосредственная, следовательно, однопланная величина. Пространственно-временная сфера – сфера существования телесных величин. Эта сфера осуществляет телесные величины какой угодно сложности – от косно материальной величины до жизненного организма. Пространственно-временная сфера является однопланной, тектонически организованной сферой, поэтому она не может осуществить двупланную величину. Двупланная величина по типу своей организации является архитектонической. Тектонический тип организации является внутрипланным, архитектонический – межпланным. Произведение считается двупланным образованием, в котором различают план выражения и план содержания.
3
Теперь нам предстоит доказать, что произведение не является двупланной величиной. Обратимся к статье Д.С. Лихачева «Внутренний мир художественного произведения». Эта статья должна была стать переломной в науке о литературе, но не стала. В этом отчасти «виноват» сам автор, но не только он. В чем состоит «вина» автора статьи? – В том, что он, с одной стороны, изменил представление о том, что осуществляется автором на самом деле, с другой – признал, что это осуществляется «литературой» как видом искусства. Так, он утверждает, что литература не отражает объективную действительность, а творит свой мир. Таким образом, Д.С. Лихачев полагает, что литература «творит» мир. Но очевидно, что сама литература есть результат деятельности писателей. Как исследователь древнерусской литературы, Д.С. Лихачев не только знает, почему средневековый писатель не признавал себя автором, но и разделяет это убеждение, т.е. признает основательность той причины, которая запрещала пишущему признавать себя автором.
Какова эта причина? – Автор статьи утверждает, что мир, создаваемый, как он полагает, литературой, т.е. ближайшим образом, художественным произведением, является законосообразным. То есть, например, пространство, характерное для мира Раскольникова, является вязким, поэтому в нем тяжело передвигаться; происходит это не потому, что Достоевский отразил особенность пространства своего мира, а потому, что роман «Преступление и наказание» сотворил закон, обеспечивший повышенную плотность пространства, в котором существует Раскольников. Вопрос: может ли произведение, являющееся продуктом деятельности писателя, сотворить пространство, обладающее определенными, вероятно, заданными, свойствами? – Мы в этом сомневаемся. Поскольку произведение, как показывает его «ближайший этимологический предок», есть «производное» от чьей-то активности, оно не может быть творцом мира и организующих его законов. Естественным претендентом на роль творца является автор. Следующий вопрос: можно ли определить ту форму активности, о которой мы сказали выше, как деятельность? Мы полагаем, что нельзя. Наш аргумент сводится к тому, что деятельность (и субъект этой деятельности) может осуществить только произведение, а произведение законов учреждать не может: закон «написать» нельзя, его можно только «создать».
Это утверждение вызывает следующий вопрос: каким образом автор создает законы? Этот вопрос является тем более настоятельным, что автор таких заданий перед собой не ставит. В рабочих тетрадях Достоевского мы не найдем записи: создать пространство повышенной плотности. Однако оно каким-то образом создается. – Отвечая на вопрос: каким? – мы переходим от «произведения» к автору как субъекту бытия, и от науки как форме знания о произведении, к филологии как форме знания об авторе.
4
Автор всегда воображает своего будущего персонажа. Мы намеренно эту ситуацию сформулировали традиционным образом, потому что традиционная формулировка упускает весьма существенный момент. Правильная формулировка должна быть такой: автор себя во-ображает в персонажа (и поэтому становится автором). Слово «творить» мы заменяем более прозаическим эквивалентом «воображать» (не с целью дискредитировать воображение, а с целью подчеркнуть его творческое начало), и вместе с тем, предупреждаем себя от той опасности, которую таит в себе это слово. Слово «воображать» (как и слово «творить»), по причине известной магии слова вообще, направляет наше внимание на то, что воображено (сотворено), вследствие чего воображающий субъект уходит из поля нашего внимания. Известно, что воображенное лицо (персонаж) не покидает внутренней сферы воображающего: Пушкин, вообразив себя в Онегина, воспринимает его как составляющую своего бытия. Воображающий (=автор) содержит персонажа не непосредственно «в воображении), а в особенной действительности, традиционно обозначаемой термином «фабульная действительность» (которую Д.С. Лихачев обозначил термином «мир»). Эта действительность представляет собой план организации автора. Из этого факта следуют два ближайших вывода: во-первых, автор, таким образом, есть двупланная, архитектонически организованная величина, которая не может осуществиться в пространственно-временной, однопланной, тектонически организованной, сфере; во-вторых, автор есть другой субъект, чем жизненное существо, пребывающее в пространстве и времени, – однопланное, тектонически организованное, следовательно, не могущее осуществить акт воображения (и не испытывающее в этом необходимости).
5
Возможное возражение: допустим, что автор действительно воображает будущего персонажа. Но ведь это еще только подготовка к работе над произведением. – Поскольку это возражение задевает фундаментальную проблему, ответим на него как можно обстоятельней. Мы говорили, что автор является субъектом, архитектонически организованным. Тип этой организации обусловлен тем, что автор осуществляет себя не прямо, но опосредствованно – через существование того, в кого он себя вообразил/превратил. Персонаж, совершая в пространственно-временной сфере (сюжетной действительности) свое – «жизненно-прагматическое» (М.М. Бахтин) – существование, тем самым осуществляет бытие воображающего (автора). Автор является субъектом опосредствованного (превращенного) бытия. Таким образом, автор является другим субъектом, чем жизненное существо, с которым мы себя традиционно отождествляем. Этот субъект входит в состав человеческого бытия и даже занимает в нем весьма существенное место. Воображающий, который и является субъектом собственно человеческого бытия, онтологически соотнесен с субъектом собственно жизненного (телесного, животного) существования и образует с ним «третьего» субъекта, которого мы обозначим термином «целое человека».
Собственно человек как составляющая целого человека бывает одарен большим или меньшим онтологическим потенциалом. Иногда он бывает настолько мал, что оказывается способным лишь обслуживать жизненное существо – другую составляющую целого человека. В таких случаях господствующее положение в целом человека занимает жизненное существо; жизненные ценности для такого человека оказываются главными или даже единственными. Такие люди становятся жизненно преуспевающими. Но иногда (очень редко) собственно человек бывает одарен мощным онтологическим потенциалом. Он становится субъектом высшей формой собственно человеческого бытия – словесной (от Слова). В целом человека собственно человек занимает господствующую позицию, и в таком случае собственно человеческое бытие становится превалирующим. В том и другом случае собственно человек, будучи внежизненным субъектом, осуществляется непрямым образом – как автор (воображающий). Но в первом случае воображающий направляет свою онтологическую энергию на то, чтобы «обслужить» жизненное существо: он, например, воображает себя в ситуации, в которой оказался субъект жизненного существования, и «проигрывает» различные варианты выхода из нее. Как только жизненная ситуация разрешается, собственно человек прекращает свою онтологическую активность. При этом его внутренняя ситуация – его превращенное состояние – не разрешается, а просто прерывается. Когда же собственно человек испытывает прилив онтологической энергии (известного под названием «вдохновение»), он воображает себя в жизненное существо и его действительность, становится субъектом поэтического – превращенно-словесного – бытия. Событие этого бытия совершается до тех пор, пока поэт не преодолеет своего превращенного состояния и не станет субъектом непосредственно словесного бытия.
6
Собственно человек есть онтологически реальный субъект, и его бытие является таким же реальным, как и существование жизненно определенного субъекта. Однако этот субъект, будучи сверхтелесным, может осуществляться только через онтологического посредника – того, в кого он себя вообразил и превратил. Поскольку персонаж есть такая величина, которая своим существованием совершает бытие автора (поэта), а это бытие мы полагаем реальным, то и существование персонажа должно быть реальным, поскольку оно является практической формой осуществления поэтического бытия.
Поэт как собственно человек в высшей форме его осуществленности есть составляющая целого человека, другой составляющей которого является субъект жизненного существования. Событие бытия поэта не может не отзываться на субъекте жизненного существования. Собственно человек – субъект бытия, суверенного относительно существования жизненного субъекта, но не суверенного относительно целого человека. Целое человека есть субъект, относительно которого собственно человек и жизненное существо – суть формы его превращенного бытия. Целое человека есть субъект, онтологически еще не сформировавшийся, т.е. его творение еще не завершено, но оно осуществляется как самотворение: целое человека как субъект творит самого себя. Событие самотворения осуществляется как взаимная адаптация собственно человека и жизненного существа. «Поэтическое произведение» есть форма онтологического компромисса между собственно человеком и животным существом. Событие поэтического бытия – через целое человека и в сфере его бытия – проецируется на субъекта жизненного существования и его – пространственно-временную – сферу. Телесными – пространственно-временными – формами оно (событие поэтического бытия) преобразуется во «внешнее произведение». В пространстве и времени – для жизненного существа – событие бытия автора принимает форму некоторого телесного образования: высеченной глыбы мрамора, раскрашенного полотна, акустического события или последовательного ряда графических значков.
«Читатель» есть целое человека, т.е. бытийное образование, составляющими которого являются собственно человек и жизненное существо. Жизненное существо, обладая внешними органами чувств, воспринимает внешнее произведение (последовательность графических значков). Этот телесный субъект, с одной стороны, существует в пространственно-временной сфере, а с другой – в целом человека – как его составляющая, другой составляющей которого является собственно человек. То, что для телесного существа предстает как внешнее произведение, то для собственного человека – второй составляющей «читателя» как целого человека – разворачивается как событие поэтического бытия автора (поэта). Собственно, человек как составляющая «читателя» онтологически отождествляется с автором как составляющей целого автора. Вследствие этого «читатель» не воспринимает событие бытия поэта как перед ним разворачивающееся, но осуществляет его.
7
Здесь уместно вспомнить два вопроса, ответы на которые мы на время отложили. Во-первых, это ситуация чтения. Во время чтения читатель склонен относиться к персонажу как к онтологически реальному существу, и теперь мы можем ответить на вопрос, почему это происходит. Когда мы что-нибудь воображаем, мы непременно видим воображенную величину, – внутренним, или мысленным зрением. Однако стоит нам несколько сосредоточиться на ситуации восприятия, мы заметим, что это восприятие аналогично обычному, осуществляемому при помощи внешнего органа чувства – зрения. Вместе с тем, очевидно, что этим зрением обладает не субъект жизненного существования, а субъект, являющийся другим относительно жизненного существа. Мы полагаем, что, воображая себя в какое-либо существо, мы вместе с этим воображаем себя и в субъекта, который созерцает это существо. Обозначим этого субъекта термином «созерцатель». Созерцатель – своеобразный сюжетный персонаж, функция которого состоит в восприятии, так сказать, основного, или обычного, сюжетного персонажа. Относительно созерцателя сюжетный персонаж действительно представляется реальным существом, что является необходимым условием для правильного осуществления события бытия воображающего (поэта).
Если мы субъекта жизненного существования (Пушкина как жизненную составляющую целого Пушкина) примем за своеобразный онтологический ориентир, то сюжетный персонаж (Онегин), естественно, окажется вымыслом. Тогда соотношение между автором и персонажем (Пушкиным и Онегиным) будет определяться как соотношение между реальным и вымышленным (между онтологически подлинным и мнимым). Когда же таким ориентиром для нас окажется поэт как субъект словесного по типу бытия (Пушкин – собственно человек – как составляющая целого Пушкина), это соотношение будет определяться как соотношение между двумя реальными субъектами, находящимися в некоторой онтологической субординации. Правда, это соотношение, во-первых, окажется актуальным в сфере бытия поэта, словесной по своему типу, а не в пространстве и времени – сфере существования жизненного субъекта; во-вторых, условным, поскольку сюжетный персонаж является онтологической составляющей поэта. Тем не менее, вывод, что соотношение между автором и персонажем есть соотношение между двумя онтологически реальными субъектами, и различие между ними есть различие их в онтологических статусах (словесном и жизненном), является весьма существенным. В частности, он свидетельствует об онтологическом различии между собственно человеком и животным существом. Человек есть тот, кем он является относительно воображенного им существа, воспринятого в перспективе «от созерцателя» (т.е. как субъекта, обладающего реальным онтологическим статусом).
8
Во-вторых, это проблема законосообразности сюжетной действительности. Автор как субъект превращенно-словесного бытия дважды проецируется на пространственно-временную сферу: во-первых, на внешнюю относительно себя – то пространство и время, в котором существует вторая составляющая целого автора – субъект животного существования. Об этой ситуации мы сказали выше. Во-вторых, на пространственно-временную сферу, в которой существует сюжетный персонаж. Автор, являющийся субъектом опосредствованно-словесного бытия, превращает себя в совокупность сюжетных персонажей и сюжетную действительность, в которой они существуют. При этом законы, актуальные в бытии поэта, в своем превращенном состоянии становятся законами, организующими сюжетную действительность. Достоевскому как автору романа не нужно ставить перед собой цель создать «вязкое» пространство: это осуществит акт превращения: превращая себя в действительность, в которой существуют персонажи и развертывается событие жизни, он тем самым превращает законы, актуальные для него, в законы, актуальные для сюжетной действительности.
9
Итак, мы приходим к выводу, что сюжетный персонаж есть реальное лицо, обладающее действительным онтологическим статусом. – Что дает нам это знание? – Во-первых, самое главное, то, что автор (поэт) не отражает и не воспроизводит чужую жизнь средствами своего искусства, но осуществляет свое бытие, которое является собственно человеческим. Оно осуществляется в других бытийных формах, чем жизненное существование, и преследует иные цели. Поэт и его бытие должны стать предметом исследования филологии – типа знания, отличного как от литературоведения, так и от лингвистики. Таким образом, филология есть практическая антропология.
Во-вторых, существенно меняется так называемая «картина мира»: сюжетная действительность, в которой существует сюжетный персонаж, являясь планом организации поэта, тем самым пребывает вне пространственно-временной сферы, в которой существует человечество. «Онегинская» действительность является действительностью, потусторонней относительно нашей; феномен потусторонности должен существенно скорректировать привычную картину мира. Собственно человек как составляющая целого человека должен ориентироваться в архитектонической сфере своего бытия иначе, нежели жизненное существо – другая составляющая целого человека – ориентируется в своей действительности. Факт несуществования персонажа в действительности читателя не означает его абсолютного несуществования: он существует в своей сюжетной действительности, производной от автора, подобно тому, как наша действительность является производной от нашего автора – Слова.
Наконец, в-третьих, выясняется, что целое человека «по определению» есть конфликтное существо: собственно человек и собственно животное существо преследуют различные и взаимно исключающие цели. Но этот конфликт не может разрешиться торжеством ни одной из составляющих целого человека, а чем и как он может разрешиться – одна из главнейших проблем филологического исследования.
1
Обращение к проблеме онтологического статуса персонажа может показаться архаизмом, возвращением к прочно забытому прошлому. Согласно теперешнему общему мнению, у персонажа произведения никакого онтологического статуса не может быть: это мнимое существо («голограмма»). Многие проблемы ушли в прошлое, так и оставшись нерешенными. Однако именно поэтому они остаются актуальными. К таким проблемам относится и проблема существования персонажа. Согласно науке о литературе, персонаж – это словесное изображение человека. Но у читателя отношение к персонажу как бы двоящееся: когда он находится в ситуации восприятия произведения, он склонен относиться к персонажу как к действительному человеку, о котором сейчас рассказывается; когда он «остывает», то признает, что персонаж – вымышленное существо. Это любопытная ситуация, к которой мы еще вернемся. Да и ученый, анализируя произведение, следовательно, и его персонажей, принужден – на время – признавать за ними онтологический статус. Почему Онегин принял вызов Ленского, да еще «с первого движения»? – это вопрос не может быть задан относительно словесного изображения Онегина, а только относительно «самого» Онегина. Ссылаются на условность, но здесь существует более веская причина, нежели условность. Она, например, дает о себе знать в известном признании Пушкина:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь.
Пушкин полагает, что в эстетической ценности (гармонии) присутствует непосредственное жизненное содержание: мастерство изображения, с которым часто отождествляют эстетическую ценность, способно вызвать лишь холодное восхищение. Восторг, который вызывает юный виртуоз своим исполнением, имеет лишь косвенное отношение к эстетической ценности.
2
На чем основано мнение о несуществовании персонажа? – На несомненном факте его отсутствия в действительности читателя и ученого. Поскольку же эта действительность признается единственной, то отсутствие Онегина в действительности читателя автоматически удостоверяет факт его абсолютного небытия. Однако верно ли предположение о единственности нашей действительности?
Факт, указанный Б. Христиансеном в книге «Философия искусства», колеблет эту уверенность. Автор утверждает, что в пространстве перед человеком нет художественного произведения, а есть только внешнее произведение – высеченная глыба мрамора или раскрашенное полотно. Этот факт свидетельствует об онтологической ограниченности нашей – пространственно-временной – сферы: вопреки уверенности, что всё существующее существует в пространственно-временной сфере, эта сфера способна осуществить далеко не всё. Пространство и время не являются нейтральными по отношению к тому, что в них совершается; одно осуществляется в пространстве и времени, другое нет. Причина, однако, не в слабости онтологического потенциала пространственно-временной сферы, а в типе ее организации. Пространство и время – сфера существования телесных величин. Телесное существо есть онтологически непосредственная, следовательно, однопланная величина. Пространственно-временная сфера – сфера существования телесных величин. Эта сфера осуществляет телесные величины какой угодно сложности – от косно материальной величины до жизненного организма. Пространственно-временная сфера является однопланной, тектонически организованной сферой, поэтому она не может осуществить двупланную величину. Двупланная величина по типу своей организации является архитектонической. Тектонический тип организации является внутрипланным, архитектонический – межпланным. Произведение считается двупланным образованием, в котором различают план выражения и план содержания.
3
Теперь нам предстоит доказать, что произведение не является двупланной величиной. Обратимся к статье Д.С. Лихачева «Внутренний мир художественного произведения». Эта статья должна была стать переломной в науке о литературе, но не стала. В этом отчасти «виноват» сам автор, но не только он. В чем состоит «вина» автора статьи? – В том, что он, с одной стороны, изменил представление о том, что осуществляется автором на самом деле, с другой – признал, что это осуществляется «литературой» как видом искусства. Так, он утверждает, что литература не отражает объективную действительность, а творит свой мир. Таким образом, Д.С. Лихачев полагает, что литература «творит» мир. Но очевидно, что сама литература есть результат деятельности писателей. Как исследователь древнерусской литературы, Д.С. Лихачев не только знает, почему средневековый писатель не признавал себя автором, но и разделяет это убеждение, т.е. признает основательность той причины, которая запрещала пишущему признавать себя автором.
Какова эта причина? – Автор статьи утверждает, что мир, создаваемый, как он полагает, литературой, т.е. ближайшим образом, художественным произведением, является законосообразным. То есть, например, пространство, характерное для мира Раскольникова, является вязким, поэтому в нем тяжело передвигаться; происходит это не потому, что Достоевский отразил особенность пространства своего мира, а потому, что роман «Преступление и наказание» сотворил закон, обеспечивший повышенную плотность пространства, в котором существует Раскольников. Вопрос: может ли произведение, являющееся продуктом деятельности писателя, сотворить пространство, обладающее определенными, вероятно, заданными, свойствами? – Мы в этом сомневаемся. Поскольку произведение, как показывает его «ближайший этимологический предок», есть «производное» от чьей-то активности, оно не может быть творцом мира и организующих его законов. Естественным претендентом на роль творца является автор. Следующий вопрос: можно ли определить ту форму активности, о которой мы сказали выше, как деятельность? Мы полагаем, что нельзя. Наш аргумент сводится к тому, что деятельность (и субъект этой деятельности) может осуществить только произведение, а произведение законов учреждать не может: закон «написать» нельзя, его можно только «создать».
Это утверждение вызывает следующий вопрос: каким образом автор создает законы? Этот вопрос является тем более настоятельным, что автор таких заданий перед собой не ставит. В рабочих тетрадях Достоевского мы не найдем записи: создать пространство повышенной плотности. Однако оно каким-то образом создается. – Отвечая на вопрос: каким? – мы переходим от «произведения» к автору как субъекту бытия, и от науки как форме знания о произведении, к филологии как форме знания об авторе.
4
Автор всегда воображает своего будущего персонажа. Мы намеренно эту ситуацию сформулировали традиционным образом, потому что традиционная формулировка упускает весьма существенный момент. Правильная формулировка должна быть такой: автор себя во-ображает в персонажа (и поэтому становится автором). Слово «творить» мы заменяем более прозаическим эквивалентом «воображать» (не с целью дискредитировать воображение, а с целью подчеркнуть его творческое начало), и вместе с тем, предупреждаем себя от той опасности, которую таит в себе это слово. Слово «воображать» (как и слово «творить»), по причине известной магии слова вообще, направляет наше внимание на то, что воображено (сотворено), вследствие чего воображающий субъект уходит из поля нашего внимания. Известно, что воображенное лицо (персонаж) не покидает внутренней сферы воображающего: Пушкин, вообразив себя в Онегина, воспринимает его как составляющую своего бытия. Воображающий (=автор) содержит персонажа не непосредственно «в воображении), а в особенной действительности, традиционно обозначаемой термином «фабульная действительность» (которую Д.С. Лихачев обозначил термином «мир»). Эта действительность представляет собой план организации автора. Из этого факта следуют два ближайших вывода: во-первых, автор, таким образом, есть двупланная, архитектонически организованная величина, которая не может осуществиться в пространственно-временной, однопланной, тектонически организованной, сфере; во-вторых, автор есть другой субъект, чем жизненное существо, пребывающее в пространстве и времени, – однопланное, тектонически организованное, следовательно, не могущее осуществить акт воображения (и не испытывающее в этом необходимости).
5
Возможное возражение: допустим, что автор действительно воображает будущего персонажа. Но ведь это еще только подготовка к работе над произведением. – Поскольку это возражение задевает фундаментальную проблему, ответим на него как можно обстоятельней. Мы говорили, что автор является субъектом, архитектонически организованным. Тип этой организации обусловлен тем, что автор осуществляет себя не прямо, но опосредствованно – через существование того, в кого он себя вообразил/превратил. Персонаж, совершая в пространственно-временной сфере (сюжетной действительности) свое – «жизненно-прагматическое» (М.М. Бахтин) – существование, тем самым осуществляет бытие воображающего (автора). Автор является субъектом опосредствованного (превращенного) бытия. Таким образом, автор является другим субъектом, чем жизненное существо, с которым мы себя традиционно отождествляем. Этот субъект входит в состав человеческого бытия и даже занимает в нем весьма существенное место. Воображающий, который и является субъектом собственно человеческого бытия, онтологически соотнесен с субъектом собственно жизненного (телесного, животного) существования и образует с ним «третьего» субъекта, которого мы обозначим термином «целое человека».
Собственно человек как составляющая целого человека бывает одарен большим или меньшим онтологическим потенциалом. Иногда он бывает настолько мал, что оказывается способным лишь обслуживать жизненное существо – другую составляющую целого человека. В таких случаях господствующее положение в целом человека занимает жизненное существо; жизненные ценности для такого человека оказываются главными или даже единственными. Такие люди становятся жизненно преуспевающими. Но иногда (очень редко) собственно человек бывает одарен мощным онтологическим потенциалом. Он становится субъектом высшей формой собственно человеческого бытия – словесной (от Слова). В целом человека собственно человек занимает господствующую позицию, и в таком случае собственно человеческое бытие становится превалирующим. В том и другом случае собственно человек, будучи внежизненным субъектом, осуществляется непрямым образом – как автор (воображающий). Но в первом случае воображающий направляет свою онтологическую энергию на то, чтобы «обслужить» жизненное существо: он, например, воображает себя в ситуации, в которой оказался субъект жизненного существования, и «проигрывает» различные варианты выхода из нее. Как только жизненная ситуация разрешается, собственно человек прекращает свою онтологическую активность. При этом его внутренняя ситуация – его превращенное состояние – не разрешается, а просто прерывается. Когда же собственно человек испытывает прилив онтологической энергии (известного под названием «вдохновение»), он воображает себя в жизненное существо и его действительность, становится субъектом поэтического – превращенно-словесного – бытия. Событие этого бытия совершается до тех пор, пока поэт не преодолеет своего превращенного состояния и не станет субъектом непосредственно словесного бытия.
6
Собственно человек есть онтологически реальный субъект, и его бытие является таким же реальным, как и существование жизненно определенного субъекта. Однако этот субъект, будучи сверхтелесным, может осуществляться только через онтологического посредника – того, в кого он себя вообразил и превратил. Поскольку персонаж есть такая величина, которая своим существованием совершает бытие автора (поэта), а это бытие мы полагаем реальным, то и существование персонажа должно быть реальным, поскольку оно является практической формой осуществления поэтического бытия.
Поэт как собственно человек в высшей форме его осуществленности есть составляющая целого человека, другой составляющей которого является субъект жизненного существования. Событие бытия поэта не может не отзываться на субъекте жизненного существования. Собственно человек – субъект бытия, суверенного относительно существования жизненного субъекта, но не суверенного относительно целого человека. Целое человека есть субъект, относительно которого собственно человек и жизненное существо – суть формы его превращенного бытия. Целое человека есть субъект, онтологически еще не сформировавшийся, т.е. его творение еще не завершено, но оно осуществляется как самотворение: целое человека как субъект творит самого себя. Событие самотворения осуществляется как взаимная адаптация собственно человека и жизненного существа. «Поэтическое произведение» есть форма онтологического компромисса между собственно человеком и животным существом. Событие поэтического бытия – через целое человека и в сфере его бытия – проецируется на субъекта жизненного существования и его – пространственно-временную – сферу. Телесными – пространственно-временными – формами оно (событие поэтического бытия) преобразуется во «внешнее произведение». В пространстве и времени – для жизненного существа – событие бытия автора принимает форму некоторого телесного образования: высеченной глыбы мрамора, раскрашенного полотна, акустического события или последовательного ряда графических значков.
«Читатель» есть целое человека, т.е. бытийное образование, составляющими которого являются собственно человек и жизненное существо. Жизненное существо, обладая внешними органами чувств, воспринимает внешнее произведение (последовательность графических значков). Этот телесный субъект, с одной стороны, существует в пространственно-временной сфере, а с другой – в целом человека – как его составляющая, другой составляющей которого является собственно человек. То, что для телесного существа предстает как внешнее произведение, то для собственного человека – второй составляющей «читателя» как целого человека – разворачивается как событие поэтического бытия автора (поэта). Собственно, человек как составляющая «читателя» онтологически отождествляется с автором как составляющей целого автора. Вследствие этого «читатель» не воспринимает событие бытия поэта как перед ним разворачивающееся, но осуществляет его.
7
Здесь уместно вспомнить два вопроса, ответы на которые мы на время отложили. Во-первых, это ситуация чтения. Во время чтения читатель склонен относиться к персонажу как к онтологически реальному существу, и теперь мы можем ответить на вопрос, почему это происходит. Когда мы что-нибудь воображаем, мы непременно видим воображенную величину, – внутренним, или мысленным зрением. Однако стоит нам несколько сосредоточиться на ситуации восприятия, мы заметим, что это восприятие аналогично обычному, осуществляемому при помощи внешнего органа чувства – зрения. Вместе с тем, очевидно, что этим зрением обладает не субъект жизненного существования, а субъект, являющийся другим относительно жизненного существа. Мы полагаем, что, воображая себя в какое-либо существо, мы вместе с этим воображаем себя и в субъекта, который созерцает это существо. Обозначим этого субъекта термином «созерцатель». Созерцатель – своеобразный сюжетный персонаж, функция которого состоит в восприятии, так сказать, основного, или обычного, сюжетного персонажа. Относительно созерцателя сюжетный персонаж действительно представляется реальным существом, что является необходимым условием для правильного осуществления события бытия воображающего (поэта).
Если мы субъекта жизненного существования (Пушкина как жизненную составляющую целого Пушкина) примем за своеобразный онтологический ориентир, то сюжетный персонаж (Онегин), естественно, окажется вымыслом. Тогда соотношение между автором и персонажем (Пушкиным и Онегиным) будет определяться как соотношение между реальным и вымышленным (между онтологически подлинным и мнимым). Когда же таким ориентиром для нас окажется поэт как субъект словесного по типу бытия (Пушкин – собственно человек – как составляющая целого Пушкина), это соотношение будет определяться как соотношение между двумя реальными субъектами, находящимися в некоторой онтологической субординации. Правда, это соотношение, во-первых, окажется актуальным в сфере бытия поэта, словесной по своему типу, а не в пространстве и времени – сфере существования жизненного субъекта; во-вторых, условным, поскольку сюжетный персонаж является онтологической составляющей поэта. Тем не менее, вывод, что соотношение между автором и персонажем есть соотношение между двумя онтологически реальными субъектами, и различие между ними есть различие их в онтологических статусах (словесном и жизненном), является весьма существенным. В частности, он свидетельствует об онтологическом различии между собственно человеком и животным существом. Человек есть тот, кем он является относительно воображенного им существа, воспринятого в перспективе «от созерцателя» (т.е. как субъекта, обладающего реальным онтологическим статусом).
8
Во-вторых, это проблема законосообразности сюжетной действительности. Автор как субъект превращенно-словесного бытия дважды проецируется на пространственно-временную сферу: во-первых, на внешнюю относительно себя – то пространство и время, в котором существует вторая составляющая целого автора – субъект животного существования. Об этой ситуации мы сказали выше. Во-вторых, на пространственно-временную сферу, в которой существует сюжетный персонаж. Автор, являющийся субъектом опосредствованно-словесного бытия, превращает себя в совокупность сюжетных персонажей и сюжетную действительность, в которой они существуют. При этом законы, актуальные в бытии поэта, в своем превращенном состоянии становятся законами, организующими сюжетную действительность. Достоевскому как автору романа не нужно ставить перед собой цель создать «вязкое» пространство: это осуществит акт превращения: превращая себя в действительность, в которой существуют персонажи и развертывается событие жизни, он тем самым превращает законы, актуальные для него, в законы, актуальные для сюжетной действительности.
9
Итак, мы приходим к выводу, что сюжетный персонаж есть реальное лицо, обладающее действительным онтологическим статусом. – Что дает нам это знание? – Во-первых, самое главное, то, что автор (поэт) не отражает и не воспроизводит чужую жизнь средствами своего искусства, но осуществляет свое бытие, которое является собственно человеческим. Оно осуществляется в других бытийных формах, чем жизненное существование, и преследует иные цели. Поэт и его бытие должны стать предметом исследования филологии – типа знания, отличного как от литературоведения, так и от лингвистики. Таким образом, филология есть практическая антропология.
Во-вторых, существенно меняется так называемая «картина мира»: сюжетная действительность, в которой существует сюжетный персонаж, являясь планом организации поэта, тем самым пребывает вне пространственно-временной сферы, в которой существует человечество. «Онегинская» действительность является действительностью, потусторонней относительно нашей; феномен потусторонности должен существенно скорректировать привычную картину мира. Собственно человек как составляющая целого человека должен ориентироваться в архитектонической сфере своего бытия иначе, нежели жизненное существо – другая составляющая целого человека – ориентируется в своей действительности. Факт несуществования персонажа в действительности читателя не означает его абсолютного несуществования: он существует в своей сюжетной действительности, производной от автора, подобно тому, как наша действительность является производной от нашего автора – Слова.
Наконец, в-третьих, выясняется, что целое человека «по определению» есть конфликтное существо: собственно человек и собственно животное существо преследуют различные и взаимно исключающие цели. Но этот конфликт не может разрешиться торжеством ни одной из составляющих целого человека, а чем и как он может разрешиться – одна из главнейших проблем филологического исследования.