*   *   *

за моим кабинетом, распластанным в десять окон,
и за партой того загорелого парня в футболке,
утонченный, как сон, просит хода немой рубикон,
и клубится, и колет глаза, как большие иголки,
и за этим и каждым студентом, забывшим тетрадь,
за портретом и схемой ненужной английской науки,
собирается память, как римская храбрая рать,
мускулистые к небу вздымая красивые руки,
и они там стоят, и за полками книг гордый вождь,
смотрит вдаль, далеко за московское серое царство,
и бушует в журнале фамилий бессмысленный дождь,
и вином бродит в войске азартное это коварство,
перейти или нет, рубикон, словно сон: где-то здесь,
рубикон, как рубин, эта точка в конце коридора,
в кабинете, в который, как в яму, обязан залезть
и дождаться конца для рабочего дня, как позора,
и плестись, чтобы снова вернуться зачем-то туда,
и коней удержать у черты, у границ, у порога,
и увидеть, как точит копыта речная вода,
под навесом столичного и ненавистного смога,
и запутаться в этих примерах возможных сторон,
у коллег то ли шлем, то ли блещет под лампой корона,
то ли после уроков случился рубиновый сон,
где клубилась вода переменчивого рубикона.


*   *   *

любовь моя за несколько часов,
составивших возлюбленную ноту,
берет тебя под бережный засов,
впадая в предвечернюю дремоту.
любовь моя! за много городов,
которые сейчас пересекаю,
на стане придорожных проводов
я ноту эту жду и предрекаю.
дремота перейдет в тяжелый сон,
а может — в оглушительную бодрость,
но нотный станет стан, как долгий стон,
дорожную растягивая робость.
любовь моя! дремота глубока
среди дорог, разлукой изможденных,
и нота, что ты взял, так высока
для сложных песен или усложненных,
но пальцы очень быстры и легки:
"недосягаемой" твоя зовется степень,
и нетерпение ложится на виски,
и жалит нота, как полночный слепень,
и тянется разлука на пути,
возлюбленною нотой отвечая:
люби меня, люби и не грусти.
любовь моя, я бешено скучаю!