Председатель экспертного совета, доктор технических наук, лауреат Ленинской премии, профессор Сергей Андреевич Хохлов по пятницам возвращался с работы на два часа раньше. Жена, принарядившаяся к семейной вечерней трапезе, открыла дверь и, увидев отрешенное лицо супруга, спросила:
— Случилось что?
— Сегодня мы с тобой, Людмила Исааковна, могли богатыми стать… Мне взятку два миллиона долларов за подпись предлагали… Потом три… А потом угрожать стали.
— Прямо так? — Людмила с испугом прикрыла ладонью рот.
— Намекнули, конечно… Дураку понятно!
— Каждый день по ящику такое показывают… Кровь прямо с экрана стекает! Страшно!
— Ребята уже выросли. У них своя жизнь. Мир другой — надо ориентироваться! А мне поздно бояться!
— А я? — Людмила чмокнула мужа в щеку и помогла снять пиджак.
— Ты баба завидная. Претенденты в шеренгу выстроятся… Я к Первому, а он, мол, разобраться надо. В чем? Что не подписал, или что отказался?.. Точно, на пенсион пора. — Хохлов поцеловал жену.
— С такими деньжищами хоть на пенсии, хоть без пенсии… Я форшмак твой любимый сделала и салат сельдереевый, очень полезный для взрослых мужчин.
— Ты считаешь, мне уже помощь нужна? Накрывай! Только не лафитнички, а рюмки с золотыми ободками, которые нам твоя мама подарила, доставай… Может, зря отказался! — Хохлов усмехнулся, — открыли бы кафе домашней еврейской кухни: ангемахт, форшмак, цимес… Я бы продукты привозил, а ты шеф-повар. На жизнь честным трудом заработаем… Солидные люди вечером заглянут — кто по рюмке, кто в шахматы… Музыка достойная, без буги-вуги…
— Людям сейчас прежде всего нужен интерес! Хоть с буги-вуги, хоть без…
— Хорошо, тогда организуем по вечерам сеансы одновременной игры на десяти досках со мной в шахматы. Все-таки я закончил школу Ботвинника[1]. С каждого по сто баксов. Кто выиграет — месяц у нас столуется.
— А вдруг придет еще один ученик великого чемпиона и будет у нас на халяву питаться. В Москве еще умельцы найдутся. В пролете будем!
— Ну хорошо! Лауреату Ленинской премии, одна подпись которого три миллиона зеленых стоит, неужели не заплатят пару тысяч за цыганочку с выходом. Ты мне красную рубаху с черными пуговицами купишь, сапоги с бахромой и металлическими набойками.
— Сейчас скорее за брэгданс заплатят…
По пятничной традиции Людмила поставила на стол хрустальный графин с охлажденной "Посольской".
— Пожалуй, форшмачка с салатом будет маловато! Хорошо бы сальца с черным хлебом и чесночком по случаю нашей честной бедности, — потирая руки, сказал Хохлов.
— Не такие уж мы и бедные… Два сына, два внука, три внучки. Когда я тебя на смотрины к родителям привела, мама форшмак в блюде поставила на стол и объявила: "Еврейская праздничная закуска" — рубленая селедка с корицей, яблоками и молоками селедочных самцов". А ты так бестактно: "У нас в детдоме на праздник черный хлеб с салом и чесноком давали".
— Это от растерянности. Семья консерваторская — рояль дома, на столе приборы, салфетки крахмальные, а я детдомовский. Не знал, как этот форшмак есть — ложкой или вилкой. Мы в детдоме все ложкой ели.
— Потом мне мама сказала: "Он с перспективой, но манерам приличным обучать надо".
— Ну и как-получилось? — Хохлов взял графин и отвернул пробку.
— Я старалась. Сбои у всех бывают. Брак дело тонкое, в любой момент порваться может. Особо если мужчина серьезный! На таких всегда охота.
— Помнишь, к нам приходил профессор социологии Фогельсон, тебе ручку так виртуозно целовал и цветочки принес. Ты так суетилась насчет вазы. Он написал модную книгу "Семья и стресс".
— Он межнациональный брак пропагандировал: муж — славянин, а жена — дочь Давида. Как раз наш случай!
— До тебя добирался! Суламифь куприновскую в тебе увидел.
— В каком смысле?
— Он как настоящий ученый-фанат на себе опыты всю жизнь ставил. Знаменитый Гамалея открытую им вакцину от холеры себе ввел… Фогельсон пятый раз женат. Он в пример Членов Политбюро приводил, у которых жены еврейских кровей были. По его теории — количество ошибочных решений Политбюро обратно пропорционально числу их еврейских жен.
— Обаятельный мужчина, но не в моем вкусе. — Людмила серебряной лопаточкой положила на тарелку мужу форшмак, а большой серебряной ложкой — салат.
— Зачем Фогельсону было экспериментировать — его брат на хохлушке женат, пятеро детей и все удачные?
— Ты мне толком о своем брате не рассказывал. Как у него жизнь сложилась после?..
— В детстве разошлись дороги наши, — остановил жену Хохлов и аккуратно наполнил рюмки по золотой ободок.
— А за что он в колонию для несовершеннолетних попал?
— Не будем об этом! За твое здоровье и семью нашу! Без тебя, дорогая моя, так и не узнал бы, что форшмак на хлеб без масла намазывать надо.
Людмила с удовольствием выпила и поставила рюмку рядом со своей тарелкой:
— Прости… Не забыл, как мы с тобой в парке на морозе целовались и портвейн пили "Лидия". Ты меня уговаривал к тебе в общежитие поехать. Я боялась все застудить — на мне белье шелковое было… Заморожу придатки — и ты на мне не женишься. Знала зачем зовешь и хотела, а боялась.
— Ты больше боялась, что Женька рыжая меня уложит… Зря боялась! Давай по-второй. Сегодня не только можно, но и нужно!
— Но ведь уложила. Она всем на курсе хвалилась, что с тобой у нее серьезно.
— Заяц тоже хвалился, что волку хвост отгрызет… Мне с тобой повезло: и хозяйка, и любовница, и умница-красавица. Все по Фогельсону!
— У меня голова поехала, — сказала Людмила. — Утром посуду помою.
Прижимаясь к знакомому телу, Людмила спросила:
— Ты говорил, что тебе предлагали по контракту на пять лет в Канаду?
— С моим послужным списком к империалистам уезжать — это авантюра. Я ведь партбилет так и не сдал. Столько лет взносы платил — пусть память хоть останется. Двенадцать лет я протоколы подписывал… Хоть кто-нибудь деньги предлагал?! На Старой площади[2] серьезные люди сидели… Такая мощь! В одночасье все рухнуло… Ну и времена!..
— Когда мы в Норильск собирались, а я боялась, ты что сказал: " Мужчина до тех пор мужчина, пока способен на подготовленную авантюру". В Канаде зима наша, а птички на всех языках одинаково поют.
— И переждем этот бардак, хочешь сказать?
— Не бардак, а кавардак. В бардаке как раз порядок… Но, естественно, ты знаешь об этом только от меня.
— Ты мне еще анекдот про кровати в бардаке расскажи… А что в Канаде вечером буду делать? Здесь у меня лекции в институте, аспиранты.
— Скорее аспирантки!.. В бассейне собственном плавать… Что мужики настоящие с бабами делают?! Я еще хоть куда — сам говоришь… В талмуде написано: "Согрейте в кровати сердце жены приятной беседой и соблазнительными словами…"
— Ну что ж, придется в Канаду талмуд везти и по вечерам не лекции читать, а мужской мудрости учиться.
— Скоро юбилей!
— Какой?
— Ничего вы, мужики, не помните! Тридцать пять лет, как я стала твоей. Я встретила недавно Женьку рыжую…
— А как у нее жизнь сложилась?
— Три раза сходила замуж… Не родила. Собирается опять.
— Где будем отмечать?
— Дома. Я приготовлю все и очень красиво оденусь — и сверху, и снизу.
— А я портвейн настоящий, португальский, принесу. Устроим праздник по полной программе…


Через полгода Хохловы стали готовиться к отъезду. Утром, провожая мужа, Людмила поправила ему галстук и, как всегда, поцеловала. От нее пахло дорогими утренними духами.
— Пусть Ванька к нам переедет — ребята в разных комнатах разместятся. Сонечке уже бюстгальтер купили. А у Толика и так места хватит.
— Я сегодня на работу не пойду. Водителя предупредил, чтоб не приезжал за мной. В посольство сам поеду. Ключи и техталон на месте?
— Как всегда. Я туда днем их положила, когда из бассейна вернулась.
— Письмо из университета Торонто пришло. Приглашают. Меня посол ждет.
— А ты говорил нечего делать. Меня не забудь только. А талмуд все равно перед сном читать будем… особенно важные разделы, — Людмила кокетливо покачала головой.
— Надо составить список книг, которые возьмем с собой. В чужой стране, я слышал, проблема семейного стресса актуальна.
Из прихожей раздался звонок.
— Это сантехник. Я вызывала. Пусть перед отъездом все проверит. Открой, а я оденусь. Надеюсь, в Канаду без меня не поедешь? Профессора, лауреата и мужика сразу и без талмуда оприходуют. Канадские хохлушки ядреные… Пампушками и салом тебя завлекут.
Пожилой худой мужчина в длинном плаще стоял на лестничной площадке:
— Сергей Хохлов? Я Николай… Не ожидал…
Мужчина, не дожидаясь ответа, энергично плечом оттеснил хозяина и, задев его рюкзаком, вошел в прихожую.
— Пригласишь, брат?
— Проходите, — Хохлов растерянно рукой показал на дверь в кабинет.
— На "Вы", значит… Лады!
Из кухни донесся голос Людмилы:
— Кто там, Серёжа?
— Это ко мне, — громко ответил Хохлов. — Мы у меня поговорим.
Войдя в кабинет, гость уверенно направился к окну и, отодвинув портьеру, оглядел двор. Потом оглянулся и, прищурившись, посмотрел на Хохлова:
— Не слабо живешь, брат!
— Не жалуюсь.
— Разговор есть. Присядем. Давно, чай, не виделись!
— Лет пятьдесят.
— Да нет, пятьдесят четыре года и сто семнадцать дней, а точнее суток.
Гость подошел к креслу, стоявшему у письменного стола, постучал пальцами по шахматной доске:
— На что играешь?
— На победу.
— А я больше в буру[3] или очко — на интерес.
Только сейчас Хохлов обратил внимание, что на правой руке гостя указательный и большой пальцы срослись. А лицо было в оспинах. "Это брат Коля — сомнений не было!"
Гость спокойно снял рюкзак и плюхнулся в кресло, расслабленно вытянув ноги. Потом оглядел стены и показал рукой на боксерские перчатки, висевшие на ручке книжного шкафа.
— По-серьезному или для понта?
— За институт, когда учился, выступал… Теперь иногда в зал хожу с молодежью размяться, чтоб совсем не забыть.
— Помнить надо, что умел по первости… У меня тоже учеба была… Разная… Ты присаживайся, брат. По-быстрому не сладим… Дело серьезное!
— Я у себя дома. Что за дело?
— Вишь, как! Я к брату с открытой душой издалече, а он, вроде, и не рад. Забыл, как тебя в детдоме величали?..
— На память не жалуюсь.
— "Хлюпой" звали. Чуть что — в слюни. Не хохлись ты, Хлюпа. Не каждый день кровник является!
— Детство не хотел бы вспоминать. Мало радости было.
— Что так? Али нынче уже не Хлюпа?.. Перчатки повесил, чтоб очко у других мокрым стало?
— Ты хоть бы написал, где тебя искать?
— Адреса больно разные были. А вдруг не приветил бы ты брата?.. Давай хоть обнимемся!
Николай встал, расстегнул плащ и развел руки. За поясом у него торчала рукоятка пистолета. Хохлов вздрогнул:
— Ты чего театр пришел устраивать?
— Я в клоунах не ходил. И здесь не за подаянием объявился… Сдается мне, что ты России толком не видел. А она, матушка, большая и неровная. На экскурсию позвать хочу… А это… — Николай медленно вытащил парабеллум, — братка[4] мой… нареченный. Ты присядь, я тебе историю одну поведаю.
Хохлов, сохраняя спокойствие, сел за свой письменный стол и придвинул к себе телефонный аппарат. Николай усмехнулся:
— Зря! Фарт и дальновидность мимо меня не ходят… Директора детдома однорукого помнишь?
— Помню! У него сапоги всегда скрипели и палец большой за ремень засовывал… От него одеколоном сильно пахло… Он Эдика из старшей группы усыновил, которого потом убили.
— Видать, Бог тебя и вправду памятью не обидел. Мы с Эдиком вместе доппитание к хавке тырили. Он мне в подвале этот отцовский парабеллум показал и обещал дать по воронам пошмалять, если я ему сосать буду. И если вякну — тебя кокнет. А когда директора в госпиталь свезли, он за дровяной склад позвал. Вынул парабеллум, две обоймы к нему полные и поманил: отсосешь — нашмоляемся. Там пилорама работала, пока шумит — мы шмоляем. Магазин выпустили весь. Я в ворону попал. Он предложил вторую обойму зарядить, если я еще раз исполню… Ну короче, я в голову этой гниде, а потом в глаз. Страшно стало, одно дело — ворона, а тут… Братку с патронами сховал и ждать стал. Когда в детдом менты явились, кто-то вякнул, что я с Эдиком в прятки играл… А после колонии один "Духовой"[5] на воспитание взял и в дорогу красивую благославил. Братку с собой брал на все дела. А потом решил — пусть крови лишней на нем не будет… Вот и вся песня! Четыре ходки в длинную… До тебя я стучаться не стал.
— Что так?
— Радовался, как ты по лестнице карабкался… марать не хотел. Каждому бог нужный свет в семафоре зажигает… А теперь должок за тобой мне привиделся.
— Какой?
— На экскурсию вместе поедем. Там расклад будет.
— В другой раз… Я неподготовленные авантюры не признаю. Уезжаю я надолго… по делам.
— Может, я всю жизнь готовился. Обижаешь, брат! Хоть и фартовый я, но тоже по уму люблю все делать.
Николай нагнулся, достал из рюкзака глушитель и стал деловито привинчивать его к стволу парабеллума:
— Глушак этот умелец знатный сделал… Время, брат, штука скользкая. Что откладывать? Поездочку твою, Хлюпа, придется отложить… на неопределенное время, — уверенно сказал гость.
— Не стращай! Не из пугливых. — Хохлов встал. — У меня свои планы. Я их не собираюсь менять!
— Пугать не наше дело! — Николай сунул пистолет в карман.
Открылась дверь, и в кабинет вошла Людмила с кошкой на руках:
— Я чай свежий заварила и пирожки подогрела.
— Скажи родственнице — снохе моей, чтоб в разговор братьев не встревала, — жестко и спокойно сказал Николай.
Людмила в испуге отпустила кошку, та спрыгнула и стала тереться о ноги гостя. Он отбросил кошку ногой, выхватил пистолет и навскидку выстрелил. Кошка отлетела, на стене растекалось кровавое пятно. Людмила качнулась, побледнела, закрыла рот руками и упала.
Хохлов некоторое время смотрел на бьющуюся в конвульсиях тушку, потом бросился к жене, встал на колени и приподнял ее голову. Николай спрятал пистолет и подошел к Хохлову:
— Оклемается. Не всяк и мужик на кровь смотреть обучен. Тренировка нужна! Короче, брат! Мое предложение остается в силе.
Хохлов, демонстрируя хладнокровие, повернулся к гостю:
— Квартира под охраной.
— Я, брат, столько автоматов и псов видел.
Николай медленно подошел к Хохлову и неожиданно носком резко ударил его по печени. Давясь от боли, Хохлов отпустил голову жены:
— Что же ты делаешь, гад!
Гость промолчал, потом сложил обе кисти в замок и жестко с придыханием стукнул Хохлову по затылку. Тот рухнул.
— У нас, брат, свой бокс. Без перчаток — ручонками… Иногда по суровой необходимости приходится… Гладко-то у дураков.
Гость сел на Хохлова, за спину заломил ему руки, вытащил наручники и ловко застегнул их. Потом подошел к Людмиле и взял ее за подбородок. Она приоткрыла глаза.
— Быстро встанем и у батареи ручки протянем родственнику.
Людмила беззвучно выполнила команду. Николай достал нож и отрезал телефонный шнур у аппарата на письменном столе:
— Я по второй ходке на зоне с одним боцманом о жизни по ночам ворковал. У нас шконки рядом были. Полезный человек! Он меня морские узлы учил вязать.
Гость привязал обезумевшую женщину к трубе.
— У нас есть деньги, — произнесла она, всхлипывая. — Что вам надо?
— Через них, — гость поднял растопыренные пальцы, — бумаги столько прошуршало, сколько тебе и не снилось, родственница, хоть брат мой и большой начальник. Этот узел, милая, развязать — фокус надо постичь. А тебе зубки беречь надо!
Хохлов пришел в себя и подергал плечами:
— Ты паскудняк!
— А ты, Хлюпа, видать в женщинах толк постиг. Какую красивую выбрал. Небось в койке клопов не давила!
— Будь мужчиной и не хами, — строго сказал Хохлов. — Здесь не зона!
— Прости, брат, ты сам напросился. — Николай повернулся к Людмиле, — Тихо себя веди, а то рот алый с зубками перламутровыми кляпом заткну. Насморк случится — чем дышать будешь? Второй телефонный аппарат где?
— На кухне, — Людмила с ужасом смотрела на гостя.
— Ну и ладушки-оладушки. Отдыхай, родственница, а у нас с братом дела географические… и дальние.
Николай неспешно надел рюкзак, потом подошел к Хохлову и помог ему встать:
— На кухню заглянем. Полотенце в дорогу надо взять. Мы люди предусмотрительные!
На кухне Николай оборвал шнур от телефонного аппарата. Потом взял кухонное полотенце, обернул его вокруг рук брата и обвязал поверх шнуром:
— Так приличнее будет. Сейчас, Хлюпа, выйдем на свет божий… На спусковом крючке палец… Ученый я и алгебру с геометрией давно постиг. Очко у меня крепкое!
Николай открыл входную дверь и выглянул:
— Ну с богом! Без нервов, брат!— Он захлопнул дверь и толкнул в спину Хохлова.

У подъезда стояла обшарпанная грузовая "Газель".
— Садимся молча. Извини, что колымага не по чину… Заждалась Россия-матушка своих сыновей. Ей все в ровную: хоть Профессор, хоть Деловой!
За рулем сидел щуплый представитель бывшей Советской Азии. Он искренне обрадовался и завел двигатель:
— Сказал совсем мало-полчаса ждать. Давно сижу.
— Брат между нами сядет, у него руки болят, — Николай втиснулся на сиденье и захлопнул дверцу. — Ну, Самарканд-Узбекистон, по Калужскому шоссе поедем. Знаешь?
— Знаю, почему не знаю.
Когда проехали под Кольцевой, Николай достал из бокового кармана фляжку:
— Без микстуры нутро горит. Тебе, брат, не предлагаю. Настойка больно пахучая. Привычка нужна. Знахарь таежный облагодействовал. Жаль кончится скоро.
Николай сделал пару глотков, прокашлялся и громко сказал:
— Как в Самарканде рыбки?
— У нас мала рыба.
— Девушки у вас, спрашиваю, красивые? Небось и ночью неленивые?
— Очень красивые. Зачем спрашиваешь? Деньги надо. Нет деньги — нет жена.
— Строго у вас… Я подремлю пока. Как семьдесят седьмой километр проедем, толкни, Хлюпа. Может, сон красивый увижу.
Через час они свернули на разбитую дорогу. "Газель" скрипела и дергалась, попадая колесом в яму.
— За поворотом мост и озеро. Там остановишь. Нам с братом отдохнуть надо. Воздухом подышать. У него сильно руки болят.
— Подвеска старый. Сломаться будет.
— К озеру подрули поближе, я твою подвеску посмотрю. Домкрат есть?
— Есть. Деньги нет, чем платить.
— Я тебе сам заплачу — хорошо довез. Мы народ благодарный, к добру чувствительный дюже!
"Газель" остановилась у самой воды. Николай вышел из кабины и помог спуститься брату. Хохлов стоял и в полубредовом состоянии озирался. Он никак не мог связать себя с происшедшим. "Это был какой-то страшный сон. Что с Людой?.. Где он — неужели это наяву?".
Николай присел на корточки у заднего моста:
— Сюда, Самарканд, домкрат ставь и доску подложи, а то земля мягкая. Домкрат провалится.
Узбек стал устанавливать домкрат. Николай приставил парабеллум к затылку узбека. Раздался хлопок. Несчастный упал лицом на доску.
— Ну вот и ладушки-оладушки!
Хохлов стоял с раскрытым ртом. Николай подошел к нему и снял наручники:
— Ну что, Хлюпа? Теперь кровь на тебе. Возьмут — тебе одну ходку подарю как кровнику, и на кич[6] близнецами[7]… У меня последняя ходка будет. А у тебя — как сложится… Стало быть, ты теперь двойной мне кровник… Узбека хоронить по-морскому будем. Домкрат привяжем. У него еще детей нет. Все греха поменьше.
— Тоже мне праведник херов, — Хохлов с трудом приходил в себя.
— Не скажи! На сковородке можно жариться с маслом, а можно без. Полотенцем обвяжи ему голову. Приличнее будет… Поедем дальше, там болото большое. Засосет к утру товарку нашу… Ты пока ноги не делай. Я тебе расклад дам, а там обмозгуем. На что две думалки?! Твоя небось за три пойдет!

Хохлов автоматически передвигал ногами и не понимал, что с ним происходит. К вечеру братья подошли к полузаброшенной деревне. В нескольких домах светились окна.
— К крайней двигай. Береженого волки боятся. Может, здесь и заночуем. Глянь на жизнь простую, — Николай усмехнулся.
Хохлов подошел к окну и заглянул:
— Старуха картошку чистит.
Николай вздохнул, осмотрелся и спросил:
— Откуда взялся наш хлеб второй, знаешь, Хлюпа?
— В середине шестнадцатого века в Европу завезли, а в Россию в семнадцатом. А как продукт культурного земледелия возделывать начали в Южной Америке. Когда — не помню.
— К святым просвещенным пойду. Ты мне к знанию большое приобщение сделаешь… Ученье свет, а неученых тьма тьмущая! Я к знанию интерес имею!
Умывшись во дворе из ведра, братья сели за стол…
— Скоро картошечка поспеет, мои милые. Вы мне сколько заплотите?.. Намедни участковый заходил, документы проверял. Я ему хлеба с салом дала, — десяточку оставил.
— Нехорошо, старая, пугать нас. Какой тут участковый!— Николай беззлобно погрозил старухе пальцем.
— У меня сын в городе живет, он три года за пьянку отсидел. Вот милиция интересуется. Я сыну пенсию отдаю, чтоб в сохранности.
— А нас, старая, не боишься? — Николай достал фляжку и глотнул. — А вдруг мы разбойники?
— Чего мне бояться? Брать у меня нечего. А для утехи не годна уж. Погадать на здоровье могу.
— На картах гадаете?— вмешался Хохлов.
— И на глаз могу. Вот у тебя, — старуха посмотрела на Хохлова, — кость крепкая и кровь чистая.
— Про меня что скажешь? — Николай посмотрел на брата. — Только правду вещай, старая. А то обижусь, — Николай постучал костяшками рук по столу. — Я неправду не уважаю!
— На погосте, может, еще ты меня ждать будешь? — прищурившись, ответила старуха.
Похоже, она поняла, что ей беды не будет и успокоилась.
— Веруешь?— Николай прокашлялся, встал и подошел к иконке, укрепленной на печке.
Старуха изменилась в лице и стала разглаживать юбку на коленях. Николай снял иконку, там был небольшой проем. Он засунул туда руку и вытащил сложенный пополам и перевязанный бечевкой толстый бумажный конверт, завернутый в полиэтиленовую пленку.
— И много здесь? Не дури, старая, откуда берешь? — спросил Николай грозно.
— На похороны собрала.
— Не боись, старая! Нам твоя заначка не в усладу! А помрешь, кто про заначку знает?
— Соседка… Как закон, тогда еще, супротив самогонки вышел, старый участковый меня настиг. Я еще молодуха была. Мы с ним поладили: ему стакан и удовольствие, а он молчок. Потом его убрали, а он другому передал уговор наш.
— По полной программе? — спросил Хохлов с улыбкой.
— Новый-то совсем не потреблял.
— Значит, отмечался по двойной программе. Сразу или с перерывом? Крепкий мужик, видать был, — сказал Николай. — Раньше, что здесь у вас было?
— Колхоз был… Потом деловые приехали, пайки какие-то, леший их знает, собрали… И заглохло дело. По сто рублей дали.
— Паи на землю, наверное, — сказал Хохлов.
— А бес его знает… У нас хор был. Я с председателем пела…
— Небось не только пела? — покачал головой Николай, — И куда делся председатель — сокроватник твой?
— Убили его те деловые. Никого так и не словили.
— Ну будет стращать нас, полюбовница власти и начальства! В койке, видать, не халявничала! Тащи картоху. Может, и выпить чего поищешь в подвальчике? Только не пудри больше нам мозги, гадалка.
— У меня тут самогону для добрых людей осталось. Вы уж меня деньгами не обидьте!— старуха явно осмелела.
Она дала им два вонючих порванных тулупа и разрешила переночевать в горнице, а сама устроилась на печке.
Обоим не спалось. Они лежали молча. В голове Хохлова крутилось все как в калейдоскопе. Когда стало светать, Николай тихо сказал:
— Давай, брат, выйдем — подышим. Я тебе диспозицию изложу, чтоб ясность была, а я в понятке жил. Короче инвентаризацию полную нашей будущей жизни проведем.
Они сели у сарая на топчаны.
— Я в розыске, слинял из тюремной больнички. Если меня возьмут — сам понимаешь, в отказ по узбеку не пойду. Два шанса у тебя: меня собственноручно к святым или вместе идти и охранять. Завалишь меня — твой фарт, но с кровью брата дальше жить будешь… Дойдем — по-честному твой путь укажу… А теперь, Хлюпа, на свежем воздухе, без фаянсового удобства, рекомендую в одиночестве подумать над моими словами.
Николай щедро отблагодарил старуху и пообещал на обратном пути навестить ее:
— Придержи для нас микстуру, старая, а язык свой длинный и болтливый за икону спрячь! А то вольные люди отрезать задумают.
— Мы с понятием, — деловито и спокойно сказала старуха, потом аккуратно пересчитала деньги и перекрестила гостей.
— Ну, в путь, кровник, — Николай поднял рюкзак и закашлялся. Потом достал фляжку, глотнул. — Еще на пару раз микстуры осталось.

Они молча шли по тропинке рядом с дорогой. Изредка мимо проносились автомобили, чаще грузовые, обдавая их пылью. Николай оглядел брата и ухмыльнулся:
— Роба твоя помялась чуток и запылилась!.. За жену не тащи обиду. Другого выхода не было.
— Надо было предупредить… Я бы костюм для рыбалки взял, — задумчиво и примирительно сказал Хохлов. — В таких ботинках далеко не уйду — шнурки вот-вот порвутся.
Мысль о том, как строить свои отношения с Николаем сверлила мозг Хохлову.
— Не горюй, братан. Посетим магазин типа сельпо — прибарахлишься. Я за тебя в ответе. Стало быть, финансирую… Или ты по-большевистски… за экспроприацию? Поддержу, хоть и не партейный. — Николай усмехнулся. — Молодость вспомню.
— Как у тебя все просто…
— Сложно, когда жизнь из окна кабинета или машины видится… На станции рекогносцировку один проведешь… Нет ли ко мне интереса?
— В каком смысле?
— Объявления на розыск. А на тебя еще рано. Ларек с харчами увидишь, огляди по хозяйски… Два билета возьми до конечной. В восточном направлении, естественно. Географию-то еще не забыл, в кабинете сидячи?! Скажешь, мол, инвалида-отца везешь, еле ходит.

Возвращаясь со станции, Хохлов даже похвалил себя, что способен хладнокровно и системно оценивать бредовую несуразицу, в которой оказался, что не искал возможности связаться с женой, которая при ее эмоциональности могла усугубить эту фантасмагорическую ситуацию. В своих мыслях он подошел к месту, где его ждал Николай, и, увидев сидящего на пеньке мужчину в кепке, спортивной куртке и очках, вздрогнул. Но, узнав брата, с деланной исполнительностью доложил старшему о выполнении задания.
— В поезде при маскараде поеду, — сказал Николай и встал. — Клифт мой, фасона плащ, дюже модный, накинь, робу твою беречь будем — вдруг к празднику какому попадем. За харчами здесь не пойдем.
В поезде они дремали. Выйдя из вагона сразу пошли в сторону шоссе.

Вечерело, когда Николай остановил старенький "Пазик", в котором ехали строители. Они возвращались после года напряженной работы на строительстве торгового центра в Подмосковье. Строители были навеселе и нестройно пели по-татарски. "Пазик" потряхивало. Бригадир — пожилой татарин — подошел и сел у прохода рядом:
— Последний раз пьем. Дома нельзя… Мусульманский закон… Куда собрались, уважаемые? К нам в Бугульму?
— Дальше, — спокойно сказал Николай.
— Ринат, принеси перепечи и выпить гостям. Это беляши по нашему, — уточнил бригадир. — Такой красивый центр построили, люди придут — нам уважение.
Бригадир обернулся и громко что-то сказал по-татарски. Высокий молодой красивый татарин в фетровой шапочке фиолетового цвета принес пакет беляшей, бутылку водки и три алюминиевых складных стаканчика.
— Мусульмане, иудеи, православные! Ну какие строители без керосина, — доброжелательно сказал Хохлов.
Они выпили и взяли по теплому беляшу.
— Еще бери… Раньше дома работы много было, теперь везде ищем. Никогда не знаешь, что завтра будет, — сказал бригадир спокойно и повторил вопрос.
— Вот с братом землю выбирать едем, будем дом строить, хозяйство заведем, — улыбнулся Николай. — Мы люди работящие, простые!
— Мало похожи, — бригадир недоверчиво перевел взгляд с Николая на Хохлова.
— Жили далеко друг от друга. У русских семья не такая как у вас. Нам учиться у вас надо, — сказал Хохлов. — У вас детдомов мало!
— Иногда надо посмотреть на жизнь обратно, — задумчиво произнес Николай и слегка толкнул плечом Хохлова.
— Как обратно?— удивился стоявший с бутылкой и пакетом белящей в руках Ринат.
— Живет человек, живет… Дети, работа, жена. Думает все в ажуре. — Никому не должен! А тут приходит один и говорит: "Должок отдай, дорогой".
Неожиданно "Пазик" резко остановился, Ринат выронил пакет. Он выругался по-татарски, нагнулся и стал собирать рассыпавшиеся беляши.
— Вишь, как в жизни… раз и стоп!— спокойно сказал Николай. — А что дальше?.. Всяко может быть!
Послышалась громкая речь. Все обернулись. В салон вошли четверо в спортивных костюмах. Первый держал перед собой обрез от охотничьего карабина, в руках остальных были обрезки водопроводных труб. Николай незаметно расстегнул куртку, быстро вытащил из кармана парабеллум и заткнул его за пояс спереди.
— Обосрался что-ли от счастья?— ухмыльнулся бандит с обрезом и ткнул стволом в спину Рината.
— Да что вы, ребята? Мы ж работяги! — встал один из строителей.
Бандит вскинул обрез и, не целясь, выстрелил. Говоривший схватился за плечо.
— Значит так, водопроводчики-сантехники, молча достали бабули и в пакет… Вась, подскажи, куда класть. Кто вякнет, яйца враз отшибу.
Вася шел по проходу, держа в руке пакет, и ударом трубы по шее или спине приглашал к активному жертвоприношению.
— А ты кто, электрик? — бандит с обрезом повернулся к Николаю и приставил к его шее ствол.
Николай, улыбаясь, встал, широко разведя в стороны руки. Полы куртки разошлись. Увидев рукоятку пистолета бандит попытался перезарядить карабин, но не успел. Николай левой рукой отбил ствол в сторону, а лбом резко ударил в переносицу угрожавшему. Тот вскрикнул, выронил карабин и, согнувшись, схватился руками за лицо. Николай сложил кисти в замок и сильно с придыханием ударил бандита по затылку, подняв колено. Тот повалился в проход и замер. Николай поднял карабин и, взяв за ствол, прикладом придавил лежавшего к полу. Потом выхватил пистолет и приказал:
— Всем лежать, сучки корявые. Завалю как легавых… Брат, возьми волыну[8]. Уходим.
Николай выдернул из рук Васи пакет с жертвоприношениями, вынул пару кошельков:
— Это гонорар… Бывайте, однополчане. — Он засмеялся. — Аккуратнее с оккупантами-экспроприаторами, чтоб не обоссались от счастья. Свинца жалко, а то перешмолял бы как собак бешеных.
Братья шли по проходу. Последнему, лежавшему у входа, Николай выстрелил в ногу. Тот вскрикнул.
— Извини, не могу убрать, коли не шмальнул… Ну так, друзья-водопроводчики. С вшивотой приблатненной сами разбирайтесь. У нас свои дела… Да и времени в обрез.
Они вышли из "Пазика". Хохлов шел за братом как пьяный.
— Дай волыну, — приказал Николай.
Он прострелил три колеса, удостоверился, что патронов больше нет, разбил карабин о последнее колесо и ухмыльнулся:
— Зачем тебе фарт из моих рук давать… Пойдем, Хлюпа!

Братья свернули в лес. Неожиданно Хохлов подвернул ногу и, корчась от боли, сел на землю:
— У меня голеностопы… "привычный вывих" называется по медицине. В футбол играл в институте.
— Давай руку, Пеле. Не такой уж ты и здоровяк, как бабка щебетала.
— Я посижу малость. У меня это быстро проходит.
— Вижу, что пургу не гонишь… Здесь сыровато. Прихватит — тебе фарт как два туза. Место посуше выберем.
На пригорке они сели рядом. Неожиданно Николай схватился за горло и стал, захлебываясь и отхаркиваясь кровью, кашлять. Он скинул рюкзак и опустился на колени:
— Растегни, — сквозь приступы рвоты и конвульсии прошептал он, дергая себя за ремень.
Хохлов вытащил парабеллум и отпустил ремень. Держа в руках пистолет, он стоял над братом, не зная что предпринять. Постепенно приступ ослабевал. Николай откинулся на спину и закрыл глаза. Конвульсии прекратились. Спустя пару минут он открыл глаза:
— Первый раз крепко так мутузило. Вроде полегчало, — побледневший Николай вытер пот со лба и, показав рукой на пистолет, который держал Хохлов, спокойно сказал, — что путевочку мне не вручил и свой фарт не словил?.. Не просто, Хлюпа, в лежачего шмальнуть… Али кишка тонка? Жизнь-то, брат, не диссертация!
Хохлов протянул брату пистолет и спросил:
— Идти сможешь?
— Чуток отдышусь… Похоже там поселок, — Николай показал рукой направление, — там огни горят… Ты когда-нибудь тушил пожар в душе?
— Тушил… пошли, пожарник, — многозначительно ухмыльнулся Хохлов и помог надеть рюкзак брату.
Около крайнего дома стоял столб, на котором раскачивался тусклый фонарь.
— Ну вот и провиант нам судьба заготовила. Замок на щеколде, стало быть, нас ждут… Ваши главные как наставляли: грабь награбленное. По-ленински-сталински действовать будем. Вон доска — неси голубу.
Братья сортировали продукты.
— Быстро ты дело, Хлюпа, освоил… А может, темнишь — специальность имеешь, а мне фраера битого[9] гонишь? — Николай громко засмеялся. — Тебе по другой специальности идти надо… В авторитеты быстро выбьешься. Я словечко замолвлю… Родимую по полной грузи… Понадобится и самим, и людей угостить.
— Я слышал, что ворам в законе нельзя участвовать в делах, иметь материальные блага, семью. Они только от казны воровской живут… Споры разрешают.
— Закон ослаб… Много чужих звезды накололи… Мог меня в лесу закопать и концы в воду… Что не стал? Благородство — дело опасное… А самосохранение перспективное! — Николай усмехнулся.
Хохлов промолчал, откупорил бутылку и сделал пару глотков:
— Как такое люди пьют? Это ж форменный денатурат.
— Ничего, попривыкнешь! — Николай взял бутылку и, запрокинув голову, стал вливать содержимое в горло, ритмично пульсируя кадыком.
— Я так не смогу.
— Попробуй, — Николай протянул бутылку. — Освоишь, к чифирю потянешься.
Хохлов повторил упражнение, отдышался и сказал:
— Давай закусим, а то в голову ударит.
— Дело говоришь. — Николай отхаркнул кровавый сгусток.
Они допили бутылку и закусили с ножа свиной тушенкой.
— Как бы опять не прихватило… Рюкзак дальше ты понесешь. Мне тяжко будет, братуха!
— Давай постелю — отлежишься.
— Нельзя, на земле полежу — не встану. Пойдем в магазин. Там переночуем.
— Как в магазин?
— По очереди покемарим… Утром хозяйка придет, все объясним, втройне заплатим. Договоримся.
— А если мужик?
— Баба! Там сапоги у входа женские стояли и косынка на вешалке… И запах женский, — Николай засмеялся.

Хозяйка Люба оказалась разумной и сговорчивой. Она без скандала взяла деньги, навела порядок в магазине, навесила щеколду и повела братьев к себе домой. Николай периодически останавливался и тяжело кашлял.
— Что с ним?— заинтересованно спросила Люба.
— Брату отлежаться надо пару дней. Мы заплатим — деловито сказал Хохлов.
В доме было ухожено и чисто.
— Может наливочки с устатку — я сама делаю, кровь чистит… Меня тут ведьмой зовут. Насквозь людей вижу.
Она достала графин с темной жидкостью, быстро собрала на стол и наполнила небольшие граненые стаканчики.
— Как наливочка?— спросила хозяйка, оглядывая гостей.
— Больно сладкая, — тихо сказал Николай. — Мне бы прилечь. Скребет в горле, дышать тяжко.
Люба помогла Николаю лечь на кровать и вернулась к столу.
— Ты, я вижу, в историю попал. На душе пожар у тебя… Не знаешь, что делать. Оставь мне брата, я его выхожу — ему кровь успокоить надо. Одинокий волк он. А ты домой к жене возвращайся.
— Вы, Любовь, я чувствую, серьезная женщина.
— А я молода. Брат твой и проверит… Между вами черное было и кровь… чужая. Ты, видать, начальник!
В окно сильно постучали. Люба встала недовольно, подошла к окну, отодвинула занавеску и громко сказала:
— Федя, иди домой. Гости у меня. Завтра придешь.
Она вернулась за стол.
— Ухажер… Глазюки налил спозаранку, видать, кто-то угостил… Учителем у нас работал… Школу уж два года как закрыли. Теперь в поселок торфяников детей возят… Замуж зовет… Какой из него муж! Давай, еще наливочки налью. С тобой выпью…
Дверь затряслась от ударов.
— Я ему объясню! — Хохлов встал. — Настырный, хахаль твой!
— Не надо. Я сама. На кулаки полезет.
Они вместе вышли на крыльцо. Перед ними, качаясь, стоял худосочный пьяный мужик в длинных черных трусах, кирзовых сапогах и несвежей ковбойке.
— Дружище, чего расшумелся?! Видишь, родственники приехали. Погостим пару дней и уедем.
— Она моя женщина… Всех перетравлю как собак бешенных. А из нее Жанну д’Арк сделаю.
Неожиданно открылась дверь и на крыльце появился Николай. Он молча отодвинул брата и Любу, подошел к Фёдору и ногой ударил его в пах. Зажав руки между ног и вскрикнув, Фёдор встал на колени. Николай, не глядя на него прокашлялся, сплюнул и ушел.
Днем они все помылись в бане. До вечера Люба суетилась, обхаживала гостей. К вечеру Николаю стало лучше. Люба постелила Хохлову в прихожей, а сама в красивой ночной рубашке легла в кровать к Николаю. Она положила голову ему на грудь и провела рукой по лицу:
— Находился ты, устал от волчьей жизни. Оставайся, я тебя обихожу. У меня достаток есть, а мужика нет. Баба я сладкая — не пожалеешь… Деток нет, хозяйство, магазин есть… Я и за гадание беру…
— Это кто? — спросил Николай, показав на фотографию, приколотую к ковру над кроватью. — Твой бывший? Вроде не наш.
— Радж Капур. Фильм такой индийский — "Бродяга". Как ты! Вот хочу съездить в эту самую Индию по путевке. Хочешь вместе поедем, — засмеялась Люба.
Хохлов лежал на матрасе у входной двери и в очередной раз обдумывал, как выбраться из этой запутанной ситуации. Самое страшное, что он не испытывал никакой неприязни к Николаю, судьбой так жестоко наказанному за то, что когда-то в детстве заступился за младшего брата.
Его тяжелые мысли прервал запах гари, который тянулся от входной двери. Хохлов вышел во двор и пошел на запах. У сарая тлел комок пакли. Николай затоптал его и огляделся: "Небось это Фёдор. Несчастный человек. Даже сарай поджечь не смог!".
Утром, когда Люба позвала мужчин за стол, Хохлов рассказал про ночное происшествие.
— Пристроила его на торфоразработки. Сбег… Сдохнет под забором. Жалко — человек все-таки!
— Нам с братом отъехать надо. Дело сделаем и вернусь… — Николай помолчал и добавил с улыбкой, — коли живой буду.

У дома остановился "газик". Спустя минуту в дверь сильно постучались. Послышался командный мужской голос. Вместе с Любой в горницу вошел немолодой капитан милиции.
— Гости? Попрошу документы. Я участковый.
— Садитесь, — предложил Хохлов.
— Не положено. Документы предъявите, — повторил капитан.
— Ко мне гости. Что такого, Василий Иванович?
— Твой пришел, говорит, бандиты какие-то приехали.
— Ты чего, Иваныч, пьянь эту слушаешь? Он петуха мне красного чуть не устроил. Хорошо, мужики в доме были.
— Сейчас достану. Ты куда мой паспорт сунула? — Николай повернулся к Любе и глазами показал, чтобы она вышла с ним на кухню. — Коли власть хочет познакомиться, мы со всем уважением.
Люба и Николай пошли на кухню. Он быстро достал пистолет:
— Спрячь! Если что, пусть у тебя побудет. Договорюсь — возьму.
Люба молча сунула пистолет в нижний ящик кухонного стола.
Николай протянул капитану новенький паспорт.
— Васильев, значит, Николай Андреевич. А чего такой доку́мент свежий? Сам-то не молодой, чай.
— Старый выкрали. Беспокойно нынче.
— Ну хорошо, а ваш?— Капитан обратился к Хохлову.
— Я дома забыл.
— Торопимся мы больно с братом. Люди ждут… Конкуренция!— опередил с ответом брата Николай.
— А ваша фамилия?
— Хохлов Сергей Андреевич.
— А почему фамилии разные?
— У меня по матери, — быстро сказал Николай, — а у него по отцу. У нас родители разошлись, мы еще маленькие были. Померли они. Вот решили вместе с братом доживать. Землю нашли. Сколько Бог отпустит — рядом побудем.
Хохлову вдруг стало легко: "Может, сама жизнь решит все!". Задержут и разберутся.
— Ну чего ты, Иваныч, дурку ломаешь? Коля свататься приехал. Мне что до погоста куковать? Ты Клавку, а не меня взял. Чем я хуже была?.. А Федька заревновал — простая песня! Старый что ли ты совсем стал? Забыл, что бабе нужно? Я у печки жопу устала греть… Коля жить здесь будет. И проверишь, что тебе нужно. Распишемся — на свадьбу позовем.
Когда власть ушла, Николай подошел к Любе, обнял ее и восхищенно покачал головой:
— А то как и распишемся, Федьку куда определим?
— Магазин по ночам сторожить… от всяких. — Люба засмеялась. — Днем шляться меньше будет!
— А я куда?— засмеялся Хохлов.
— На свадьбе отцом посаженным, — засмеялся Николай и начал кашлять.
Вечером Люба несколько раз исчезала из дома, потом отозвала Николая на кухню. Они долго шептались.

Утром к дому подъехал старенький фургон, из кабины вышел водитель с сигаретой в зубах. Он открыл задние двери и повернулся к Любе:
— Давай, клиентов своих зови. У меня время в обрез.
Люба подошла к нему и протянула два пакета:
— Как договаривались. Один твой. Скажешь, что люди серьезные — я отвечаю. Лечиться один брат другого везет.
Во двор вышли братья и полезли в кузов. Откуда-то появился с букетом цветов Фёдор.
— Пришел извиниться, Любовь Петровна. Я вчера малость понервничал. У меня обиды нет. Сам напросился.
— Да ладно, Федя. Я зла не держу… Цветы где взял?.. Неужто в лес ходил?
— Сам собрал.
Люба взяла букет полевых цветов и помахала им отъезжавшему фургону.

Спустя час фургон подъехал к пристани, у которой пришвартовалась баржа со штабелями досок. Водитель передал пакет капитану — седому плотному мужчине в несвежем белом кителе, застегнутом на все пуговицы, и мятой фуражке с кокардой.
— Давай, зови… Они кто?— спросил он.
— Мое дело довезти. Люба сказала, что ува́жить надо. На лечение едут!
— Сутки пройдем, на берег высажу — хоть хворых, хоть здоровых.
Когда братья подошли к трапу, капитан позвал матроса, который стоял на борту у лебедки. Тот спустился.
— Переночуешь у боцмана… У тебя разместятся. Завтра сойдут. Таньке скажи, чтоб на довольствие поставила.

Через полчаса Николай и хозяин каюты разговаривали вполголоса. На маленьком столике еле уместились две открытых банки тушенки, ножи, крупные ломти серого хлеба, пучок зеленого лука и две поллитры водки. Иллюминатор был закрыт, по нему ползали жирные мухи, которые принимали участие в трапезе. Но беседующие не обращали внимания на мух. Хохлов сопел на верхней полке, периодически бормотал что-то невнятное и вздрагивал. Мерно стучал дизель.
— Давно бороздишь? — Николай постучал кружкой по столу.
Они чокнулись.
— А чем худо?! Концы отдал — концы взял… Борща нальют.
— Не темни. Коли харчами делимся, побазарить от души можно. На матросню не тянешь… Душняк у тебя!
Николай разделся до пояса. Матрос открыл иллюминатор. Повеяло речной прохладой.
— Я ж не пытаю, почему расписной, — матрос кивнул на татуировку, покрывавшую плечи и грудь Николая.
— Ты прямо как опер. Еще лампу поставь на стол… Хлопотал? — Николай поднял бутылку и налил в кружки. — Поделись от души, легче будет!
— А ты кто — меня исповедовать?
Мужчины сидели молча. Хохлов перевернулся на спину и стал храпеть.
— Брат! — Николай кивнул в его сторону и посмотрел внимательно на матроса. — Чего злобу носишь? Еще примешь?
Николай налил по полной кружке.
— Не откажусь, — матрос выпил и поставил кружку на стол. — Я на сухогрузе капитаном ходил. В ремонт поставили, а денег не дали. Тут времена пришли. Я кредит взял, выкупил железо, отремонтировался. Зарабатывать стал. Сын родился. Дом стал строить новый. Местные деловые предложили кругляг вниз возить, а обратно доску. Дело выгодное — в оба конца не порожняком. Сказали, документы на обратном пути сразу будут, короче — не было документов. Я уперся. Ночью у меня менты на борту труп нашли…
— Хомут какой повесили?
— Год процесс шел и четыре на зоне. Жена с долгами на адвокатов крутилась… Женщина она красивая, один умелец стал помогать. В общем, живут они, сыну за отца стал. Узнал я про их жизнь — совсем невмоготу стало. Ночью спать не могу, хавка в рот не лезет… Ноги сделал. А потом опомнился — всем все сломаю. Сыну я кто — коли покажусь?.. Короче, меня на эту баржу без документов до зимы взяли. На берег по ночам схожу, когда приспичит… А потом в каюте вою.
— А зимой?
— На дно лягу.
— А дальше?
— Не знаю! Каяться — дадут столько, что откинешься на зоне — меньше красненькой[10] не объявят… Адвоката приводили… У меня таких денег нет.
— Слушай, беглый, и молчи. Мне топтать недолго. Черно-белое[11] у меня чистое есть. Найдешь умельца, он портрет твой нарисует. Бабу нормальную возьми, вон их сколько на "бай-бай" просится. На глубинке осядешь — Россия большая!
Николай вынул паспорт и протянул матросу.
— Могу заплатить… не густо, правда! — матрос раскрыл документ.
— Не суетись. Я не пустой. У меня "вездеход". Брат пропуск хоть в Мавзолей — с Володей без ксивы полежать устроит, — Николай засмеялся.
Неожиданно у него начался приступ с конвульсиями. Проснулся Хохлов. Вместе с матросом они положили Николая на нижнюю полку. Скоро ему стало лучше. Хохлов поблагодарил хозяина и сказал, что дальше сам справится. Николай тяжело дышал:
— Ну что, Серый, видать курносая[12] заяву на меня подала… Ты кино "Бродяга" видел?
— Лет сорок назад.
— А я не видел. У него, бродяги того, женщина была?
— Была.
— Опоздал я, Серый!
— Мы еще твою свадьбу с Любой сыграем. Я цыганочку на ней исполню.
Николай захрипел, потом стал стонать и заснул. Хохлов всю ночь сидел рядом с братом и утром принес ему поесть. У Николая опять начался приступ, но к обеду он пришел в себя. В каюту зашел матрос. Он подошел к Николаю:
— Чем могу ответить?
— Семью заводи. У каждого своя дорога. Сына роди…
— Швартоваться будем. Идти сможешь?
— Не горюй, матрос… Курносая меня на берегу ждет… Красивая!

Братья медленно поднимались по узкой дороге. Хохлов поддерживал под руку Николая. Навстречу им шла пожилая женщина в черном платке и длинном черном платье.
— Уважаемая, нам бы в больницу поскорее, — обратился к ней Хохлов.
— Через парк пройдете — там больница. Здесь недалеко.
— А что музыка играет? — задыхаясь спросил Николай.
— По праздникам после службы народ с детьми собирается. А я в церковном хоре пою… В храме служу. Вон на горе стоит.
— Вид оттуда красивый, — мечтательно произнес Хохлов. — В старину знали, где храмы возводить. Сколько лет вашей церкви? Судя по архитектуре, она в восемнадцатом веке построена.
— Поболе будет. Нам три иконы Великий князь Кирилл, дай Бог ему память народная, пожертвовал.
Николай закашлялся и сел на землю:
— Отдышусь… А кладбище при церкви есть?— еле слышно спросил он
— Там нынче не хоронят. У нас в больнице главврач добрый, верующий. Он там и живет… Дай бог здоровья!
Женщина поклонилась и пошла, не оглядываясь.
— Достойное место… Что-то резко взяло… Воздух хороший… Что бродяга тот в кино пел? Хорошо, Серый, в праздник уходить… Вот и твой костюм пригодился… Хорошо, что шнурки не порвались, — улыбнулся Николай.
— Я уж и слов не помню. "Бродяга я…" вся страна пела.
— Это про меня… Не той дорогой шел я, Серый!

В больничной палате рядом с кроватью сидит Хохлов. Он полотенцем стирает с губ Николая кровавую пену.
— Амба мне. На груди, Серый, крест… Открой его.
Хохлов вынул свернутую фотографию мальчика лет тринадцати с грустными умными глазами.
— Читай, — еле слышно произносит Николай. — Там адрес, сын, тезка твой… В детдоме… Здесь недалеко… Боксу и шахматам учи… За кошару прости… Узбека… кровь на себя возьму.
— Держись, Коля, сейчас врача позову.
— Поздно, Серый!.. Меня сам закопай, братку под меня положи… со мной уйдет… Серёжа — кровь наша… За меня ему не говори… Ты отец… Жене твоей поклон низкий… Сын… У него на свадьбе цыганочку… Денег дай… все… чтоб у церкви рядом…

Людмила открыла дверь:
— Что так долго? Серёжа с обеда тебя ждет, расставил шахматы и отказывается без тебя есть. Пятница…
— Что делает?
— Узнал, что ты на похоронах Фогельсона и взял читать его книгу. Говорит, что хочет стать психологом и помогать людям сохранять семью в стрессовых ситуациях… Какие же дети умные нынче!
— Благородное и выгодное дело! Но теория и практика разные вещи, особенно в межличностных отношениях. Столько нюансов!.. Фогельсон считал, что самый надежный брак — второй, а сам своим женам счет потерял. Одна американка сказала, что в основе успешного брака простая истина: "Кормить этих мерзавцев надо". А в условиях существования теперь отделов кулинарии — это особенно важно. Женщины обленились готовить… Но это тебя выгодно отличает.
— И все, что меня отличает?
— Нет, конечно! Но вкусно поесть домашнее — большое дело.
— Как все прошло?
— Хорошо когда на похоронах много людей. Наверное, не меньше трехсот было. Два оркестра. Цветов гора… Человек десять выступало. Все его жены были… Накрой по полной программе и хлеба с салом не забудь… Помянем Фогельсона по-православному!

---

[1] М. М. Ботвинник — легендарный советский гроссмейстер, 6-й чемпион мира (1948–57, 1958–60, 1961–63), доктор технических наук, основатель школы юных шахматных талантов, работал над созданием компьютерной шахматной программы.

[2] На Старой площади размещался аппарат Центрального Комитета КПСС.

[3] Бура — тюремная карточная игра.

[4] Братка — пистолет (блатн.), в тексте употреблено в двойном смысле.

[5] "Духовой" — опытный, авторитетный вор (блатн.).

[6] На кич — в тюрьму, место отбытия наказания (блатн.).

[7] Близнецы — неоднократно судимые подельники (блатн.).

[8] волына — огнестрельное оружие (блатн.).

[9] фраер битый — опытный бывалый человек, не связанный с блатным миром (блатн.)

[10] красненькая — десятилетний срок наказания (блатн.).

[11] черно-белое — паспорт на чужое имя, фальшивое удостоверение личности (блатн.).

[12] курносая — смерть (блатн.).