Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия



Александр ДОБРОВОЛЬСКИЙ



Александр Добровольский родился в Смоленске в 1985 году. Окончил Смоленский государственный институт искусств. Работает сотрудником отдела искусств Смоленской областной юношеской библиотеки. Печатался в журналах «Слово/Word», «Нева», «Новая реальность», «Журнал ПОэтов», «Микролiтъ» и др., в газете «День литературы», альманахе «ЛикБез». Лауреат премии имени Анны Ахматовой. Призер Международного конкурса поэзии хайку на русском языке. Лауреат Литературной премии партии «Справедливая Россия».

От редакции
Дорогие друзья! Перед вами не просто новая публикация молодого поэта, лауреата премии имени Анны Ахматовой журнала «Юность» — перед вами протест против уничтожения настоящей поэзии воинствующими лоботрясами. Перед вами талант, дорогие читатели! Потому что «Талант — единственная новость, / Которая всегда нова!». Как сегодня необходима именно эта формула Бориса Леонидовича! И мы, обложенные со всех сторон мутными потоками сомнительного стихоплетства, открывая настоящую поэзию, еще и еще раз повторяем пастернаковский завет: «Нельзя привыкнуть только к дару…»


«Солнечный зайчик» поэзии


Человек, который назвал мгновенный кружок отраженного солнечного света солнечным зайчиком, был поэтом. Ведь в этом словосочетании сказалось сердце. «Заяц» — это о прыжке. Также — о том, что в движении фотонов от одной поверхности к другой он (или — она) почуял движение жизни, движение живое. Или же — в нем (ней) в этот момент оказалось достаточно жизни, чтобы вспышкой двух слов наполнить жизнью этот бросок света, мало того — приблизить к себе и очеловечить: соединить лучи могучего и непостижимого Светила, от коего зависит все, — с пушистым мелким животным, пищей! И приласкать: не «заяц» — «зайчик»! Впрочем, и солнечное пламя показалось в тот момент таким. «Солнечный зайчик» — это приручение тайны. В этом и безумие, и любовь — поэтому написал: сердце. А при чем тут тайна?! Что же, попробуйте обойтись без нее. В конце концов, разве вам не становится «мало»? Вы ведь сами начинаете выдумывать что-то там, где этого и быть не может?! Откажитесь от этого. С точки зрения биологии вы — овощ, лишенный корня. С точки зрения духа вы — овощ, лишенный шелестящей небом листвы. И только с точки зрения поэзии вы — тайна. Чувствуете ее?! Прыжок в сердце. Поэзия проявляется, делая свой выбор. Она, как и сердце, — жива стремлением расшириться, вместить, сочетать, умножить. Поэзия — та сила, которая непостижимым, неуловимым об- разом из двух зол выбирает добро. Суть этого действия я назову преображением. Прыгай-прыгай, «солнечный зайчик»!.. Гори, огонь.

Александр Добровольский


Библиотека


подумывая сменить
место работы,
перебираешь тех людей,
с которыми (так уже
произносишь) работал:
ну, просто люди,
не лучше, не хуже — других.
Просто люди, да,
на глазах у которых
прошли пять лет моей жизни
с половиной;
а неделю назад
вот Людмила Ивановна
при мне вспоминала меня же —
меня, каким был я в тот день,
когда в их отдел
зашел по делам —
задолго еще
до того,
как я к ним в отдел перешел.
Разница есть,
даже хочется сказать — есть как Бог.


Рембо
1.


снег повисает на земле,
словно сало
              на черном хлебе.
В костяшках пальцев
чувствуется пламя,
картофельное поле под землей.
Заливы треплет
легкий мотылек:
как изумруден
трепет мешковины!..

И малое склоняется
над великим.
Неугасимо.
(И синевы
сияющий порыв.)


2.


хорошо, что ночь беззвездна, —
и звезды чувствуешь,
как камешки в ботинке;
как ту хвоинку, что
прилипла к стельке
еще летом, —
а обнаружена была
уже зимою,
и это были:
именины сердца,
ведь мы тогда
ходили босиком, как молоко,
и солнца бабочек
скользили среди пальцев
ручьям подобных
звездных наших ног —
хвоинкою кружась,
чья колкость
                  по стопам
стремилась выше…
Размотай кроссовки — и
звезда оближет.
Солнцем, еще потным,
пурпурным солнцем


Подросток


Отвернуться? Бежать навсегда:
                               дыханием холодным
не пылинки сдую — лепестков лучинки, —
                                              отгоняя
от распахнутой тюли танцев твоих
лохматую
                  тень
                              свою
(лаешь? скулишь? — убью!)
вскрыв вены, воскреснуть путеводной звездой —
без страха омрачить тебя
          платком лучей
                                 стирать
                                               каждую
                                                            боль, в сосульки пальцев
скатившись струей бенгальской, оберегом...
В ангельской подмышке баюкать сон.
Останавливать времени бремя —
                                                на коленях,
в абажуре тишины.
неуловимые как мальки
                                       слезы
плещутся по сосудам тоски —
рвать повязки плотин
                                     с пекла млечной реки?
Ты?
— Молчи!
(Аспирин луны
                         шипит в лихорадке зари
прибоем
                неясной
вины.)


* * *


…и снова чья-то рука
бережно ставит на землю
хрупкое чудо снежинки
светящееся изнутри
как Богородица ставила
храм Покрова на Нерли:
и в дали
такой эфемерной
но исполненной сил белизны:
тот же самый алтарь
и сквозняк красоты
гладит в сердце сокровенную свечу
озаренным
на все длинноты пути
мгновением


* * *


каждой снежинке
снится сейчас
что она звезда
мы идем
вместе с этой метелью
время от времени
закрывая глаза


* * *


любуюсь
как тебя изнутри
словно по стеклу окна
стекают капли
дождя моего
озаренные твоим солнцем
и отсветы
тепло играют
на лице моем,
как ты преломляешься
в каждой капле —
ты нежишься в них,
а я вижу, не видя,
как твой позвоночник
изгибом уподобляется
чайке летящей,
преисполнен
гордости женской, той
единственной, что права,
рисуя абрис чела.


* * *


и синий вечер плыл дымясь сквозь веки
полуприкрытые, как речка с-подо льда;
вился дымок — но нет, не сигареты —
отставший локон, и шуршали поезда

из-под двери. Там в тамбуре молчали.
Кололся миг — на два, кружились тени их.
Волнисто и легко под веками бежали
слова, и цвел фонарь, что облекался в них…


* * *


каждым листом
прихотлива и тщательна
деревца крона —
как на столике зеркальном
только что выстроен
карточный домик.
А охватишь всю разом —
то старинная шляпка,
оперенная пером страусиным,
реющим вдоль главной ветви
как по отвердевшему ветру.
А дальше посмотришь —
корона.


* * *


хрупок мир,
и грубо-чудесен,
как ласточкино гнездо
под последним карнизом
высотного дома;
каждое мгновенье ветра
пробуют его на разрыв —
и только упругость слюны
удерживает песчинки в сцепленьи,
словно ладонью отводит
молнии, что небо крошат
слева направо, справа налево
как дворники чистят стекло лобовое
машины скорой помощи,
застигнутой ливнем средь ночи,
в погоне за жизнью отважной.

Так же вот общее сердце,
сердце сердец — как хотите,
сердце последней еще живой бабушки,
минувшее помнящей, — или
самой младшей сестренки в семье,
что будущее еще не забыла:
бьется тревожно и тихо,
как сон голубиный
за потолками, на чердаке;
и тишину ту соседи
разбавляют — кто слезами, кто спиртом,
кто спермой и стоном.


* * *


Стоят березы,
как морозные узоры,
стоят мгновенья.
Сплошная гжель,
когда бы
не шорохи дома —
как мысли,
вынимаемые из головы
и развешиваемые,
чтобы присниться.
И потолок, конечно, бел
от пасмурной звезды,
что канула под крышу.
Вот, серебряный экран
послушно гаснет,
и легкий дом — подпорка
всем
        морщинам
                             ночи.
И то, что ты
не видишь этих снов,
не значит, что они
себя не видят:
со всех сторон.
Один из снов —
крылатая мечта.


* * *


Сад лепит очертанья пустоты
внутри души.
                За жалюзями ребер
гул, как подтаявший кубик желе —
нервы пожимают
                зеленые аплодисменты под корами
стволов,
                что ленты шорохов
развевают.
Шатким кружевом скрипя,
сад падает сквозь ночь
                 площадкой лифта...
проваливаясь, сад —
                 нащупав точку сердца тишиной —
вгоняет ось Земли —
Ты.
Ты.
Ты.
Сад лепит:
          в глину пустоты
                                  как в старческие кости
втирает весну словно мазь
                                           острую. —
От земли отрешенный лепет.
Лепит
            подснежный
                                        трепет.


Из Томаса Морли


Чудесно и таинственно ранение любви.
Даже, Филиса моя сладкая, стрелы,
что в мое сердце яростно бьют, рикошетят,
превращаясь в розы, фиалки и лилии,
что аромата сладкого полны.
Чудесно и таинственно ранение любви.


ПОСЛЕСЛОВИЕ



Александр Добровольский: «Настоящие стихи возможны лишь тогда, когда есть искренность»


— Назовите имена поэтов, наиболее значимых для Вас, которых Вы перечитываете. — Александр Блок, Андрей Вознесенский.
Александр Блок умел смотреть и слушать прямо. «Прямо» здесь означает — не приукрашивая и не умаляя. От этих же качеств — его голос, постоянно прислушивающийся к себе, сурово проверяющий себя. Но ведь для того, чтобы не приукрасить что-то, как было бы легче, надо иметь в себе достаточно силы стремления, которая бы преодолевала другие естественно возникающие побуждения. И та же сила требуется, чтобы не умалить то, что, сравнительно с другими событиями твоей и современной тебе жизни, вызывает мучительное чувство диссонанса, разлома. Можно бы попытаться, конечно, заполнить этот разлом. Но для Блока это значило вывести себя за пределы современности, он же ощущал и нес груз кровного родства с нею. Поэтому одной из составляющих его тяги, его силы стремления было стремление к будущему, ибо только в будущем Блок мог видеть надежду на перемены к лучшему не только в своей жизни, но и в жизни своего народа и мира в целом. Ведь, будучи сыном великой культуры, он воспринял и ее главную цель — целостность, единство, но не в его силах было соединить то, чему еще не пришло время соединиться. Однако, думаю, Блок сполна внес свой посильный вклад — прямо пропорциональный своему стремлению, жажде света, если хотите.
Андрей Вознесенский. Ибо тот драйв, с которым он писал как о хорошем, так и о плохом в жизни, говорит о том, что он и в том и в другом чуял чудо самой жизни, ее движение, то, что она непрерывно рождает что-то, кого-то. Он любил образ соловья, переняв его у Пастернака. Так вот, соловей ведь не знает, что будет дальше, но поет, в восторге уже перед тем фактом, что нечто происходит. В конце концов то, что что-то с нами сейчас вообще происходит, — разве это не чудо?! Даже смерть в его поздних стихах — это событие жизни, а не ее конец.
— От чего, на Ваш взгляд, в наибольшей степени зависит будущее, судьба страны?
— От того, насколько удастся людям приблизительно моего поколения передать те крохи нового, которые мы наработали (те, кто наработал), своим детям, вообще следующему поколению, добавив какое-никакое ощущение преемственности, связи с основными мечтами человечества, а также определенный опыт выживания — как сохранения в себе самого главного.
— Ваши жизненные цели?
— Жить без вранья и унижения. Мечтать о красивом и лучшем. Любить без амбиций. Понимать других, как они есть, а не так, как мне в данный момент удобней. Работать с отдачей и человеческим теплом. Дышать во всю ширь легких. Не убить. Я не имею в виду убийство физическое — но мы слишком легко и бездумно наступаем на Поэзия цветки чужих чувств, без умысла — походя, раз плюнуть. Видимо, как внутри — так и снаружи. — Ваша мечта?
— Хочу, чтобы в мире было больше гармонии и взаимопонимания, меньше грубого и гнетущего. Мне кажется, одна из причин такого разлада в мире — нарушение обмена энергиями между мужчинами и женщинами, его сужение, скажем, такие переживания, как восхищение друг другом, бескорыстное восхищение, конечно же, редки сейчас, нетипичны. А это ведь переживание довольно мощное, духовное по сути, очищающее от пыли привычности. Отличная прививка от эпидемии скотообразия, на поколения вперед. И даже из школьных уроков физики мы знаем, что ток образуется при взаимодействии двух полюсов, и еще нужны адекватные напряжению провода — чтобы лампочка в кухне горела. Сейчас за свет часто принимают искрение перетирающихся проводов. И кто-то пытается осветить комнату такими искрами, терзая провода, такая брутальная романтика. Такая развернутая метафора.
— Что бы Вы сказали о своем творчестве?
— Мое творчество — это не стихи, не проза и прочее, мое творчество — это прежде всего моя жизнь, которую стараюсь жить, и в первую очередь — это люди, с которыми есть узы, с которыми я так или иначе, далеко ли, близко ли, — соединен. По видимости, далекое — зачастую, в моменты, оказывается странно, колюще близким. Даже — спасительным. Это касается и людей — вовсе не обязательно каких-то гениев, казалось бы, давно ушедших. И не только людей — мест, растений, животных. Святой Сергий Радонежский общался и с животными — и был прав. В своем паническом беге по истории мы многое позабыли, а братья наши меньшие могут напомнить.
Возьмем дерево. Как оно тянется к свету! Сучья могут быть кривенькие — а веточки все равно тянутся вверх, верхушку могут срубить — а дерево пустит новую, часто и несколько. Дерево всеми силами, всею жаждой реализует память зернышка о прямом высоком стволе, о шумной кудрявой кроне в синем свете. Применительно к нам я бы обозначил это двумя словами: вертикальность и постоянство в движении.
А собаки и кошки могут напомнить об эмоциональной честности, чуткости. Если какой-то человек приятен собаке — она виляет хвостом, неприятен — не виляет. А кошки, если у вас что-то болит, стремятся приложиться, приласкаться точно к больному месту. Лучше животное тепло, чем разумная холодность, да.
— Что бы Вы сказали об искусстве применительно к жизни?
— Что искусство и жизнь нераздельны. И одно и другое — таинственны по своей сути. Вот, к примеру, великолепная картина — сгорела. Но что сталось с тем уникальным соцветием смыслов и чувств, которое художник когда-то облек в краски?! И ведь этот вопрос в чем-то аналогичен вопросу о том, что остается от ушедшего человека, не так ли? И есть щемящее чувство от подобных мыслей, которое и крупнее, и питательней, и свежее, нежели имеющиеся у нас ответы.
— Что бы вы пожелали читателям?
— Иногда человеку не хватает совсем чуть- чуть. Будь то глоток вина, изюминка безумия, капля веры или мгновение надежды, пауза выдержки или минута самообладания. Я желаю своим читателям, чтобы у них всегда получалось вовремя найти ту кроху, которой им недостает для осуществления лучших своих побуждений.
— О чем, по-вашему, человеку более всего не следует забывать?
— Об искренности. Когда человек неискренен — его мысли, слова и поступки не совпадают с внутренним ощущением, также и чужие мысли, слова и поступки проходят тогда словно мимо. А ведь так может пройти вся жизнь. Искренность — это когда вашему сердцу тепло от ваших мыслей, чувств, слов и поступков. Настоящие стихи, кстати, возможны лишь тогда, когда есть искренность.
— Чтение — что оно для Вас?
— Встреча. Иначе говоря, событие, которое дает мне шанс сделать открытие или увидеть что-то или кого-то в новом свете. Иногда это жизненно важно и срочно.
— Ваше жизненное кредо?
— Жизнь, человеческая в частности, успешно сопротивляется усилиям по сведению ее к одной формуле. В нее непрерывно просачивается что-то новое. У человека всего один выбор: либо набивать себе шишки в постоянных поисках своего места в этом потоке, либо набивать себе шишки в попытках уклониться от неизбежного.


Вопросы задавала Екатерина Корнеенкова