ПОЭЗИЯ
ВЛАДИМИР ЛОРИЯ
ЛОРИЯ Владимир родился в 1946 году. Поэт, лауреат литературной премии имени Ярослава Смелякова, кавалер Золотой Есенинской медали, автор двух поэтических сборников “Шпага командора” и “Монастырь Бетания”.
МИЛАЯ СТРАНА ЗА ДАЛЬЮ СИНЕЙ...
* * *
Париж беспечен был в тридцатых:
Мосты в гирляндах и дома,
Лихой Чапаев на плакате —
Спешат французы в синема.
А на подмостках пляшет клоун
И кеглей валится на бок...
Чужою музыкой окован,
Он в людном зале одинок.
И участи иной достоин,
Изгой в изношенном пальто.
Он офицер, он бывший воин,
А ныне лишь шофёр авто.
Вот гаснут медленные лампы,
Замолк двусмысленный канкан.
И русской бойни, страшной, залпы
Являет вспыхнувший экран.
И кульминация картины —
В зубах сигара, в пальцах трость —
С отвагой редкостной мужчины
Идут в атаку в полный рост.
Вдруг он кричит, вставая грузно,
Он в зал кричит, как на войне:
“Смотрите, господа французы,
какими были мы в огне!”.
Как будто вновь он в бой идущий —
Парижу дерзостный пример —
Шофёр авто, рабочий, грузчик,
А сердцем — русский офицер.
Мосты в гирляндах и дома,
Лихой Чапаев на плакате —
Спешат французы в синема.
А на подмостках пляшет клоун
И кеглей валится на бок...
Чужою музыкой окован,
Он в людном зале одинок.
И участи иной достоин,
Изгой в изношенном пальто.
Он офицер, он бывший воин,
А ныне лишь шофёр авто.
Вот гаснут медленные лампы,
Замолк двусмысленный канкан.
И русской бойни, страшной, залпы
Являет вспыхнувший экран.
И кульминация картины —
В зубах сигара, в пальцах трость —
С отвагой редкостной мужчины
Идут в атаку в полный рост.
Вдруг он кричит, вставая грузно,
Он в зал кричит, как на войне:
“Смотрите, господа французы,
какими были мы в огне!”.
Как будто вновь он в бой идущий —
Парижу дерзостный пример —
Шофёр авто, рабочий, грузчик,
А сердцем — русский офицер.
СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА
Кто о чём — щебечут о разном.
И в кафе, как богемы бренд,
В ореоле густом соблазна,
Парижанка несёт абсент.
Я вернулся сейчас с погоста,
Тяжек мыслей понурых рой.
Я махну, по-российски просто,
Эту рюмку за упокой.
Там в земле все друг другу ровня,
С эскадроном спит батальон...
Чуть мерцает свеча в часовне,
Будто брошенный медальон.
И никто им не правил тризну,
Лишь разросшийся шепчет сад:
“Предала вас навек отчизна,
Самых верных своих солдат”.
Оскорблённые русским миром,
Погребённые в общий ряд...
Стынет роза на камне сиром,
Лепестки на траву летят.
И в кафе, как богемы бренд,
В ореоле густом соблазна,
Парижанка несёт абсент.
Я вернулся сейчас с погоста,
Тяжек мыслей понурых рой.
Я махну, по-российски просто,
Эту рюмку за упокой.
Там в земле все друг другу ровня,
С эскадроном спит батальон...
Чуть мерцает свеча в часовне,
Будто брошенный медальон.
И никто им не правил тризну,
Лишь разросшийся шепчет сад:
“Предала вас навек отчизна,
Самых верных своих солдат”.
Оскорблённые русским миром,
Погребённые в общий ряд...
Стынет роза на камне сиром,
Лепестки на траву летят.
БУНИНСКАЯ НОЧЬ
Не совладать и нету мочи,
О, этот мерный звук часов,
Бессонница и горечь ночи
Вдали от милых берегов.
И в этом мороке бессонном,
Что ищут в темноте глаза?
А за стеклом, дождём кроплённым,
Скрестились чьи-то голоса.
Недвижный свет уходит в глуби,
Шумит неровно водосток...
Неужто Русь Господь не любит
И промысел Его жесток?
О, этот мерный звук часов,
Бессонница и горечь ночи
Вдали от милых берегов.
И в этом мороке бессонном,
Что ищут в темноте глаза?
А за стеклом, дождём кроплённым,
Скрестились чьи-то голоса.
Недвижный свет уходит в глуби,
Шумит неровно водосток...
Неужто Русь Господь не любит
И промысел Его жесток?
СУДЬБА
В каких краях и вотчинах блуждала?
Неужто на крыльцо твоё взошла?
Прислушайся! Как будто постучала,
Едва коснувшись зимнего стекла.
Немногие дома она обходит,
Иные презирает города.
Прикинется рабой, послушной вроде,
Как женщина, и бросит навсегда.
Но будь готов, мой друг, к её приходу.
И может быть, загадочно любя,
В последний миг, у жизни на исходе
Она внезапно выберет тебя.
Неужто на крыльцо твоё взошла?
Прислушайся! Как будто постучала,
Едва коснувшись зимнего стекла.
Немногие дома она обходит,
Иные презирает города.
Прикинется рабой, послушной вроде,
Как женщина, и бросит навсегда.
Но будь готов, мой друг, к её приходу.
И может быть, загадочно любя,
В последний миг, у жизни на исходе
Она внезапно выберет тебя.
СИНЕВА
Милая страна за далью синей,
Где шумит в верхушках синий бор,
Где посеребрил навеки иней
Синие зубцы далёких гор.
Там в долинах нежные фиалки,
Синих слёз росы не утаят,
Синими ночами в синей балке
Щёлканье и пенье соловья.
В омутах ключей голубооких
Молнией у дна блеснёт форель.
Там всегда приходит раньше срока
Синевой расцвеченный апрель.
Где шумит в верхушках синий бор,
Где посеребрил навеки иней
Синие зубцы далёких гор.
Там в долинах нежные фиалки,
Синих слёз росы не утаят,
Синими ночами в синей балке
Щёлканье и пенье соловья.
В омутах ключей голубооких
Молнией у дна блеснёт форель.
Там всегда приходит раньше срока
Синевой расцвеченный апрель.
* * *
Гроздь запотелая, заиндевелая,
В листьях нарядная, гроздь виноградная.
Утром в давильне брызнешь ты соком
И заиграешь под солнечным оком.
Сил наберёшься в огромном кувшине,
Будешь вином кахетинским отныне.
Ну и наполнишь рог Диониса
В старом духане где-то в Тбилиси.
За чередою застольных приветствий
Ты воскресишь задушевное детство.
Но и напомнишь, рубином играя, —
Движется всё, да и облик меняет.
Будешь мне в старости терпкой отрадою.
Гроздь запотелая, гроздь виноградная.
В листьях нарядная, гроздь виноградная.
Утром в давильне брызнешь ты соком
И заиграешь под солнечным оком.
Сил наберёшься в огромном кувшине,
Будешь вином кахетинским отныне.
Ну и наполнишь рог Диониса
В старом духане где-то в Тбилиси.
За чередою застольных приветствий
Ты воскресишь задушевное детство.
Но и напомнишь, рубином играя, —
Движется всё, да и облик меняет.
Будешь мне в старости терпкой отрадою.
Гроздь запотелая, гроздь виноградная.