Где весенней берёзовой сказкой
Околдован казарменный мир,
Разгорелись футбольные страсти —
Стартовал гарнизонный турнир.

Старослужащий в беленьких кедах,
Как ракета, на быстрых ногах,
А за ним первогодок по следу
В необмятых ещё сапогах.

Я футболом болел многократно
И мечтал той далёкой весной
Под берёзкой, прямой и опрятной,
Как мечтает игрок запасной.

Солнца лик был младенчески розов,
Жизнь заманчива, словно игра,
И ещё не к прогнозам, а к грёзам
Молодая склоняла пора.

Вейся, радость весенняя, вейся!
У футбольных ворот чехарда.
А за лесом — гудение рельсов,
Завлекая, поют поезда.

И в предчувствии острых моментов
И вполне вероятных удач,
Поощряемый дружеским ветром,
Резво носится новенький мяч.

Захотели выучить ворону,
У ворон к учению талант.
Приласкали хлебосольно к дому,
К лапке приторочили шпагат.

Думали, обвыкнет постепенно,
Станет по записочкам гадать.
А она, не принимая плена,
Принялась верёвочку клевать.

Над темничной крышею двускатной
Воспарила, как бумажный змей.
Хвост из шаловливого шпагата
Потянулся по свету за ней.

Как она жила и где плутала,
Только месяц знает молодой.
За вершину голого платана
Зацепившись, долго трепетала,
Вниз повиснув вещей головой.

У платана зеленела крона,
Рядом волны трогали причал.
Надрывался ворон по вороне —
Одиноких женщин удручал.

Вот она, лирическая книга,
свет моих лирических ночей.
Пляски у Калигул без каникул,
у меня — премьера для друзей.

Позову, кто полуслово ловит,
кто взыскует звёздной высоты.
День деньской жена — на телефоне,
в паузах — на кухне, у плиты.

Чай крепчал, автографы готовы.
Цокая копытцами котурн,
привечаю рифмопреклонённых,
утончённых творческих натур.

Заиграли Ниагарой рифмы,
гейзеры метафор поднялись,
колыхнулись глянцевые лифы,
нимбы лысин высветили высь.

И в столовой, в маленькой столовой,
где цветок салатнице к лицу,
упиваясь новой баркаролой,
поклонись винцу и леденцу.

Кто сказал, что баночная соя
к стансам не усиливает страсть?
О, моё изысканное слово,
торжествуй, как в тронном зале князь!

К закату козырная карта легла,
и, кажется, можно вздохнуть.
Ах, мама, зачем ты меня родила?
За пропастью вёрст от родного угла
случился спасительный путь.

Девятое мая в чужой стороне —
обыденный, будничный день.
С червонным цветком в пожелтелой руке.
В приличном с чужого плеча пиджаке.
Медальку на лацкан надень!

У райских ворот под сосной строевой
готический рыцарский шрифт.
И ветер голштинский, прохладный, сквозной,
глаза увлажняя, влечёт за собой
в аллеи шлифованных плит,

Где в ризах берёзок, обласкан листвой,
бетонный, гранёный, шершавый, родной,
по божески сходной цене,
встаёт обелиск под звездой огневой,
к твоей приближаясь судьбе.

Не смущает спозаранок
пленум перелётных птиц?
Край лесной нирване равен,
отвыкаешь от столиц.

Выйдешь из дому и видишь:
травки в слёзках от росы.
Плащик плотный? Не простынешь?
Постарайся не простыть!

Свалкой здешний лес не тронут,
в нём не лязгает состав.
Прошуршит сквозь крону жёлудь.
Шумно шлёпнется каштан.

Редкий лай раздастся утром,
и безмолвно целый день.
На воде эскадра уток,
на воде от кирхи тень.

Спросишь прелести земные
в полном цвете поздних лет:
"Не звонили?" — "Не звонили".
"Писем нету?" — "Писем нет".