Пробив асфальт, приметная едва,
Зелёная, свободная, живая,
Степенно к солнцу тянется трава,
В мои подошвы медленно врастая.

Из головы торчат стволы берёз,
И, как во сне, с трудом я понимаю,
Что наяву берёзами оброс,
Травой и мхом...
И – ничего не знаю!

В пучине света, на исходе дня,
Забыв своё земное постоянство,
Трава насквозь проходит сквозь меня,
Наметив путь в небесное пространство.

Она звезды касается уже
И с высоты земных людей жалеет.
Не потому ли грустно так душе,
Что лишь во сне она летать умеет.

Монастырь, очнувшийся от сна,
Смотрит удивлённо...
Где-то рядом
Пруд и парк Захаровский...
Весна
Греет купола смущённым взглядом.
Город мой! С иконой на руках
В будущее лучшее шагает,
Но, воспетый сотни раз в стихах,
Он своих певцов в лицо не знает.
Я, как прежде, в Тихвине живу
И над храмом золочёным вижу,
Как плывут неспешно, наяву,
Облака от Тихвина к Парижу.
Нет мне дел до этих облаков
Вот сейчас, в своей земной орбите,
Словно своре пьяных мужиков
Тихвинских – до Тихвинского Вити.
Может быть, для них не так пою?
Потому крыла свои расправлю...
Я ведь Тихвин – родину свою
Даже смертью собственной прославлю.

Не помню грубостей и зла,
Не помню слов, что ты сказала,
Но помню, как меня нашла,
Как на руках своих качала...
Устав от праздников, вдвоём
Мы оставались в Мёртвом мире,
О чём-то думая своём,
Как будто бы в пустой квартире.
Проснусь, и встанет тишина
На долгий пост свой – к изголовью.
Меня, замёрзшего, страна
Согреет медленной любовью.

Люди пришлые молятся Богу.
Тают свечи в тени образов.
Я во сне собираюсь в дорогу,
А проснусь – уходить не готов.
Утром тени ползут от деревьев,
Замирая у самых дверей.
Храм на треть развалился в деревне,
Но открыт целый день для людей.
Находя утешенье в молитве,
Церковь громко о чём-то молчит.
И со стен её, как после битвы,
То и дело летят кирпичи.

Теперь уже не помню лица
У гроба замерших людей...
Загробный мир – не заграница –
Пугает мрачностью своей.
А в этой жизни тоже битвы –
За хлеб насущный, за себя.
Я целый день учу молитвы,
В страданьях Бога возлюбя.
И все равно, забыв два слога,
Слова случайные шепчу,
Как будто бы обидеть Бога
Своим молчаньем не хочу.

Невозможно понять, где мирские углы, а где рай.
Сам не знаю, но знаю лишь версию, и не одну:
Для влюблённых – шалаш, для поэта обычный сарай
Или будка собачья, с возможностью выть на луну.

Уезжаю в Стихи, когда в комнатах вечный ремонт,
Когда в дверь коммуналки долбит, словно в бубен, сосед.
Он, конечно, дурак и берёт меня снова на понт,
Говоря впопыхах, что портвейна принёс на обед.

За стеною стучат, будто душу пытают мою.
Эти стуки, как гвозди, торчат целый день из стены.
Я живу в коммуналке, но кажется мне, что в раю.
Бог со мною живёт, говорит, что он Бог тишины.

Я чувствую, что разум мой – того,
Как самолёт, летит в душевный штопор...
И женщины вокруг весёлым скопом...
Глаза открою – рядом никого.
Но всё же где-то на краю земли,
Припав лицом к земному изголовью,
Меня согреет женщина любовью
Той самой, что сжигает корабли.
Зачем сегодня мне такая честь?
Я благодарен людям за улыбки,
Я проклинаю все свои ошибки
И в мир стучусь: живой там кто-то есть?
Я чувствую душевный неуют,
Как будто мозг слегка куда-то сдвинут.
Врачи меня в свои владенья примут
И томные рулады пропоют.
Я всех люблю. Накрою стол для всех
И выпаду в осадок из сознанья.
Наш грешный мир – он просит подаянья
Сквозь слёзы те, что заглушает смех.

Земля зимой измучена дождями.
Всё кажется, что нет дождям конца.
Стучится в дом соседка с новостями,
Вся в бигудях, и нет на ней лица.

Она кричит, что, как героев, стали
Воров в законе хоронить в Москве,
Что час наступит, что вернётся Сталин –
России бедной встанет во главе.

Он непременно наведёт порядок:
Кому – тюрьма, кому – лесоповал...
Воспрянет Русь, пришедшая в упадок!
...Как просто всё.
А я, дурак, не знал...

В старой хате, в платье модном
Тех времён – моя бабуля.
Рядом дед в плаще походном,
Будто ангел в карауле.
А в окно – семидесятый
Год назойливо стучится...
...До сих пор из этой хаты
Не могу я отлучиться...