Духовный мир современного человека беспредельно широк. И тот, кто решает осуществить своё "я", теряется посреди этого поля, чувствует своё бессилие и одиночество. И даже если ему повезло с окружением, даже если он находится там, где царит мир и любовь, его разум не может успокоиться: дикая раздробленность сферы духа ставит на колени любого гения. Хотя рациональное познание, вроде бы, не высшее из человеческих дел, именно жажда хоть сколь-нибудь цельной картины мира лучше всего определяет суть нашего времени. Сейчас цельность как бы распята, и мы с безумной надеждой ждём Воскресения. Поле, на котором мы тру""димся, освещают два светильника. По мере продвижения от иррационального к формально-логическому Любовь постепенно уступает место Смыслу. Если в общении с человеком и Богом Любовь — это путеводная звезда, то здесь, в ворчестве и мировосприятии, ни она, ни Смысл не являются всеобъемлющими. Так есть ли хоть что-то, присутствующее во всех уголках поля?

Удивительно, но есть! Это красота. Что же скрывается за этим простым и благородным (или соблазняющим?) словом? Мне хочется показать, насколько велика эта тайна, как она связана с антиномиями, на встающими в нашей жизни на каждом шагу? Конечно, слово "трагедия" неизбежно связана со своего рода покаянием и попыткой пересмотра огромного опыта, который мы, люди, здесь приобрели. Да, это продолжение темы "трагедий" Сергия Булгакова, но то, что я хочу предложить — не результат многолетних исследований, это скорее мгновенная вспышка, на минутку озаряющая тьму. Возможно, взрыв отчаяния и отчаянной надежды — потому что красота экстремальна, стоит на грани жизни и смерти, и от очень красивого уже веет нечеловеческим...

ОБРАЗ ХОЛМА

Я взошёл на одинокий холм и увидел далёкие горы. Красиво...

Красота — это воспоминание о совершенстве, и с её присутствием может открыться вид на далёкое и прежде скрытое. Но красота неизбежно самозамкнута, приближаясь к ней, как при восхождении на холм, мы уклоняемся от своего пути, и, оглядевшись, должны спуститься вниз.

КРАСОТА И ВТОРАЯ АНТИНОМИЯ СВОБОДЫ

Одна из удивительных загадок мироздания заключена в существовании параллели между этикой и эстетикой. Она касается линий противостояния добро -зло и красота — уродство. Вторая антиномия свободы, выявленная Вышеславцевым "антиномия свободы и долженствования", дополняющая кантовскую антиномию свободы и необходимости и заключающаяся в том, что свобода произвола имеет положительную ценность, может быть перенесена в область эстетики. Красота познаётся в сравнении с уродливым, значит уродливое участвует в её создании и имеет положительную, а не отрицательную эстетическую ценность! Конечно, здесь есть отличие от случая этики. С одной стороны, эстетика не захватывает всей сущности человека, и напряжение, вызываемое этой антиномией, намного слабее. С другой — отрицательное здесь обладает большими правами, чем в этике. Красота многослойна, и часто надо жертвовать её внешними пластами во имя внутренних. Например, это происходит в отношениях между мужчиной и женщиной, когда избранником (избранницей) становится человек, не обладающий внешней красотой, но от того только более дорогой. По мере восхождения от внешнего к внутреннему этика и эстетика сближаются и отчасти сходятся, но я начну с другого края поля, куда этика почти не проникает.

НА ДАЛЁКОМ СЕВЕРЕ

На краю науки, в математике, мы пытаемся, подобно Каю, сложить из льдинок слово "Вечность". "Чистый"… Математик, если он не занят решением задач из чисто спортивного интереса, всегда думает о Смысле. Возможно ли здесь осуществление андерсеновской мечты? Приезд Герды, которая, растопив своей любовью лёд в сердце, добьётся того, что слово сложится само собой? Любовь проникает в математическое творчество только редкими и далёкими отголосками, но и царящий здесь Смысл — не полновластный хозяин. В математике бывают ошеломляющие прорывы, когда вроде бы не связанные вещи из разных областей вдруг оказываются частями чего-то единого, бывают таинственные аналогии, которые не удаётся в полной мере осознать. Но всё-таки центробежные тенденции вроде как пересиливают. Когда какая-нибудь классификационная теорема даёт в качестве ответа большое множество разных объектов, её результат фактически не может быть свёрнут путём перевода на другой, более совершенный язык. Это разнообразие ложится на плечи учёных мёртвым энциклопедическим грузом, тяжесть которого со временем только увеличивается. Поэтому можно говорить только о каком-то "ядре" математики, которое сжимается, подобно ядру старой звезды типа солнца, в то время как периферия, напротив, расширяется и постепенно отслаивается. По поводу вопроса о существовании такого ядра у математиков нет единого мнения.

Красота в математическом творчестве, особенно современном, играет огромную роль. Часто именно эстетическое чувство становится "цензором", позволяющим отбросить неперспективные идеи, конструкции, технические средства. Но не надо эту роль переоценивать: красота в математике возникает вдруг, неожиданно после многих километров технического безмолвия. Тот, кто желает немедленно сорвать незрелые плоды с её дерева, обычно ничего не получает. В технической загромождённости математики и науки вообще, делающей её красоту доступной лишь "избранным", в её принципиальной эзотеричности заключена глубочайшая трагедия, выходящая на то, что можно назвать первородным грехом. О "белом безмолвии" и об отрицательной роли красоты речь пойдёт чуть дальше.

КРАСОТА В ХОЗЯЙСТВЕ И ИСКУССТВЕ

При движении от математики в сторону хозяйства через "точные" науки прагматическая роль красоты постепенно сходит на нет. Наслаждение красотой природного или общественного явления уже апостериорное и имеет значение скорее для человека, чем для предмета. Эстетика является важной частью хозяйства только в силу того, что это хозяйство организует жизнь живых людей, но самопо себе хозяйство как механизм в красоте не нуждается. Часть деталей этого механизма может быть прекрасной, часть — уродливой, но на его сущность это никак не влияет.

На пути от математики в сторону искусства, пролегающем через "гуманитарные" науки (конечно, это упрощённая схема, часть гуманитарных наук типа экономики, социологии относятся к хозяйству, философия вообще стоит в стороне) в начале тоже имеется некоторое понижение. Но уже не такое глубокое, и быстро начинается новый подъём — эстетика играет в искусстве ведущую роль. При движении от хозяйства к искусству через ремесло роль красоты постепенно увеличивается. Очень яркое представление об этой части поля даёт "Цитадель" Сент-Экзюпери.

КРАСОТА, ГАРМОНИЯ, ПОРЯДОК

Аналог второй антиномии в эстетике, как я уже говорил, означает определённую эстетическую ценность антиэстетического. Может быть, здесь нет никакой проблемы, просто эстетические критерии у каждого человека свои, а отрицание установившихся канонов открывает новые горизонты и происходит нечто вроде диалектического процесса в познании? Отчасти да, такое раздвигание рамок случалось е раз, и многие великие произведения искусства заключали в себе новаторство. И всё же релятивизм в эстетике, имеющий больше прав на существование, чем релятивизм в этике, чем-то ограничен.

Первое, внешнее, ограничение состоит в связи этики с эстетикой, оно начинает действовать тогда, когда речь идёт о красоте не чего-то абстрактного (например математической формулы или физического закона), а того, что имеет отношение к реальному миру и затрагивает сущность человека. Но здесь ещё можно говорить о "дьявольской" красоте. Второе ограничение уже внутреннее, и оно связано с существованием загадочной "объективной версии" красоты — гармонии. Это "простое" понятие уже при поверхностном рассмотрении вызывает много вопросов. Самый главный вопрос — "Неужели действительно есть универсальный судья, который может хотя бы отчасти дать оценку любому явлению в мире (гармонично оно или нет), есть ли этот судья Бог и, если да, то не означает ли это полное подчинение эстетики этике?" Этот вопрос был роковым для Средневековья, и, видимо, на него надо отвечать "и да, и нет".

Я приведу два примера. Первый из них относится к древнегреческой и современной математике. Для греков гармония в математике выражалась в принципе "геометричности": каждое понятие в математике должно иметь геометрический смысл. Этот взгляд очень долго тормозил развитие математематики, которой приходилось на протяжении многих веков исхитряться, протаскивая контрабандой негеометрические конструкции. Наконец, с открытием неевклидовой геометрии, эта завеса рухнула. Дальше началось свободное конструирование. Получило распространение мнение, согласно которому математика — это игра, правила в которой можем придумывать мы сами, лишь бы они были удобны для утилитарных целей — решения конкретных задач. Этот довольно разумный подход привёл к невероятному расширению математики. И стало ясно, что поиск смыла, преодоление разбросанности — одна из важнейших задач математического поиска: там, где обнаруживается "очевидность", рассеивается туман, становится гораздо легче решать и конкретные задачи. Из этого примера можно сделать два вывода. Во-первых, гармония, как и красота многослойна, и абсолютизация её внешних слоёв (как было с геометричностью) может иметь очень негативное значение. В математике есть очень много красивого и гармоничного, не имеющего никакого отношения к евклидовой геометрии. И вместе с тем, в некоторый момент математика переступила очень важную черту — произошёл некий аналог грехопадения, не имеющий, впрочем, никакой преступной окраски. То, что происходит сейчас — это действительно попытка, стремление к Возвращению. Причём не к упрощённому, плотиновскому возвращению к "Единому", а к настоящему, иудейско-христианскому Возвращению, как в притче о блудном сыне. Принципиальное препятствие здесь, как я уже говорил — "классификационное накопление", нечто подобное существует и в реальном мире.

Второй пример касается музыки, в недрах которой и возникло понятие
гармонии. Здесь отчётливо, как нигде больше,проступает образ холма. Я имею в виду великую "классическую музыку". Что это было? Ясно, что не однородное и не единовременное явление, что среди гениальных композиторов были и встречаемые в штыки новаторы и последователи традиций, но тогда почему всё это кончилось, и что происходит в музыке сейчас? "Гармоничное" направление в современной музыке нам кажется до некоторой степени эпигонством, "дисгармоничное", при всём богатстве выразительных возможностей, кажется отчасти ущербным. При этом и тут и там возникают хорошие талантливые музыкальные произведения, но ясно, что это уже не вершина, а склон. Причём создаётся впечатление, что классики обладали утерянной ныне духовной силой, позволяющей разглядеть то, что скрыто от нас. И это очень странно. Потому что эпоха, в которую жили эти композиторы, была довольно-таки рабской и внешне, и внутренне. Конечно, оставались ещё отблески Возрождения, были какие-то предчувствия будущего...

Казалось бы, наше поколение после бурь двадцатого века приобрело такую мудрость, что среди нас должны были бы найтись люди, способные создать произведения искусства, в частности музыку, в которой всё это было бы отражено с невероятной искренностью. Но нет! Ключом к разгадке сущности явления классической музыки может стать одна особенность, присущая гармонии вообще. Гармония ассоциируется с чем-то плавным, округлым. Классичность не допускает пиков, характерных для нашего века. Всякий взлёт в гениальном произведении должен быть ограничен, сдержан. В этой сдержанности, недопустимости пронзительного тайна и трагедия гармонии.

Другой, почти столь же важный вопрос, связанный с понятием гармонии, — "Как соотносится гармония с простотой и порядком?" Многие люди считают, что в мире всё устроено просто. Более того, простота, или её иллюзия, необходима нам для полноценного "комфортного" существования: мы хотим выделить для себя в жизни простые и ясные ориентиры, и в то же время строим жилища из мнимой простоты. Так правда ли, что всё гармоничное в некотором смысле просто? И означает ли эта простота порядок? Что такое порядок и гармоничен ли он? Стремление к порядку связано с огромной опасностью, присутствует ли эта опасность и в стремлении к гармонии? Я оставлю эти вопросы без ответа.

КРАСОТА И СОВЕРШЕНСТВО

Трагедия староевропеской цивилизации — в полновластии эстетики. Оно связано с духом аристократизма и очень хорошо выражено в произведениях Владимира Набокова. Стремление к красоте и в отрыве от Духа может произвести огромное действие. Мы очень многим обязаны Европе, но всё же остаётся ощущение того, что там не хватает чего-то очень важного. Оно было у Сергия Булгакова, когда он во второй раз смотрел на Сикстинскую Мадонну. Царство красоты ограничено: красота всегда несёт в себе некий атомизм, а совершенство, если его правильно определить, уводит в Беспредельное.

ДУХОВНАЯ И ДУШЕВНАЯ КРАСОТА

Пытаясь проследить за изменением положения красоты при движении по полю от хозяйства и искусства дальше в сторону духовного делания, мы попадаем в "зону турбулентности". Ясно, что красота по-прежнему занимает важное место, но при этом уже не совсем ясно, что она из себя представляет: само понятие красоты начинает расслаиваться. Можно поймать только отдельные ощущения. Например, что "душевная красота" связана с тревогой и хрупкостью, с уходом вдаль и в неизвестность. Что духовная красота подразумевает постороннего наблюдателя, который стоит перед пока что закрытой дверью. За туманом, висящим над этой частью поля, за мучительной трудностью, с ним связанной — тайна Распятия, а ещё дальше — тайна Воскресения.

И теперь осталось сказать о двух мощнейших антиномиях, на которые выводит попытка осознания места красоты в духовном мире.

ЖИВАЯ И МЁРТВАЯ ВОДА

Суть антиномии живой и мёртвой воды — в неуловимости "живого". С одной стороны, это "живое" — единственное, что представляет ценность в человеческой жизни. Все предметы из материального и идеального мира в этом плане — только указатели, дорожные знаки. С другой стороны, любая оценка этого "живого" принадлежит уже мёртвому миру. Поэтому гармония может претендовать только на роль "мёртвой воды", которая способна собрать единое целое из разрозненных частей, но не способна это целое оживить. Красота же подобна Белому Безмолвию, она в некотором смысле чужда миру живых. Находясь в её стране, человек становится как бы туристом, отправляющимся в трудный поход по дикой природе. И если с ним случается беда, этот мир красоты становится предельно жёстким, и он из глубины взывает к Живому.

ЗАСТЫВШЕЕ ВРЕМЯ

Антиномия застывшего времени — одна из самых мучительных. Она связано с "неподвижностью" того, к чему мы стремимся. Мы мечтаем о вневременном, а вместо этого останавливаем стрелки часов. Получается, что всякое стремление к восхождению обречено, что оно ведёт в ад неподвижности. И вместе с тем, именно тот, кто решает отказаться от восхождения и жить мгновением, оказывается
в этом аду: неподвижность и циклическое повторение возникают на более высоком уровне, где они уже неустранимы. В свете этой антиномии, тесно связанной с предыдущей, роль красоты в мире трагична. Стремление ней — это стремление "остановить мгновенье".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Пришло время расставаться с нашей странной гостьею. Я думаю, что у читателя, как и у меня самого, осталось больше вопросов, чем ответов. Но в этом и заключалась моя цель: поделиться своими мыслями, своей тревогой, за которой прячется несмелая радость, чтобы разбудить людей, в очередной раз разрушив иллюзию того, что в мире есть такие уголки, где всё устроено просто и гладко. По- прежнему неясна сущность явления красоты. Это явление действительно трагично, отчасти из-за неправильных ориентиров, выбранных и выбираемых человечеством, отчасти из-за особенностей структуры того мира, в котором мы живём. Именно эту, вторую сторону трагичности, как бы не зависящую от воли людей, связанную с "первородным грехом", мне хотелось высветить. Мы не в силах преодолеть трагичность красоты, нам приходится принимать её такой, какова она есть. Остаётся только звать: "Прийди, Господи!".